Екатерина Лесина - Адаптация

• Название: Адаптация
• Автор: Екатерина Лесина
• Жанр: Альтернативная история

 Постапокалипсис. Монстры. Люди. Нелюди.

---

       Холокост. Истребление. Печи. Смерть в мучениях.

       И прозвище, намертво приклеившееся к заводу - "5-й полк".

       Хрень все это и полнейшая. Их вообще в крематорий уже мертвыми привозят. Глеб знает. Глеб уточнял, когда только услышал про завод.

       - Пойдем что ли? - напарник вскочил, кое-как обтер песок, прилипший к коже, и принялся одеваться. Он торопился и путался в широких шортах, а рубашку просто на плечи покрасневшие накинул. Так и шел до самого города, полуодетый и взъерошенный. Глеб шлепал следом.

       Чем ближе подбирались, тем сильнее воняло.

       Они даже умереть не могли, не мешая. И когда показалась сизоватая череда леса с торчащими из нее черными трубами, Глеб отвернулся в другую сторону.

       - Нацики! Нацики! - женщина в сарафане болотного цвета выскочила из кустов и кинулась на Глеба, размахивая жердиной с плакатом. - Посмотрите, чего вы наделали! Посмотрите!

       Не плакат - фотография человека без лица. Выходя, пуля разворотила череп, расплескав содержимое. Подработанное графическим редактором фото было подчеркнуто отвратительно. Яркая кровь, белая кость, желтоватые ошметки мозгов.

       Напарник, хмыкнув, попытался обойти дамочку, она же преградила путь. И плакатом принялась тыкать, будто это не плакат - копье.

       - Слышь, идиотка, свали.

       - Они умирают! - идиотка сваливать не думала. - Из-за вас! Из-за таких вот сволочей...

       - Ты думай, кого сволочью называешь!

       - Тебя! И его! И всех вас! Сволочи вы! Сами нелюди! Сами...

       Напарник толкнул бабу в грудь.

       - Свали, коза...

       - Нелюдь! Урод моральный! Фашист! - она брызгала слюной и сверкала глазами, несчастная дурочка. Напарник вырвал плакат и, переломив древко об колено, швырнул на землю.

       Баба завизжала и, выхватив перцовый баллончик, пустила струю в лицо напарнику.

       Он заорал, завертелся, размахивая руками.

       - Все, мля! Сука, ты труп! Ты...

       Баба отступала, не спуская с напарника заплаканных глаз.

       - Беги, дура! - рявкнул Глеб. - Беги, пока можешь.

       - Да держи ты ее! - напарник остановился и тер слезящиеся глаза, он дышал часто, а из носа текли сопли. Баба развернулась и неловкой рысью потрусила в лес.

       - Глеб!

       - Нет. Не надо, - Глеб схватил напарника за руку. - Она ж человек. А людей мы не трогаем.

       - Идиотка несчастная... и ты хорош. Мог бы... - Напарник прыгнул на щит и скакал, разбивая в щепу. Когда успокоился, Глеб сказал:

       - Пойдем. Ну с ними связываться... она не понимает.

       Все сделанное было правильно. А жалость и слезы - для слабаков.

       Это же Глеб говорил себе, выбивая пыль из старого мешка, набитого песком. Мешок принимал удар за ударом, раскачивался. Из расходящегося на боку шва на пол сыпался песок, и скрипел под ногами.

       Сами.

       Виноваты.

       Так правильно. Только так и не иначе.

       Жалость - опасна. Жалость у тех, кто вытянулся жидковатой цепью вдоль заводского забора, заслоняя щербины на нем рукописными плакатами. Пусть себе стоят, пусть ложатся перед серыми грузовиками и пусть вопят, когда солдатики начинают оттаскивать. Иногда у Глеба возникало желание дать этим людям то, что они просят. Пусть бы хлебанули свободы и дружбы, сколько ее хватило.

       Пожалуй, ненадолго.

       Поэтому пусть страдают страдающие, а сильные позаботятся, чтобы была у слабых возможность плакать. Мир - для людей.

       А мешок - для битья.

       Он качнулся, расширяя амплитуду, и, поймав момент, когда Глеб замешкался, ударил в грудь. Не больно, но чувствительно. Шов на боковине треснул, а песок струей полился на пол.

       Хватит на сегодня. Под крышей сарая ворковали голуби. До смерти мира оставалось еще время, названное временем надежды. Было его не так много, но не так и мало. И странный договор, который Глеб подписал, вспоминался все чаще.

       Особенно в дни, когда со стороны бывшего химзавода тянуло гарью.

       Запах останется надолго. Он пропитал это место, всосавшись в трещины на фундаменте, в поры и проломы зданий, в черную накипь расплавленного пластика, застывшую на бетоне. Как будто плесень проступила. Сияли на солнышке стреляные гильзы. Под ногами хрустело стекло. Небьющееся в теории, на практике оно разлетелось сотней тысяч кубических осколков. Те вплавились в асфальт, и теперь блестели на солнце, словно стразы на юбке модницы.

       Глеб шел, придерживая винтовку, и пальцы искалеченной руки поглаживали приклад.

       Он отмечал детали.

       Рваная рана в стене. Вываленные взрывной волной ворота. Искореженная жаром кумулятивного заряда вышка. Перекрученное штопором тело Антоши Наводника, узнать которого можно лишь по татуировке - лицо обгрызено. Безымянный череп на кабине просевшего болотохода объеден чисто, только на затылке остался ровный кружок черных волос.

       Глеб не помнил, у кого были такие. Беспамятство радовало.

       - Нет хуже работы - пасти дураков. Бессмысленно храбрых - тем более, - сказал он, отдавая честь Антоше. Пустые глазницы смотрели с жалостью. Наверное, Антоша ждал другого посвящения, но в голову больше ничего не приходило. - Но ты их довел до родных берегов своею посмертною волею. Извини, что не все дошли. Я вот отстал и... Извини, начальник. Судьба даст - свидимся.

       Особенно сильно пострадала центральная часть поселка. Сквозь буферную зону точно смерч прошел. И он не остановился, встретив преграду внутреннего вала.

       И Глеб смотрел на развороченные дома. На испещренные следами автоматных и пулеметных очередей стены. На рухнувшие лестничные клетки и уцелевшие фасады, что повисли на железных жгутах внутренних опор. Не дома - театральные декорации. И воронки на асфальте из той же пьесы.

       Глеб отступил. Он - не похоронная команда. Ему бы выжить.

       Стук донесся со двора. Настойчивый, громкий, словно кто-то колотил палкой по ведру. Глеб, вскинув винтовку, двинулся вдоль стены.

       Четыре шага. Хрустнувший под сапогом осколок. Тишина. Снова стук, но гораздо громче, злее. Пять шагов. Угол дома в налете сажи. Следы автоматной очереди и пуля, увязшая в бетоне. Тень на земле. Дергается. Словно обезьяна скачет. А звук становится противным, скрежещущим...

       Обезьяноподобная тварь раскачивалась на веревке, свисавшей с крыши. Левой лапой тварь впивалась в веревку, в правой держала чью-то голову, которой и возила по стене. На бетоне виднелась широкая бурая полоса с прилипшими клочьями волос. Кость скрежетала о камень. Когти монстра вспахивали землю, высекая искры.

       Глеб прицелился. Вдохнул и отступил. Связываться с кадавром было опасно: рядом могла оказаться стая. Лучше отступить. Спрятаться в каком-нибудь подвале. Пересидеть и подумать, как жить дальше.

       На втором шаге под подошву подвернулся кристалл стекла. И громко хрустнул, рассыпаясь пылью. Звуки тотчас смолкли.

       Тварь по-прежнему висела на веревке, и голову не выпустила, но подняла на плечо, примостив огрызком шеи на шерстяной колтун. Теперь казалось, что у твари две головы. Первая - кроваво-мешаная. Вторая - плоская, с желтыми блюдцами лемурьих глаз и узкой харей. Длинный язык свешивался тряпочкой, с кончика его стекали прозрачные капли слюны.

       Заметив Глеба - он точно понял, когда это произошло - тварь спрыгнула на землю, осклабилась и радостно заскрежетала. Как гвоздем по стеклу.

       Она шла на задних ногах, неловко переваливаясь с бока на бок и придерживая добытую голову. Бочковидное тело пестрело пятнами лишая, складками обвисало брюхо и торчали из шерсти два розовых соска.

       Стрелять надо в голову. В желтый глаз.

       Мушка нашла цель.

       Тварь осклабилась.

       В тридцать третьем году вода была желтой, как апельсиновый сок. И пахла апельсинами. Желтые корки ушли на дно, а Наташка облизывала пальцы. Губы у нее тоже окрасились желтым.

       - Это очень перспективная область, Глеб, - сказала она, вытирая пальцы бумажным платком. - И такая удача случается только раз в жизни. И если я откажусь, то второй раз не позовут. Никуда не позовут!

       Глеб ногтем поддел тугую апельсиновую кожуру. Нажал, выпуская сок, и слизал его, кисловато-горький, неправильный, с ногтя.

       - И в конце концов, я не понимаю, что тут такого!

       Она и вправду не хотела понимать. Наташка была старше, умнее и всегда точно знала, что ей нужно от жизни. Просто раньше в ее желаниях находилось место и для Глеба.

       - Ты уедешь, - он вогнал в апельсин два пальца.

       - Уеду. На время. А потом мы встретимся. Я или вернусь, или возьму тебя туда.