Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Колыма

• Название: Утро без рассвета. Колыма
• Автор: Эльмира Нетесова
• Издательство: АСТ
• Жанр: Боевик
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-012160-1

Человека, найденного убитым в маленьком доме тихого южного городка, не знает НИКТО. Его выдает только татуировка — своеобразный "фирменный знак" стукача колымских лагерей… У стукачей — врагов хоть отбавляй. И свести с ними счеты желают многие солагерники. Вот только у кого из многочисленных недругов убитого хватило сил «достать» своего врага за километры и километры от «планеты Колыма» — и хитрости проделать это столь безупречно чисто? Следователь, взявший дело, понимает — легким расследование не будет…

---

Нет, Семен помогал ей не из привязанности. Все было куда проще. Добром на доброе отвечал. Помощью на помощь. Помня свое одиночество, о другом одиноком заботился. Знал, что старушка всегда помнила о его рубашках, еде. И даже, когда он предложил ей деньги за ее заботы, обиделась и выругала его, как мальчишку.

Он знал о бабке все. Не столько от нее самой, сколько от Андрейки, родившегося здесь и хорошо знавшего село и людей.

Бабка когда-то была красавицей. Это парнишка слышал от людей. Многие на нее заглядывались. Но она вышла замуж за самого невзрачного парня. И жили они на зависть всем. Дружно. Крепко. Но тут война. К тому времени выросли в семье трое сыновей. И все вместе с отцом на фронт ушли. В совхозе в тот год одни женщины, да дети остались. И тяжело им стало. Совхоз тогда занимался промыслом сельди. Ну, а когда мужчин не стало, опустели и суда. Некому стало ловить рыбу. И вот тогда решилась она — нынешняя бабка Таня. Сколотила бабью рыболовецкую бригаду. И вышла в море. Никто не верил в успех. Но он был. И бабка всю войну, заменяя в море мужа и сыновей, ловила рыбу.

По ее примеру и другие бабы еще бригаду сколотили. Уже не только село кормить начали, но и на фронт посылать. Другие бабы — за землю взялись. Картошку посадили. Два года земля картошку с горох давала, но люди заставили ее родить.

Андрейка рассказывал, как стали приходить в дома «похоронки». О них он знал только по рассказам. Помнил лишь об одной. Гой, какую принесли к ним. В тот день у них все бабы села собрались. Половина — вдовые. В.черных платках. Они не утешали. Сами такое же пережили. Лишь гладили Андрейку по голове дрожащими, холодными руками.

От горя постарела за день мать Андрея. Старухой стала. И не только она. Лишь третья часть семей дождались своих отцов и мужей. Но и они были не прежними. Израненные, усталые за годы войны, они тут же стали работать, чтоб хоть как-то облегчить жизни семей.

Некому было помочь лишь вдовам. И ей… Бабке Тане. Четверых проводила она на фронт. Домой никто, ни один не вернулся.

Андрейка маленьким стариком в углу съежился. Давно просился у матери на работу. Хотел помочь ей. За отца. Она все не пускала. Говорила, что мал, что нужно учиться. Его досада брала. Но теперь… Он обзавелся книгами, учебниками, а Семен его еще и подзадоривал:

— Я в твои годы не только двигатель, а и посложнее технику знал. И если бы не беда — профессором бы стал. Но твоя голова маленькая. Не смогла вместить науки больше, чем семилетку. — И Андрей стал теперь ходить в вечернюю школу. Решил доказать Гире, что и он кое на что способен.

Времени у парня совсем не оставалось. Целыми днями он работал, а когда выдавалось свободное время, брался за учебники, вечером бежал в школу.

Панкратов внимательно следил за парнем. Боялся, чтоб тот не сорвался, не устал от ритма. И не охладел к занятиям. Но шли дни, Андрейка хорошо учился, работал. Приносил матери всю зарплату. И понемногу начал готовиться к поступлению в техникум.

К этому времени в совхоз привезли второй запасной двигатель. Установили. И Семен вместе с Андреем стали готовить его к работе.

Все шло хорошо. Но в то лето Андрей как-то наглядно изменился. Из любопытного подростка стал замкнутым парнем. Раздражительным, вспыльчивым, грубым. Сколько ни ломал голову Василий Иванович, не смог найти объяснение столь резкой перемене и решил поговорить с самим парнем. Но тот ничего не сказал. Панкратов всерьез встревожился за судьбу сына своего фронтового друга. И, немного поколебавшись, пошел в дизельную. Была не была! Решил поговорить с Семеном. Может он ответит, может знает, может сам дурно повлиял на мальчишку.

Гиря дежурил сегодня с трех часов дня. Так они условились с Андрейкой для удобства самого парня. И потому Семен сидел один. Регулировал обороты работающего двигателя.

Панкратов вошел неожиданно.

— Здравствуй Семен!

— Здравствуйт.

— Я по делу к тебе, — присел Панкратов.

— Давайте. А что случилось?

— Неприятность у нас получается.

Гиря нахмурился. Напрягся. Он знал, Панкратов мужик подозрительный и вспыльчивый. Такой ни одного человека в селе в покое не оставит, ничего хорошего для себя от предстоящего разговора не ждал и Семен. Хотя вины за собой никакой не знал.

— Послушай, что это с Андреем стряслось? Я его не узнаю. Ни с кем говорить не может. Хамит. Матери грубит, на каждом шагу. Твоя это работа?

— С чего бы такое? Я тут при чем? — опешил Гиря.

— Как при чем? Он же с тобой работает. От тебя и нахватался всего.

— Ошибаешься, Василий Иванович. Парень мужчиной становится. Меняется характер.

— С твоею помощью меняется!

— Это от меня не зависит. А ты чего хотел? Чтоб вырос скользким и сладким как леденец?

— О такой леденец, каким он становится, все мы скоро зубы поломаем.

— Надо переждать это время.

— Нет уж! Мне некогда.

— Но ты не кипятись, я сам с ним поговорю. Узнаю, может что случилось? Ты не лезь пока. А то дров наломаешь, — уговаривал Панкратова Семен.

— Ты понимаешь, я с его отцом всю войну в одном полку прошел. Я хоть и без ног, но жив. А его нет. При переправе через Вислу был ранен. Умирал в сознании. Просил, если повезет мне, о сыне его не забывать. Так-то вот. А у меня не он один. Все село. Весь совхоз в думках моих сидит. И страх, и радость за них ночами спать не дают. Так ты пойми меня. Я за этого — до смерти своей, перед погибшим в ответе. Поговори с ним. Может еще не опоздали мы. Характер ломать сложно. Но он еще мальчишка. Помоги мне, Сем. Уставать я стал нынче… Один не могу управиться.

На следующий день. Гиря пришел в дизельную утром. Андрей, увидев его, немало удивился. Не знал, не догадывался о причине прихода. Ведь двигатели работали нормально. Ремонта не предвиделось. Но поселенец сел у столика. Внимательно смотрел на парня, изменился он. Вон и усы пробиваться стали. И лицо посуровело. Глаза не шныряют по углам мячиками.

— Сядь, Андрей. Поговорить я с тобою пришел.

Парень сел. Удивленно смотрел на Гирю.

— Не нравишься ты мне. Почему такой стал?

— Какой? — покраснел Андрей.

— Ты почему сволочью стал?

— Что? — побледнел парень.

— Что слышал.

— Уж не ты ли меня переделать собрался? На себя бы глянул! Кто ты? Вор!

— Молчи, поганец! — подскочил Гиря. Он схватил Андрея за грудки.

— Щенок! Тебе ли говорить! Я за свое отсидел. За каждую ошибку свою. Кровью рассчитался!

— Ты! Кровью? Молчал бы! — крикнул Андрей

— И кровью! И жизнью! И здоровьем! И не тебе, засранцу, говорить мне гадости! Язык вырву! Я свое отбыл. Прошло. А ты зачем суешься? Куда лезешь? Иль тебе моих ошибок не достает? Сопляк!

— Отпусти меня! Не прикасайся!

— Я тебе покричу! — резкая пощечина сбила Андрея с ног. Он упал на пол. Из носа кровь хлынула. Парень встал. Вышел из дизельной.

— Иди! Беги! Жалуйся! — крикнул вслед Гиря.

Прошло полчаса, Андрей не возвращался. Семен не на шутку испугался. И вышел из дизельной. Андрей сидел у бочки с водой, останавливал кровь.

«Не побежал жаловаться. Значит, крепкий характер будет», — подумал Гиря.

— Иди в дизельную. Чего сопли распустил здесь? — подошел он к Андрею.

— Уйди!

— Я уйду сейчас! Я так уйду! А ну пошел! — рванул он Андрейку так, что тот не вошел, влетел в дизельную.

— Ты говоришь — я вор! Да? Ну, вор! Да только не забывай — бывший! И я у чужих воровал! Но не у своих, как ты!

— Я у своих ворую? — опешил парень.

— Не деньги, как я! Здоровье! Деньги нажить, заработать можно. А ты воруешь то, что ничем не приобретешь. Ты не просто вор! Ты становишься душегубом! Убийцей! И не кого-нибудь, а собственной матери! А это — похуже любого воровства!

— Ты мою мать не трожь!

— Заткнись, поганец! Ее, кроме тебя, никто в могилу не сводит. Была война! Теперь ты! Негодяй! Паршивец!

— Тебе какое дело?

— Мне? Да я тебе, паскудину, душу вытряхну, если ты мать свою гробить начнешь.

— О своей заботься.

— Если бы она у меня была! Да только умерла она, когда я еще ходить не начал. Отец, как и у тебя, погиб. Только в гражданку. С дедом я рос. А матери не помню. Совсем не помню ее. Если бы она у меня была. Эх ты! Я б жизнь свою отдал, чтобы она жила. Моя мать. Я в детстве все пытался вспомнить ее и не смог. Все звал ее. Но она не слышала. Я замерзал в кровати и искал ее, чтоб согреться.

Я был мал. Я рисовал ее. Такою, какой представлял по рассказам деда. В лесу я блудил не раз. Звал не деда — ее! Болел — к ней обращался! Но ее не было! Нет!

Андрейка с удивлением смотрел на Гирю, таким он его никогда не видел.

— У меня не было игрушек в детстве. Была одна. Старый дедов носок набитый паклей. Я его матерью звал. Нарисовал углем глаза, нос, рот. И прятал от деда. От чужих глаз. Я ей рассказывал все. И жаловался. И просил у нее поесть. Ее укрывал одеялом, чтоб не замерзла. Сам себе придумал мать. И грелся. Душою. Да разве тебе это понять! Ведь только она могла уберечь меня от беды. Сердцем, руками своими. У игрушки этого не было! Да и детство прошло. А ты живую мать не ценишь! Ты, не знавший горя, другим его причиняешь! А за что? Тебя разве били чужие люди! У тебя отнимали хлеб? Ты кого отталкиваешь? Чьи руки? А ты имеешь на это право? Так кто из нас больший вор и негодяй. Кто преступник?