Леопольд Инфельд - Эварист Галуа (Избранник богов)

• Название: Эварист Галуа (Избранник богов)
• Автор: Леопольд Инфельд
• Издательство: Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1960

Книга Леопольда Инфельда рассказывает удивительную историю Эвариста Галуа, который в возрасте двадцати лет отдал жизнь за Французскую республику. В ночь накануне гибели он написал несколько страниц алгебраических уравнений, сделавших его одним из величайших математиков всех времен.

Короткая жизнь Галуа была полна героизма, страданий и обманутых надежд. Его почти дерзкая уверенность в собственном необычайном математическом даровании стала причиной того, что преподаватели преследовали его, а ученые игнорировали. Исключенный из школы за свой неукротимый республиканский дух, он был затем брошен в тюрьму и, наконец, стал жертвой дуэли, подстроенной его политическими противниками.

Когда Галуа умер, он был известен только как неистовый республиканец, ненавидевший тиранию и боровшийся за Францию и свободу. Но бессмертия Галуа достиг тем, что успел написать за тринадцать часов до смерти и что ныне ученые исследуют как «группу Галуа», «поле Галуа», «теорию Галуа».

С биографией Галуа искусно переплетается рассказ о Франции XIX века — Франции после поражения Наполеона, во время реставрации Бурбонов; Франции Гюго, Дюма, Делакруа; рассказ о бурных днях июльской революции 1830 года, в которой Эварист Галуа сыграл столь трагическую роль.

Книга адресована самому широкому кругу читателей, но и математик найдет в ней для себя много интересного.

---

— Конечно. Я слушаю, Эварист.

Он поднял голову и благодарно взглянул ей в глаза.

— Спасибо, Эв. — «Поздно отступать».

— Этой ночью я не мог уснуть. Всю жизнь я стремился к ясности. Дни и ночи я могу обдумывать математические проблемы, стараясь четко представить себе их решение, — и разговаривая с друзьями, и за едой, и слушая речи республиканцев. Мой мозг работает за меня даже во сне. Бывает, просыпаюсь, и вдруг у меня перед глазами решение, которого я искал неделями. Я всегда искал ясности. — Он помолчал, рассеянно чертя пальцем кривые на скатерти. — За этот месяц я работал очень мало. Отошел и от работы в республиканском обществе. Когда я не вижу вас, я целыми днями мечтаю. Так продолжаться не может. Я больше не могу.

«Еле говорит от волнения. Ждет помощи. Нет, мне его не жаль. Он глуп».

— Очень грустно слышать, Эварист. Я и не думала отрывать вас от важной работы: от республиканцев, от науки. Когда вы мне впервые признались в страсти к математике, я сказала себе: «Я счастлива, что помогу большому ученому отвлечься. Он будет работать еще лучше».

«Неужели она не понимает, о чем я говорю? А вдруг то, что я собираюсь сказать ей, неправда?»

— Эв, вы не поняли меня. Вы, кажется, думаете, что я вас обвиняю. Я хочу сказать, что всю жизнь шел к ясности. А наши отношения — нечто прямо противоположное. И это волнует меня день и ночь. Счастье наших первых часов сменилось горькими мыслями и тоской. Мне нужна ясность. Я должен знать, каковы ваши чувства. Я вас люблю, Эв.

«Правда ли, что я ее люблю? Никогда не представлял себе, что буду нелюбим. Я старался угадать, что она может ответить. Но в каждом ответе была любовь или хотя бы надежда на нее. Сейчас иначе. Я чувствую, я в этом уверен. Нет, она меня не любит. Что-то получилось не так. Где, когда? Почему? У меня в жизни все идет не так».

Он обвел взглядом картины, зеркала, стулья. Все приняло фантастические очертания. А Эв говорила:

— Мы познакомились недавно, всего месяц назад. Правда, мы виделись часто. Нам было хорошо вместе, и мне всегда с вами приятно. Но, признайтесь, мы очень мало знаем друг друга.

Она хотела что-то добавить, но Эварист возбужденно прервал:

— Я знаю, что вы собираетесь сказать: мы будем друзьями, но вы меня никогда не полюбите. — Он говорил враждебно, оскорбительно. — Вы будете любить меня, как брата. Ни один дешевый роман не обходится без того, чтобы героиня в какой-то главе не предложила герою свою искреннюю привязанность. Очень мило, что вы позолотили пилюлю. Она унизительна. В жалости я не нуждаюсь.

«Он способен на что угодно. Я ему не дам устроить здесь сцену».

— Нет, Эварист, я не это собиралась сказать.

— Что же тогда? Что? Пожалуйста, Эв, скажите. Мне, наверное, нельзя было так говорить. Но если бы вы знали, как я измучился, вы бы простили меня. Скажите, Эв.

— Я хотела сказать, что никогда не думала, как вы. Ваши слова для меня — полная неожиданность. Я, право, не знаю, что ответить. Нужно будет обдумать ваши слова. Завтра, быть может, я скажу вам больше.

«Еще есть надежда. Должно быть, я действовал слишком поспешно. Мы знаем друг друга всего месяц. Может быть, в сердце Эв есть капля любви. Эв сама и не знает, но любовь будет расти. А вдруг у нее есть еще кто-нибудь? Почему мне это раньше не пришло в голову? Другой мужчина?»

— Может быть, в вашей жизни есть кто-то другой? Если так, скажите, Эв, прошу вас.

Теперь у нее сделалось страдающее лицо.

— Пожалуйста, Эварист, ни о чем не спрашивайте. Завтра после полудня я к вам приду и все скажу. Сегодня не будем больше говорить об этом. Пожалуйста, обещайте.

Слабая надежда, еще теплившаяся в нем, угасла. Он безразлично сказал:

— Как вам угодно, Эв. Обещаю.

Эварист пришел к себе, зажег свечу и бессильно опустился в старое обитое красным бархатом кресло. Он сделал то, что хотел: признался Эв в любви. Никогда еще не был он так далек от любви, как сейчас. То, что он чувствовал, скорей напоминало ненависть. И все-таки он знал: стоит услышать от Эв одно нежное слово, как любовь овладеет им с прежней силой.

«Если она подвергнет меня унижению, я возненавижу ее, Я знаю. Я хочу не только любить, но и быть любимым. Что она скажет мне завтра? Может быть, попросит быть терпеливым: пройдет год, два, а там она посмотрит? А вдруг она скажет, что есть другой? Какой-нибудь пустой, разодетый тупица, у которого много денег».

В первый раз перед ним стояла другая Эв, не та, какой он всегда представлял ее себе.

Он машинально разделся.

«Почему нельзя пройти свой путь без женщины? Математика! Чистая, прекрасная математика. В ней-то я никогда не разочаруюсь. Эв. Что я, по существу, знаю о ней? Почему у меня вечно все не ладится, все идет не так? Опять жалею себя. Фу, какая гадость!»

Он задул свечу и лег.

«Еще можно надеяться. Завтра не за горами. Увидим. А нет, так остается математика, остается борьба за народ. Любит меня Эв, нет ли, какая разница? Почему я решил, что она понимает меня, что она не такая, как все? Наверное, женщине меня не понять. Нужно учиться одиночеству. Никаких женщин. Один. Как Ньютон. Великие люди всегда одиноки. Да и жизнь меня учит. Нужно принять урок со смирением. Но кое-что мне остается: борьба за народ и математика».

Войдя к Эваристу, Эв неподвижно остановилась возле двери. Какой жесткий взгляд! Эварист придвинул ей свое единственное кресло. Сквозь вытертый красный бархат белыми пятнами просвечивала набивка.

Он посмотрел на поджатые губы, на чопорно-прямую фигуру, одновременно испытывая желание и бросить ей в лицо оскорбление и нежно просить о ласке. Он сказал:

— Как вы спали?

— Благодарю, очень хорошо.

«Я еще не видел этого холодного каменного лица. Что на нем написано? Уж, конечно, не любовь; но и не равнодушие. Ненависть? Тоже нет. Не знаю. Во всяком случае, все будет совсем иначе, чем я мог представить себе. Два дня тому назад я трогал ее руки, гладил волосы, целовал губы. Больше этому не бывать, ясно. Мне и не хочется. А вот бросить ее на кровать, грубо, насильно; увидеть страх в ее глазах, унизить ее — если она заставит меня испытать унижение — да, этого я хочу».

— Вчера я обещала прийти. Я пришла сказать, что мы видимся в последний раз.

Эварист испугался.

— Но отчего, Эв? — заговорил он робко. — Что между нами произошло? Я не понимаю. Должно быть, я был в чем-то не прав, слишком нетерпелив, быть может. Не следовало начинать этот разговор вчера? Не понимаю. Отчего вы так переменились? Если я не прав, если вина моя — скажите. Может быть, все еще поправимо?

Удивительно, как не вяжутся эти слова с настроением, которое им владело лишь минуту назад. Не зная, что еще сказать, он круто остановился.

Эв сидела не шелохнувшись. Она заговорила, медленно цедя слова, почти не шевеля губами. С каждым словом все более жестким становилось ее лицо.

— Вы говорили, вам нужна ясность. Хорошо, получайте. Я любовница одного человека, который мне очень нравится. Он патриот. Шесть недель его не было в Париже. Меня устраивало, что кто-то водит меня по хорошим ресторанам и кафе и рассказывает о наших революциях. Я не противилась вашим поцелуям. Возможно, позволила бы вам и большее, если бы вы знали, как попросить. Вообще говоря, вы мне нравились, хотя приемы у вас неуклюжи даже для начинающего. Но в конце концов вы математик. Не станешь ждать, что математик способен быть искусным любовником. Через несколько дней мой друг возвращается в Париж. Я не могу и не желаю вас больше видеть. Сожалею, что пришлось назвать вещи своими именами, но вы просили ясности. Теперь вы удовлетворены?

— Лжете! Не может быть!

Она твердо, нагло посмотрела в его побелевшее лицо.

— Похожа ли я сейчас на женщину, которая лжет?

Он встал. Эв сидела напротив в своей облегающей, доверху застегнутой ротонде. Руки ее небрежно лежали на ручках кресла. Эварист сам не знал, зачем он поднялся: то ли, чтобы избить ее, то ли, чтобы задушить или ударить кинжалом, который ему сделал мастер Анри. Ему хотелось сделать все сразу. Но порыв внезапно прошел. В лице Эв не было страха. Рот ее — он целовал его когда-то — сейчас стал жадным, большим. Полные непримиримой вражды блестящие черные глаза словно окаменели. Безобразное лицо, злобное, жестокое. Олицетворение греха и разврата. Эварист встал перед нею.

— Значит, вы обыкновенная уличная девка, которую может взять кто угодно? — Он кричал. — Вы играли мной, как сотнями других! Нашелся один дурак, решивший, что вы невинны и способны любить. Да, очень забавно! Меня поймала в свои сети заурядная бесстыдная кокотка. Вы, должно быть, и деньги берете? Не скажете, сколько я вам должен? Проституткам ведь платят, не так ли?

Он выкрикивал оскорбления, вульгарную, грязную брань — он слышал ее в Сент-Пелажи.

Эв поднялась. На щеках ее горели красные пятна. Бешенство, презрение, ненависть исказили ей лицо.