Валентин Ежов - Кровавая фиеста молодого американца

• Название: Кровавая фиеста молодого американца
• Автор: Валентин Ежов
• Издательство: Ладъ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7584-0086

Выдающийся киносценарист Валентин Ежов прожил счастливую жизнь в кино, поскольку работал почти со всеми крупнейшими режиссерами страны, такими как Марк Донской, Борис Бариет, — Владимир Басов, Григорий Чухрай, Яков Сегель, Георгий Данелия, Лариса Шепитько, Андрон Михалков-Кончаловский, Витаутас Жалакявичус и другие, а также Серхио Ольхович (Мексика), Ион Попеску-Гопо (Румыния), Токио Гото (Япония). Лишь однажды у Валентина Ежова произошла осечка: когда он написал Сергею Бондарчуку для его фильма о Джоне Риде сценарий «Кровавая фиеста молодого американца», режиссер его отверг. Действительно, в данном случае Ежов ошибся, ибо его киноповесть была написана в несвойственной для Бондарчука манере. Этот мастер тяготел к густонаселенному, многоплановому роману, к эпопее. Тот, кто видел фильм, о Джоне Риде под названием «Красные колокола», поймет, о чем идет речь. Валентин Ежов в этой повести предлагает свое решение этой темы.

---

— А сегодня вам было страшно?

— В первый момент — очень.

— Тогда почему же вы?…

Джек не ответил, посмотрел на нее. Она отвела взгляд.

— Мы пришли, — сказала она.

Джек мял в ладонях ее руку. Под глазом у него набух здоровенный синяк. И распухшая губа тоже не очень украшала его.

— Вы хотите, чтобы я вас поцеловала? — спросила девчонка.

Она поднялась на цыпочки, дохнула ему в щеку и убежала в свой дом при парке.

— Простите, но я даже не знаю вашего имени!.. — крикнул Джек.

Мисс остановилась, сверкая во тьме колоколом юбки.

— Это прекрасно! — весело ответила она. — Когда вы вернетесь из Европы, вы узнаете его… Прощайте, до свидания, Джон Рид, будущий знаменитый поэт!

— Помните, что теперь вы моя Лаура! — сказал Джек.

— Не забуду. Я сама найду вас, как только прочту вашу книгу.

Счастливый поэт постоял, глядя вслед убежавшей мисс, потом, насвистывая, двинулся вдоль улицы.

Мексика. 1913 год

Залитый солнцем двор, обнесенный служебными постройками. У колодца овцы и несколько мулов. В сторонке, на земле, лежат четверо оборванных крестьян-пеонов: пожилой — это отец, а рядом — трое его сыновей, одному тринадцать лет, другому — пятнадцать и третьему, здоровенному мужчине с обнаженным могучим торсом — двадцать пять. Он тоже бывший крестьянин-пеон, а теперь — майор повстанческой армии Вильи по имени Сальвадор Гонсалес, или Чава Гонсалес, как зовут его друзья. На каждом из лежащих сидело по веселому красивому мужчине в расшитых золотыми галунами одеждах, в широких красочных сомбреро, а Чава Гонсалес был распластан под троими. Другие такие же красивые и веселые мужчины, как и те, что сидели на лежащих, занимались тем, что надрезали бритвами кожу на подошвах у пеонов и лоскутами сдирали ее, обнажая кровавое мясо… Крестьяне не плакали, не кричали — они просто заходились в каком-то зверином мучительном вое. Один только майор Чава Гонсалес не издавал ни звука. Волосы на голове его слиплись от крови. К нему шагнул один из мужчин, лет двадцати трех, одетый богаче других. Это был Анастасио Аредондо, молодой хозяин асиенды, и кроме того капитан армии федералистов, по прозвищу «Красавчик».

Капитан Аредондо ткнул сапогом в раненую голову лежащего, ехидно осклабившись, сказал:

— Восхищаюсь вашим мужеством, компаньеро!.. И сочувствую.

Чава, придавленный тремя дюжими мужчинами, поднял голову и, найдя еще в себе силы улыбнуться, хрипло произнес:

— Боишься меня, Красавчик?

— Я понимаю — обидно… — продолжал капитан Аредондо. — Майор, а попался, как щенок!.. Впрочем, ты такой же майор, как твой Вилья генерал, — он не выдержал интонации и сорвался. — Бандит! Неграмотная скотина!

Чава Гонсалес снова приподнял голову.

— Два раза ты ускользал из моих рук. В третий — не уйдешь!

Капитан снова осклабился.

— Третьего не будет, компаньеро. И вообще для тебя уже больше ничего не будет. Через несколько часов твои глаза будут клевать грифы. — Он оглядел своих приятелей и весело добавил: — Но сначала вы всей семьей станцуете нам «Кукарачу!»

Веселые мужчины громко рассмеялись.

…Вконец измученный Джек поднялся на холм. Остановившись здесь и оглядевшись, он увидел за границей кустов равнину и обширную асиенду на ней с высоким помещичьим домом из камня.

Но он больше не мог сделать и шага. Ноги его дрожали, подкашивались. Рухнув на землю, Джек полулег, опираясь спиной и затылком на ствол небольшого дерева.

Он все смотрел и смотрел на асиенду, на помещичий дом, окруженный высокими деревьями, на которых цвели красные цветы. Потом он прикрыл глаза и перед ним снова поплыли картины его недавнего прошлого, казавшегося ему сейчас, здесь, невозможно далеким и почти$7

Америка. 1912 год

На свежей могиле с надписью «Чарльз Джером Рид» Джек со слезами на глазах выводил строки стихов, посвященных своему отцу. Они начинались так:

«Спокойно он лежит здесь
В доспехах из храбрости.
Которые мог носить только он один…»

Джон Рид отпрянул от могилы, очутился между убитой горем матерью и другом его отца, знаменитым журналистом Линкольном Стеффенсом, маленьким, щуплым и вместе с тем очень элегантным. Он крепко взял Джека за руку. В тишине звонко щебетали птицы. Позади стояли остальные родственники и горожане, пришедшие на похороны. И еще, вроде бы как-то рядом и не рядом, с Джеком стояла его невеста француженка Николь, которую он привез из Европы.

Люди расходились с кладбища. Линкольн Стеффенс увлек вперед Джона Рида.

— Прости, Джек. Ты знаешь, как я любил твоего отца. Ты имеешь право сегодня плакать и ни о чем не думать, но мне необходимо немедленно уехать в Нью-Йорк и поэтому ты должен выслушать меня.

Джек вздрогнул, его взгляд остановился на группе горожан, которые уступали ему дорогу.

— Я ненавижу вот этих, — сказал он Стеффенсу сквозь слезы. — Лицемеры, зачем они пришли сюда? Я знаю — они рады, что мой отец умер.

— Ты становишься взрослым, мой мальчик. Конечно, рады. Твой отец, как федеральный судья, попортил им немало крови. Честнейший человек, он терпеть не мог этих свиней, наживающих деньги незаконным путем.

Они отошли в сторону.

— Я слушаю тебя; Стеф.

— Итак, во-первых… — начал Линкольн Стеффенс, — ты должен как можно быстрей приехать ко мне в Нью-Йорк, и я завалю тебя такой кучей работы, что ты меня возненавидишь за это.

— Спасибо. Именно это мне сейчас и необходимо.

— Мы организовали новый журнал «Мэссиз». Собрались неплохие парни… Во-вторых, прости меня, но кто эта кукла, что все время крутится около тебя?

Джек малость обиделся.

— Это не кукла. Это моя невеста. Ее зовут Николь.

— Любовь с первого взгляда?

— Да. — С некоторым вызовом ответил Джек. — Мы познакомились в Париже и в первый вечер объяснились.

Линкольн Стеффенс ласково сказал:

— Джек, послушай меня. Ты начинаешь новую жизнь. Начинать новую жизнь с женитьбы — катастрофа. Я не против женитьбы вообще, я имею в виду данный случай.

— Что ты имеешь против Николь, Стеф?

— Все. Вся моя жизнь против таких, как она. Девяносто процентов француженок, впрочем, так же и американок, как бы они ни притворялись экстравагантными, в сущности своей — недалекие расчетливые мещанки. А Литература и Расчет не могут ужиться в одном доме.

— Моя Николь не такая.

— Я разговаривал с твоей матушкой, Джек. Она конечно же никогда ничего тебе не скажет, но она в ужасе от твоей очаровательной французской куколки.

Джек наморщился, помолчал.

— Но я же… Я люблю ее, — не очень уверенно сказал он. — И вообще уже поздно: я привез ее сюда, мы обручились… я дал слово, в конце концов!

— Нет, Джек, еще не поздно. Пока это все исправимо.

— Нет.

Джек отвернулся и вдруг увидел стоящую у входа на кладбище ту самую мисс — его «Лауру», которую он когда-то проводил до дома и так не узнал ее имени. Она не решалась подойти, не решалась сказать слова. Только печально смотрела на Джека.

Он тоже не смог подойти к ней и тоже только печально смотрел на нее. Линкольн Стеффенс проследил за их взглядами, усмехнулся и сказал:

— Тем более.

Мексика. 1913 год

Лежащий под деревом Джек открыл глаза и увидел, что на пространстве, раскинувшемся перед ним, произошли изменения: от асиенды по направлению к нему через выжженную солнцем равнину двигалась странная процессия: три всадника ехали шагом, а перед ними какие-то люди то прыгали, то приседали, то наклонялись, то снова выпрямлялись… Это было похоже на танец еще и потому, что в руках у одного из всадников можно было различить гитару, только звуки ее не долетали до Джека.

Во всяком случае там не стреляли, и он решил пойти к этим людям.

Спустившись с холма, он двинулся по узкой тропинке, проложенной через колючие кусты, которые снова скрыли от него и асиенду, и людей на равнине.

«Танец», который видел Джек, можно было назвать «танцем смерти». Этот танец на равнине исполняли пеоны, наказываемые за побег.

Старый крестьянин и двое его младших детей, крича и завывая от мучительной боли, стонали, приседали, падали на колени. Живое кровоточащее мясо на их лишенных кожи подошвах терзали острые камни, горячий песок и колючки, на которые им приходилось ступать… Кровавые следы оставались за ними.

И только майор Чава Гонсалес не дергался, не приседал. Он медленно ступал на прямых ногах, не сгибая их в коленях. От чудовищного напряжения пот ручьями лился с его лица. Стиснув кулаки и челюсти, он не издавал ни звука и лишь с великой болью глядел на отца и младших братьев. Ударами длинных бичей их заставляли подниматься с земли. Бичами орудовали двое всадников, один из которых был капитан Аредондо по прозвищу Красавчик. Бледные как мел, щеки его подергивались. Хмельной огонь убийства пылал в красивых глазах. Третий всадник сидел в седле с гитарой и громко наигрывал веселый танец «Кукарачу».