Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы

• Название: Кетополис: Киты и броненосцы
• Автор: Грэй Грин
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-39440-9

Культовая серия книг "Кетополис. Город китов" Грэя Ф.Грина, ранее не издававшаяся в России, уже успела завоевать миллионы поклонников но всему миру. Действие книг происходит в начале альтернативного XX века на загадочном острове в Тихом океане, где властвует таинственный одноногий Канцлер, мечтающий уничтожить всех китов в мире. К его услугам паровые машины — автоматоны и жестокая извращенная наука об электричестве. Казалось бы, цель Канцлера близка. Но внезапно в игру вступает кровавый маньяк Вивисектор.

Что делать обычным людям, оказавшимся между двух огней? И так ли уж не прав Канцлер, желающий уничтожить китов? И так ли они безобидны, как думаем мы?

---

То есть вы уклоняетесь от поединка, Генрих? Я смотрю на серую фигуру Тушинского.

Нет, господин актер, не надо делать мне таких одолжений.

Я поднимаю револьвер. Тщательно прицеливаюсь.

Фигура в сером костюме плавает на мушке.

…Думаете, я не хотел его смерти? Черта с два.

9. Смерть

Давайте поговорим.

Мой давний приятель Краузе, водолазный офицер с «Леди Кетоники», рассказал однажды, как он увидел свою смерть.

Случилось так. Краузе должен был спуститься на дно, метров тридцать глубина, и найти потерянный якорь от буксира. Краузе облачился, проверился, все как полагается, привинтили шлем, продули, начали его спускать. Спустили. Отзвонился он, так, мол, и так, «достиг грунта, и мне тут хорошо»…

А дальше началось странное.

Шланг ему пережало при погружении или, может, газолиновые пары попали в компрессор — но стало тут Краузе вдруг мерещиться. Вроде ничего особенного. Будто стоит он в своем шлеме с решеткой посреди огромной мутной глубины, а вокруг простирается сад мертвых водолазов.

Я смотрю, говорит Краузе, и у меня волосы сквозь металл прорастают. Их человек сорок. В тяжелых медных шлемах, со шлангами, тянущимися в темноту, в серых костюмах со свинцовыми подошвами. Покрыты с ног до головы водорослями и ракушками. Подводное течение заставляет их медленно колыхаться, как диковинные деревья. Да… человек сорок их… или больше. Все в разных позах. Прожектор светит тускло и размыто.

И тишина.

И тогда Краузе сказал в телефон одно слово. И потом снова это же слово. И так все время говорил, пока его поднимали. А когда на палубу вытащили и шлем сняли — начал это слово кричать. Представляете? Здоровенный мужик сидит на стуле в водолазном костюме, лицо белое, как простыня, глаза бешеные. Голову вверх задрал так, что на горле жилы вздулись, и орет хриплым голосом: Вы! Вы! Вы! Вы!

«Вытаскивайте».

Краузе потом коньяком отпаивали — так, что чуть было не споили.

А сейчас он пропал.

10. Приговор

Спустя много лет, сидя на веранде, я вспоминаю то мгновение, когда силуэт в сером рединготе попал в прорезь прицела. Моя рука подрагивает — неудивительно после такой ночи, — мне кажется, что я ни за что не попаду, а пули Тушинского… две пули… или все три…

И конечно, я попал.

— Лейтенант Дантон? — у него приятный чистый голос, хотя, кажется, слишком высокий для такого крупного человека. Лет сорока. Темные волосы с проседью. Левая щека была когда-то сильно обожжена — остался шрам. Глаза из-под козырька жесткие, ясные. Голубые. От уголков разбегаются морщинки.

Я говорю:

— Да.

— Полковник Йоргенсон, военная полиция, — он прижимает ладонь к козырьку, бросает вниз. — У меня для вас не слишком приятные новости, лейтенант. — Он медлит. — Один вопрос, лейтенант. Дуэль в военное время приравнивается к измене короне. Вы знали об этом. Тогда почему?

Я молчу.

— Что ж, — он вздыхает. — Приказом Канцлера вы приговариваетесь к каторжным работам на срок…

— Мне знакомо ваше лицо, — говорю я внезапно. Оно мне действительно знакомо. — Натан? У вас, помнится, тенор.

— Простите? — полковник вглядывается в меня уже по-другому, внимательнее. — Да, драматический тенор. Откуда?

И тут он вспоминает. Складка на лбу разглаживается, секунда, собирается вновь.

— Неужели… о, дьявол. Козмо? Вашего отца не Константин зовут, случайно?

— Недолет, перелет, накрытие. Рад вас видеть, Натан. Как ваша семья? Как дети?

Я жду ответа. Я ненавижу оперу.

— Все прекрасно, лейтенант, — говорит морпех медленно. — Спасибо. Здоровье вашего отца лучше? Он, помню, все жаловался на геморроидальные боли…

Я против воли улыбаюсь. Папа в своем репертуаре.

— С тех пор, как преставился, не жалуется.

Полковник меняется в лице.

— Эх, мальчик. Как же вы так…

Я хочу его поправить, но в последний момент передумываю и молчу. В конце концов, этот человек знал моего отца.

Йоргенсон говорит:

— Катер отправляется завтра в восемь часов утра с каторжного причала. Старый порт. Козмо… — он вдруг запинается, начинает сначала: — Козмо… дайте мне слово чести, лейтенант, что будете там. На все про все у вас будут сутки. Успеете попрощаться с матерью, с любимой… с друзьями. Мне жаль, но это единственное, что я могу для вас сделать.

С матерью, с любимой женщиной, с друзьями? Навестить кладбище, постоять у закрытой двери, посмотреть с пирса вслед уплывающему «Игефельду» — перевожу я. Ну да, успею. Хорошее предложение, без всякой иронии. Спасибо, Натан.

— Даю слово чести, господин полковник. Завтра в восемь утра я буду на каторжном причале.

— Спасибо, — говорит Натан. Он прикладывает руку к фуражке, и я прикладываю. Так мы стоим довольно долго, глядя друг на друга, — а за спиной Йоргенсона переминаются рядовые, ждут, когда офицеры закончат валять дурака, на ветру холодно, морпехи хотят в казармы. Там тепло и нет этого промозглого сырого ветра, вынимающего душу. А морпехам еще наводить глянец к завтрашнему параду. День Большой Бойни, что ж вы хотите.

Впрочем, их могут отправить и к Патройе — воевать с дикарями Остенвольфа.

Странная штука. Остенвольф уже раз пять подходил к Кетополису (правда, впервые настолько близко: от форпоста до городской черты рукой подать) и столько же раз срывался и уходил обратно в глубь острова, в джунгли. Без всяких видимых причин. Ну, на то он и безумец, чтобы его действия нельзя было объяснить нормальной человеческой логикой. Или даже тактическими соображениями. В тактике ведь что самое главное? Непредсказуемость…

Именно.

…а не безумие.

Когда-то Остенвольф считался лучшим генералом Кетополиса. Да что тут говорить. Мы восхищались этим человеком. Я восхищался.

…вставить себе в голову беспроводной телеграф для управления автоматонами — это не безумие?

Я достаю карманные часы. Восемь тридцать одна. У меня впереди еще целых двадцать три часа и двадцать девять минут свободы.

Опять смотрю на морпехов.

Наверное, странно воевать с противником, который относится к тебе как к ходячему складу провианта? Эдакие завернутые в сукно банки с тушеной говядиной…

Боже, о чем я только думаю.

Часы притягивают взгляд. Они тикают в ладони. Я почти физически ощущаю, как сдвигаются стрелки — огромные, металлические, в несколько этажей, с космическим грохотом перескакивают на следующее деление — БУМ и БУМ… Сейчас, в восемь часов тридцать две минуты, Октавио Остенвольф считается выродком и вселенским злом.

А Козмо Дантон еще пять минут назад считался подающим надежды морским офицером.

Теперь я никто.

— Понимаете, Козмо? — полковник смотрит на меня, голубые глаза — боль.

Я все понимаю, Натан.

Нет, не все.

На самом деле я не могу понять следующего.

— Как вы так быстро — с приказом?

— Приказ подписан еще вчера, — говорит полковник нехотя. — Ждали только конца дуэли. Честь флота…

Мне вспоминаются почему-то Морской Гром, попавший в заключение на каторжный остров, и отвратительный беззубый старик, который рассказал ему про спрятанные сокровища. В конце следующей главы Гром сбежал, конечно, — на то он и герой.

И там была одна картинка: старик сидит на берегу, темный согнутый силуэт, глядя вслед уходящей за горизонт лодке, которую смастерил Гром из старых гробов. Старик остался на острове — отвратительный и страшный, у него всегда летела слюна изо рта, когда он шептал «мои сокровища, мои сокровища». Он был когда-то злодеем и убийцей — и заслужил в отличие от Грома свою печальную участь. Но помню, мне почему-то было не по себе.

Герой уходил к новым приключениям, а уродливый старик оставался на берегу.

Одинокий и забытый. Навсегда.

Кстати… Я говорю:

— А срок?

— Что — срок? — поворачивается полковник.

— Вы собирались назвать срок, к которому я приговорен.

Молчание.

— Пожизненно. — Йоргенсон смотрит на меня и снова говорит: — Эх, мальчик.

Почему-то сейчас мне совсем не хочется его поправлять.

— Отлично, — говорю я. — Могу я взглянуть на приказ?

Йоргенсон понимающе кивает.

Обычный казенный лист. Не каждый день такое случается — твоя судьба у тебя в руках. Своеобразные ощущения. Как за крышку будущего гроба подержаться. «Лейтенанта броненосного флота… разжаловать… приговорить к каторжным работам… на срок…» — читаю я.

Да. Пожизненно.

Я перевожу взгляд в самый низ листа. И вдруг меня начинает разбирать смех. Смешно, ей-богу. Полковник смотрит на меня, не понимая. А я не могу остановиться.

Вот, значит, как бывает. Сам, лично, почтил. А еще говорят, что он неграмотный!