Анна Майклз - Пути памяти

• Название: Пути памяти
• Автор: Анна Майклз
• Издательство: РИПОЛ классик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-7905-3536-4

«Пути памяти» – роман, принесший всемирную известность канадской писательнице Анне Майклз и ставший, по мнению критиков, лучшей книгой последнего десятилетия. На протяжении нескольких лет роман считается бестселлером № 1 и переиздан в 24 странах на 10 языках мира. Наконец и на русском!

Роман поражает удивительной глубиной осмысления проблем жизни и смерти, пространства и времени, сознательного и подсознательного, волнующих людей во все времена.

---

Ощущение присутствия мертвых в мире живых – не метафора, как не метафора тиканье радиоуглеродного хронометра, потрескивание счетчика Гейгера, улавливающего дыхание гор пятидесятитысячелетней давности, недоступное уху. (Как слабое движение в утробе, за стенкой чрева.) Как не метафора свидетельство удивительной верности намагниченных минералов, которые спустя сотни миллионов лет продолжают быть обращенными в сторону магнитного полюса, никогда не забывая о магме, охлаждение которой навек оставило их без надежды осуществить свои стремления. Мы стремимся найти себе место, но места сами одержимы стремлениями. Память человеческая закодирована в орбитах воздушных потоков и речных отложениях. Эскер пепла ждет, чтобы его раскопали и жизни возродились.

Сколько веков должно пройти, чтобы дух забыл тело? Сколько времени будем мы чувствовать свою призрачную кожу в складках ликов гор, биение пульса в силе магнитных линий? Сколько лет должно пройти, чтобы стерлась грань между убийством и смертью?

Горю нужно время. Если обломок камня в дыхании излучает свое естество, как же должна быть упорна душа человеческая! Если волны звука мчатся вечно, где теперь их вопли? Мне чудится, они где-то в галактике летят в бесконечности навстречу псалмам.

* * *

Я провел на крыше дома Атоса столько ночей, что из всех его рассказов о геологах и землепроходцах, картографах и мореплавателях вынес необъяснимую любовь к самим звездам. Они шлют нам свою боль сквозь тысячелетия, а мы не внемлем их посланиям, а потом станет слишком поздно – свет звезд развеется белым паром выдохов давно смолкших воплей. Так и шлют нам они свои белые послания миллионы лет лишь для того, чтобы их поглотили волны.

Вертикальное время

– Мы познакомились с Атосом в университете, – рассказывал Костас Мициалис. – Мы там вместе работали в одном кабинете. Когда бы я туда ни пришел – поздно или рано, – он всегда был занят делом: сидел у окна и читал. Книги и журналы, которые его интересовали, пачками громоздились на подоконнике! Английская поэзия. Работы о хранении гербариев. О значениях резных изображений на сакральных столбах. Отец оставил ему замечательные часы. Их крышку и циферблат украшала инкрустация в форме морского чудища, загнутый хвост которого доходил до цифры одиннадцать. Они у тебя еще живы, Атос?

Атос улыбнулся, откинул полу пиджака и стал покачивать луковицу часов, свисавших с цепочки.

– Я рассказал о нем Дафне, об этом застенчивом малом, который лишил меня уединения в моем собственном кабинете! Ей захотелось с ним встретиться. Как-то днем она заехала за мной и вместо приветствия легонько дернула меня за уши – она и теперь так со мной иногда здоровается. А тогда ей было всего двадцать, и настроение у нее было отличное. «Пойдемте вместе обедать», – сказала она Атосу. «Вы любите музыку?» – спросил ее Атос.

В те межвоенные годы в закусочных и ресторанах постоянно звучало танго, но нам эта испанская музыка была ни к чему – мы любили свою: неспешное хазапико[42] и песни, которые пели под бузуки[43] моряки в доках, грузчики и торговцы сливовым соком.

– И наркоманы в притонах, – подмигнул Атос.

– Он отвел нас в небольшой ресторанчик на улице Адриану. Там мы впервые слушали Вито. Его голос звучал, как река. Как гликос,[44] темный и сладкий. Помнишь, Атос? А еще Вито был поваром. Он готовил какое-то блюдо, потом выходил из кухни, фартуком вытирая с пальцев розмарин и оливковое масло, вставал между столиков и начинал петь сочиненное по ходу дела ромбетико.[45] Ромбетико, Яков, это такая песня, в которой всегда поется о любви и сердечной боли.

– А еще о бедности и гашише, – уточнил Атос.

– Пропев свою балладу, Вито играл ту же мелодию на сантури,[46] как бы заново передавая смысл той же песни. Как-то вечером он ничего петь не стал, а сразу же заиграл какую-то странную мелодию… Она будто рассказывала мне о чем-то, что я знал прежде, что-то мне напоминала, вызывала в памяти образ фруктового сада в летний день, когда солнце то ярко светит, то скрывается за облаками… а позже тем же вечером мы с Дафной решили пожениться.

– А если бы вы ту музыку не слушали? – спросил я.

Все рассмеялись.

– Тогда роль песни сыграл бы лунный свет, кино или стихи, – ответил Костас.

Атос взъерошил мне волосы.

– Яков пишет стихи, – сказал он.

– Значит, у тебя есть дар женить людей, – заметила Дафна.

– Как у раввина или священника? – не понял я.

Они снова засмеялись.

– Нет, – ответил мне Атос, – как у повара в ресторане.

В Афинах мы остановились у Дафны с Костасом – профессора Мициалиса и его жены, – старых друзей Атоса, живших в небольшом домике на склоне Ликаветтос, к крыльцу которого надо было подниматься по каменным ступенькам. Дафна украсила крыльцо цветами в горшках. За домиком был небольшой сад и огород. Поднимаясь к их дому, надо было пройти мимо площади Колонаки между улицами Кифисса и Татои, мимо посольств, пальм и кипарисов, парков, высоких многоквартирных домов. Мимо статуи революционера Маврокордатоса,[47] у которой в 1942 году коленопреклоненные афиняне спели национальный гимн Соломоса, а фашисты их потом расстреляли.

Почти две недели заняло у нас с Атосом путешествие от Закинтоса до Афин по израненной земле. Дороги были перекрыты, мосты взорваны, селения превращены в руины. Опустели земли, разоренными стояли сады. Те, у кого не было ни земли, чтобы сеять, ни денег, чтобы покупать еду на черном рынке, голодали. Такое положение сохранялось еще долгие годы. Конец войны не принес Греции мира. Месяцев шесть спустя после того, как в Афинах завершилась борьба между коммунистами и англичанами, когда у власти все еще стояло временное правительство, мы с Атосом оставили домик на Закинтосе и переплыли пролив, отделявший его от маленького портового городка Киллини на большой земле.

В Афинах Атос хотел навести справки о Белле и единственной моей родственнице, с которой я никогда не встречался, – моей тетке, маминой сестре Иде, которая жила в Варшаве. Мы оба знали, что Атос должен вести поиски, чтобы рассеять мои сомнения. Но его настойчивость временами казалась мне непереносимой.

Когда мы плыли на пароходе, Атос предложил мне на завтрак хлеб с медом, но я не мог есть. Глядя на волны порта Закинту, я думал о том, что ничто уже не станет для меня таким знакомым, как было на Закинтосе.

Когда везло, мы путешествовали то на попутных телегах, то на дребезжащих грузовиках. Поднимаясь в гору на крутых поворотах, они вздымали придорожную пыль, а потом снова спускались вниз, следуя извивам дорожного серпантина. Но чаще нам приходилось совершать утомительные пешие переходы. Когда мы шли в гору, оставив за спиной Киллини, Атос научил меня двум непреложным правилам, которых должны придерживаться пешие путники в Греции: никогда не следуй за козлом, иначе окажешься на краю обрыва; всегда иди за мулом и к ночи доберешься до селения. Мы часто останавливались и отдыхали. В те дни мне это было нужно больше, чем Атосу. Иногда, выбившись из сил, мы бросали рюкзаки у обочины и ждали, не подкинет ли нас кто-нибудь до ближайшей деревушки. Я смотрел на Атоса, на его протершийся твидовый пиджак и запылившуюся шляпу, и видел, как сильно он постарел за те несколько лет, что я его знал. Что касается меня самого, то ребенок, вошедший в дом Атоса, исчез – мне было уже тринадцать лет. Когда мы шли, Атос часто клал мне на плечо руку. Его прикосновение было для меня естественным, а все остальное происходило как во сне. Тяжесть его руки хранила меня от слишком глубокого провала в себя самого. Именно во время того путешествия из Закинтоса в Афины по разбитым дорогам, вьющимся между иссохшими без дождей холмами, я разобрался в своих чувствах: дело было не в том, что я всем был обязан Атосу – просто я его любил.

Землю Пелопоннеса ранили и залечивали столько раз, что даже яркий солнечный свет здесь затмевала печаль. Всякое горе корнями уходит в вечность – войны, вторжения врагов и землетрясения, пожары и засухи. Минуя долины, я представлял себе горе окружавших их холмов. У меня возникало такое чувство, что они несут в себе и мое горе. Пройдет почти пятьдесят лет, когда совсем в другой стране я вновь испытаю ощущение глубокой слитности сопереживания с окружающей природой.

В Киллини мы видели руины огромного средневекового замка, который немцы взорвали динамитом. Мы шли мимо школ под открытым небом – оборванные дети сидели за валунами, как за партами. Деревенский воздух дышал стыдом горя женщин, не захоронивших своих мертвецов, тела которых сожгли, утопили или просто выкинули на свалку.

Спустившись в долину, мы дошли до подножия горы Велия, где некогда стоял городок Калаврита. С того самого момента, как мы высадились в Киллини, все, с кем нам доводилось говорить, рассказывали о бойне, которую устроили здесь фашисты. В декабре 1943 года в Калаврите немцы вырезали всех мужчин старше пятнадцати лет – тысячу четыреста человек, – а потом сожгли и сам городок. Они объясняли это тем, что горожане укрывали андартес – греческих бойцов сопротивления. На месте городка в мертвой тишине стояли лишь обуглившиеся руины да почерневшие камни. Запустение здесь царило такое, что, казалось, даже привидения обходят это место стороной.