Анна Майклз - Пути памяти

• Название: Пути памяти
• Автор: Анна Майклз
• Издательство: РИПОЛ классик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-7905-3536-4

«Пути памяти» – роман, принесший всемирную известность канадской писательнице Анне Майклз и ставший, по мнению критиков, лучшей книгой последнего десятилетия. На протяжении нескольких лет роман считается бестселлером № 1 и переиздан в 24 странах на 10 языках мира. Наконец и на русском!

Роман поражает удивительной глубиной осмысления проблем жизни и смерти, пространства и времени, сознательного и подсознательного, волнующих людей во все времена.

---

На кухне я увидел потрепанную поваренную книгу с описанием блюд греческой и еврейской кухни, открытую на странице с рецептом сдобного теста, а рядом такую же потрепанную и явно принесенную сюда случайно «Естественную историю» Плиния. Я подумал, что ты зашел на кухню прочитать какой-то отрывок из нее Микаэле, а потом по рассеянности забыл отнести книгу на место. А может быть, она тебя попросила достать ей что-то с верхней полки или хотела спросить твоего совета о том, какой лучше приготовить соус, а ты обнял ее, и вы на время напрочь позабыли об обеде, а книга так и осталась лежать не на своем месте.

Глядя на твои раскиданные у двери сандалии, я видел обувь родителей, которая после их смерти верно хранила не только очертания их ног, но даже то, как они ходили, – истертая кожа сохранила память об их движениях. Так же как одежда, которую они носили, хранила память о них в прорехах и заплатах, в длинных рукавах. Здесь – в двух-трех шкафах и кладовках – хранились воспоминания о нескольких десятилетиях. Дом прячет в себе сокровенные отблески и отголоски памяти еще в большей степени, чем дневник. Дом – как прервавшаяся жизнь. В голове роились мысли о семьях, впечатанных в камень извержением Везувия, – в желудках тех людей навсегда осталась их последняя трапеза.

Здесь все несло на себе отпечаток жизни, которая была до боли проста, дней, проведенных в размышлении и задушевном общении. О чтении про себя и чтении вслух. О днях, когда сажали овощи, купались и спали в полуденную жару, о часах отработки концепций и раздумий, о спускающихся сумерках, когда наступало время наполнять масляные лампы.

Я сидел на твоей веранде и смотрел на море. Сидел за твоим столом и вглядывался в небеса.

Я проникался неодолимой силой, с которой это место, где ты жил, общалось со всем моим существом. Зависть моя неосознанно слабела. Ноги становились крепче от того, что каждый день приходилось подниматься к дому, от чистой еды, которую я носил себе каждый день – фруктов, сыра, хлеба, оливок, – и ел в тени твоего сада. Как-то утром мои ночные кошмары задержались где-то на середине подъема, какое-то время оставаясь там в нерешительности, а потом повернули обратно вниз, как будто наткнулись на невидимую непреодолимую стену. До меня вдруг стало доходить, как здесь, в одиночестве, среди красных маков и желтого ракитника, в какой-то момент ты нашел в себе силы, чтобы начать «Труды земли». Как ты постепенно погружался в этот ужас, как ныряют опытные пловцы, стремящиеся достичь глубин и знающие, как это сделать. Как по мере твоего погружения все сильнее била в набат тишина.

Каждый день дарил мне раскрытие нового чудесного знака удачи, высвечивавшего суть жизни, которой вы жили здесь с Микаэлой: огарок свечи, минеральный воск, застывший в саду на скале, около которой вы, должно быть, не раз сидели вечерами. Я уверен, что именно здесь ты писал о расщелине в камне, раскрытой огнем. Твои образы были здесь повсюду.

По отпечаткам ножек кресла на плитках каменного пола веранды я узнал все места, где ты любил сидеть в разное время дня – ты постоянно его передвигал, чтобы все время оставаться в тени. По пролитым на пол каплям масла нашел место, где ты наполнял им лампу.

Над кроватью висел плакат с напечатанной крупным шрифтом по-английски надписью: «Что вы сделали со временем»; под ним тенью шел перевод на греческий, написанный чернилами; над ним как эманация был написан перевод той же надписи на иврите. Ты писал о трапезах на открытом воздухе, к которым вы приходили голодными, как волки, после купания, прогулок по холмам или любви; вы насыщались, чтобы вскоре проголодаться снова. Круговой язык жестов рук Микаэлы.

Сидя вечерами на вашей веранде, вдыхая аромат лаванды и розмарина, я размышлял о значении твоего «Ночного сада», больше задумываясь над смыслом не столько первого слова, сколько второго. О том мгновении, когда всю свою жизнь без остатка отдаешь другому. Дрожа, как компасная стрелка. О том мгновении, когда принимаешь решение, после которого нет пути назад.

В молчании дома таились такие же отголоски, какие несут в себе отзвуки важных событий. Они сохранились в мебели, в заброшенности заросшего сада, доносившего клонившие в сон ароматы, проникнутые отблесками тысячи грез. В диванных подушках, лежавших у окон. В забытой на веранде чашке, полной теперь дождевой воды.

Стихи, написанные тобой за эти недолгие годы жизни с Микаэлой, принадлежат человеку, который впервые поверил в будущее. После десятков лет, что скрывался под собственной кожей, твои слова и твоя жизнь наконец оказались неразделимы.

Ты сидел здесь – на этой веранде, за этим столом – и писал так, как будто все люди живут такой жизнью.

* * *

Есть ли такая женщина, которая неспешно
обнажит…

Далеко внизу соль навевает на море терпкий запах лилий, тонет в воде аромат, мягким багрянцем нисходит в густую синеву. Свежесть без ропота тает в волнах. Как в трансе.

Листья перед закрытыми окнами беззвучно машут миллионом рук зеленой энергии. В комнате жара, деревянные подоконники и полы пахнут так, будто их положили в солнечную духовку. Смотрю на иссохшие холмы, такие яркие, что глаз сам набрасывает на них тень.

Есть ли такая женщина, которая неспешно
обнажит
мой дух…

Если бы я умел рисовать, я бы взял лист бумаги и поднес его распрямленным к окну твоей комнаты, чтобы вид из окна навсегда въелся в бумагу каленым железом, врезался тисненым оттиском печати, как чернеет фотобумага от страстной тоски по месту, которое навсегда останется недостижимым. Я смотрю на холмы до тех пор, пока они не начинают наплывать друг на друга и растворяться в воздухе; но потерю я ощущаю так, будто заветная цель уже осталась позади. Будто пишу человеку, который больше не хочет получать письма.

Есть ли такая женщина, которая неспешно
обнажит
мой дух, приведет тело мое…

Пока лимон не склонит ветвь, вес тени не разделит листья, оставив тебе место между ними. Пока холмы не станут застить взор и не заставят тебя сдаться. Пока густая пустота между листом и воздухом / не станет их соединять, вместо того чтоб разделять.

Есть ли такая женщина, которая неспешно обнажит
мой дух, приведет тело мое к вере…

Пока чудесное жужжание жуков меня не пробудит.

Многие недели я в полудреме дрейфовал по жаре в воздухе долго запертых комнат, поиски твоих записных книжек шли все более медленно и вяло. Из открытой двери плыли в воздухе запахи выгоревшей на солнце травы.

Как-то днем я резко раскрыл глаза. Кровь забурлила от прилива адреналина – мне почудилось, что вы с Микаэлой вот-вот возникните в дверном проеме. Тень пролетела по дому быстро, как мысль, но этот краткий миг ничего не изменил.

Мысль мелькнула в голове – вы все еще живы. Вы спрятались, чтобы остаться наедине со своим счастьем.

Все тело мое напряглось от такого прилива целенаправленной энергии, какую раньше мне никогда не доводилось испытывать.

Озарение

До восемнадцатого века люди думали, что молния – это эманация земли или результат трения облаков друг о друга. Долгое время многие пытались раскрыть истинную природу молнии, потому что не отдавали себе отчет в том, насколько это опасно. Молнию нельзя приручить. Она возникает при столкновении холода с жарой.

Между землей и облаками скапливается сотня миллионов вольт, пока раскаленный добела дротик не ринется вниз, а за ним еще один и еще – зигзаги ионов, пролагающие путь молнии, M доли секунды устремляющейся к земле. Окружающие этот путь молекулы воздуха раскаляются добела.

В промежутках между сполохами молний в электризованном пространстве под грозовой тучей слышится грохот скал, а металл – часы, кольцо – шипит, как масло на сковородке.

Молния может превратить стекло в пар. Она как-то ударила в картофельное поле – и картошка в земле сразу стала съедобной: когда собрали урожай, вся она была печеной. Молния поджаривала гусей в полете, и они дождем падали вниз, уже готовые к трапезе.

Внезапная сильная жара может очень растянуть ткань. Люди иногда вдруг оказывались голыми, одежда была раскидана рядом, даже ботинки с ног сорваны.

Молния может так намагнитить предметы, что они становятся способны поднимать вес, в три раза превышающий их собственный. Она как-то остановила часы, а потом снова заставила их ходить, только теперь часовые стрелки двигались в обратном направлении, причем в два раза быстрее, чем им положено.