Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

• Название: Чудовище Франкенштейна
• Автор: Сьюзан О'Киф
• Издательство: Астрель
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-36939-1

Миф о чудовище, созданном руками ученого, родился два века назад под пером английской писательницы Мэри Шелли. Ее легендарный роман «Франкенштейн, или Современный Прометей» стал классикой научной фантастики и готического хоррора. Сегодня Сьюзан Хейбур О’Киф продолжает историю о жутком монстре и его создателе. У М. Шелли Франкенштейн, «отец» чудовища, погибает, но детище его живет, проклиная свое обреченное на одиночество существование. В книге О’Киф монстр невольно обнаруживает в себе человеческие качества. Ему приходится скрываться от человека, поклявшегося убить его, и необходимо устоять перед женщиной, способной погубить всех. Мучимый памятью о прошлом, отвергнувший любовь, монстр должен решить, кто же он: чудовище или все-таки человек?

«Чудовище Франкенштейна» — первая книга американской писательницы Сьюзан Хейбур О’Киф, написанная для взрослой аудитории. До сих пор О’Киф была известна как автор детских бестселлеров.

---

12 мая

Дыхание мое ослабело, дни мои угасают, гробы

предо мною, и все члены мои, как тень.

Гробу скажу: ты отец мой, червю: ты мать моя и

сестра моя. Где же после этого надежда моя?[2]

Ждем света, и вот тьма, озарения — и ходим во мраке.

Осязаем, как слепые стену, и, как без глаз, ходим

ощупью. Спотыкаемся в полдень, как в сумерки,

между живыми — как мертвые.[3]

13 мая

Когда я проснулся утром, Мирабеллы не было. Меня охватил безрассудный гнев. Я рвал тряпки, которые она использовала вместо подушки, топтал цветы, сорванные ею на улице, в пыль давил черепки, которыми она украсила жилище. Все эти мелкие бесчинства не утолили моей ярости, с громогласным ревом я подобрал с пола ржавый колокол и швырнул его в стену. Он так оглушительно загудел, что у меня заложило уши.

Мне хотелось разбить колокол вдребезги, сровнять звонницу с землей. В отчаянии я бегал по кругу, не зная, за что бы еще ухватиться.

Мирабелла стояла в дверном проеме.

— Где ты была? — спросил я, в ладонях пульсировала кровь.

Она показала на деревянный стол у себя за спиной — старый, но с красивой фанерной столешницей. Хотя у него нет одной ножки, если поставить в угол, он будет казаться устойчивым. Мирабелле пришлось встать спозаранку, чтобы завладеть этой уличной добычей раньше других.

Ее бесстрастный взгляд довершил то, чему не помог даже полный разгром нашего временного жилища: погасил страсть, затуманившую мой рассудок. В изнеможении я опустился на пол и закрыл руками лицо.

— Я думал, ты ушла.

Ощупывая шрам на шее, она, похоже, сравнивала свое прежнее положение с нынешним — обычное насилие с возможностью безудержного насилия. Не в силах читать эти мысли на ее лице, я потупил взор. Вскоре послышались быстрые шаги. Сперва я решил, что она собирает то, что еще можно взять с собой, но потом понял, что она лишь пытается навести порядок. Прошло много времени, прежде чем ее шаги стихли, и я поднял глаза. По ее бледным щекам текли слезы, и в обеих руках она стискивала тряпки, которые я раскидал. Она ткнула в меня этими сжатыми кулаками: мол, нет смысла убирать и нет смысла оставаться, но нет смысла и уходить.

14 мая

Утром еда и питье снова кончились, пришлось выйти и просить подаяния.

Перед уходом я сказал Мирабелле: я хочу, чтобы она осталась со мной, но если она решит уйти, я не стану удерживать ее силой. В отличие от первого раза, я не шпионил, чтобы узнать о ее решении.

Я не мог вернуться во двор Палаццо или на Пьяццетту. Хотя между мной и чудовищем в доме Лучио не было прямой связи, было бы тяжело услышать из уст друга собственное описание, ведь его, наверное, уже пересказывает пол-Венеции. Вместо этого я бесцельно бродил по разным улицам и попрошайничал, пока не нашел подходящее место. Оно располагалось под осыпающимся фасадом с горгульями — гротескной деталью венецианского пейзажа, с которой сравнила меня жена Лучио.

Я сидел молча, поставив у ног кружку. Я не разговаривал и не поднимал голову, скрытую капюшоном, даже когда на меня пялились дольше обычного. Наверное, моя безмолвная фигура вызывала жалость, и вскоре мне набросали достаточно монет. Я купил хлеба и поспешил обратно в звонницу.

Мирабелла осталась.

Позже

Ближе к ночи Мирабелла вынула шпильки из волос и распустила их. Возможно, она поступала так каждый вечер, с тех пор как я спас ее, но сегодня я увидел это впервые. Поняв, что она собирается сделать, я усадил ее у неяркого костра — точно так же сидела жена Лучио.

Волосы Мирабеллы заблестели в отсветах пламени, окружив ее ореолом червонного золота. Растопырив пальцы, она опустила волосы на лицо тонкой вуалью, а затем откинула их на плечи. Одежда натянулась на ее пышной груди и стройной талии, она старательно расчесывалась, откидывая пряди назад. Жесты были невинны, но при этом искусны и хорошо продуманы: мои мысли унеслись туда, куда их никто не зазывал прежде.

Лишь один раз за мою короткую жизнь я мог обрести подлинного друга. Много лет назад я упросил отца подарить мне спутницу. Сначала отказавшись, в конце концов он смягчился и удалился на Оркнейские острова. Он не знал, хотя наверняка догадывался, что я следовал за ним по пятам от его дома в Женеве до Страсбурга. Затем я перебирался от одного убежища к другому, пока его лодка скользила по водам Рейна мимо островков, зубчатых холмов и разрушенных замков. В Роттердаме он сел на корабль до Лондона, где задержался почти на пять месяцев, пока не упаковал все свои ящики с медицинским и химическим оборудованием, а затем отправился на север.

Оркнейские острова — самое пустынное место, где я бывал (тогда я еще не видел Арктики). Самый большой из них обитаем, а дальние состоят из овеваемых ветрами скал, что борются за выживание с бурной морской стихией. Выбор отца отражал саму суть его задачи: подчинить и обуздать дикую природу, усмирить безумное одиночество.

Пока он трудился в хибаре из грубого камня, я оставался снаружи. Ветер завывал, дождь лил как из ведра, волны плескались у ног, гром и молнии разрывали небо — и я мнил себя царем. Я отыскал собственную страну — дикую и одинокую, вдали от людей. Вскоре у меня появится подруга, похожая на меня, жизнь, которой быть не должно: некто или нечто уймет мое буйство, чтобы существование причиняло меньше боли.

Но в конечном счете отца охватил ужас перед тем, что он уже сотворил в моем лице. Как он кривился всякий раз, когда прикасался к этому телу!

И вот настал тот роковой день. Я в сотый раз заглянул в окно хибары, где мой отец устроил свою лабораторию. Его работа была почти завершена. Случайно он поднял голову и увидел меня. В радостном предвкушении брачной ночи я улыбнулся — кошмарное зрелище! Страх, безумие и ненависть, словно бритвой, полоснули его по лицу. Бешено задрожав, он уничтожил зачаток своей дочери, превратив бесценные члены моей будущей невесты в падаль.

В Библии сказано: око за око. Потому я и убил Элизабет — его сестру, кузину, суженую, невесту, — убил всего через пару часов после того, как они обвенчались. С тех пор он пустился в погоню, которая должна была закончиться моей смертью, но привела к гибели его самого.

Эти грустные мысли развеяла Мирабелла. Еще пару дней назад я был в отчаянии от того, что лишился дружбы Лучио, и мне казалось, будто бессловесная Мирабелла никогда не сможет меня понять. Но похоже, что я недооценил ее. Я судил о ней по ее молчанию, точь-в-точь как многие судят обо мне по моему безобразию. А надо было судить по ее редкостному милосердию и снисходительности ко мне. Она увидела мое лицо и не испугалась. Увидела во мне зверя, но дождалась, пока появится человек. Если я нежно положу руки ей на плечи или обовью талию, она не упадет в обморок и не попытается вырваться.

В этом есть горькая ирония. Как я выбрал себе подругу? Просто она единственная не завизжала при виде меня.

15 мая

Ночью приснился тревожный сон. Облаченная в развевающиеся узорчатые шелка, Мирабелла шла мне навстречу, но не приближалась ни на шаг. Ее дыхание было сладостным, как мед, мглистым, точно ладан: я вдыхал его глубоко, будто утопающий. Вдруг на ее лицо легла тень от руки, которая затем потянулась ко мне. В страхе я вздрогнул и проснулся. Наверное, я стонал во сне, потому что Мирабелла гладила мой потный лоб, стараясь успокоить. Я попытался объяснить ей свои эмоции. Но даже здесь, в дневнике, трудно описать, что я чувствую.

Что-то преследует меня во сне.

Преследует…

Я соткан из стольких мертвых тел, что не удивлюсь, если призрак пришел потребовать мое сердце обратно. Чье это сердце? Своего у меня нет. Возможно, сотни призраков преследуют меня, стремясь законно вернуть себе кисть или глаз.

Какая-то потусторонняя тень выползла из ночного сумрака и преследует меня даже наяву. Я боюсь оглянуться.

16 мая

Вчера вечером, дописав и закрыв дневник, я прислонился спиной к стене и погрузился в глубокие, угрюмые раздумья. Мирабелла сидела рядом. Сначала я рассеянно гладил ее по волосам. Они были такие растрепанные и мягкие на ощупь, что вскоре я толкнул ее на груду тряпок. Она стеснялась моих прикосновений, но не отвергала меня, словно ждала этого: словно ее решение остаться со мной уже подразумевало подобную близость. Чувства и ощущения, спавшие во мне мертвым сном, внезапно проснулись, и это пробуждение ошеломило меня.

Покончив с поцелуями и ласками или, точнее, насильно остановившись, дабы доказать ей и себе, что способен сдержаться, я перевернулся на спину. Мирабелла пристроилась у меня под мышкой и положила голову на мою грудь. Та мягко вздымалась и опускалась, точно колыбель, и Мирабелла вскоре уснула.