Робер Мерль - Мальвиль

• Название: Мальвиль
• Автор: Робер Мерль
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 1988

Роман-предостережение известного современного французского писателя Р. Мерля своеобразно сочетает в себе черты жанров социальной фантастики и авантюрно-приключенческого повествования, в центре которого «робинзонада» горстки людей, уцелевших после мировой термоядерной катастрофы.

---

Не знаю, была ли от этого какая-нибудь польза. Может, врачи посмеялись бы над моими усилиями. Но, по-видимому, я все-таки отчасти помог Эвелине, помог хотя бы морально, потому что она вдруг сказала мне слабым, еле слышным голоском: «Спасибо, Эмманюэль».

Я продолжал свое. Она полностью подчинялась моим движениям, но, хотя тело ее было легче перышка, мне все труднее давались эти манипуляции. Возможно, я вздремнул от усталости, потому что в коптилке кончилось масло и она потухла, а я этого не заметил.

Должно быть, уже среди ночи – я положил ручные часы на письменный стол и утратил всякое представление о времени – Эвелина зашлась в глубоком приступе кашля, а потом невнятным голосом попросила у меня носовой платок. Я услышал, как она долго, мучительно отхаркивается. Приступы кашля повторялись еще много раз, и каждый раз она сплевывала мокроту. Потом она привалилась к моей груди, совсем измученная, но дышать ей стало легче.

Когда я снова открыл глаза, уже давно рассвело, солнце заливало комнату, я полулежал поперек кровати в неудобной позе, а Эвелина, спящая глубоким сном, покоилась в моих объятиях. Верно, я, как сидел скорчившись, так и заснул. Я встал и почувствовал, что левая нога у меня совсем затекла и по ней бегают мурашки. Так как Эвелина тоже лежала вся скрючившись, я уложил ее поудобнее и развязал бечевку, которой собрал ее волосы, она даже не проснулась. Глаза у нее ввалились, щеки запали, лицо побелело, и, если бы легкое дыхание не поднимало ее грудь, можно было бы подумать, что она умерла.

В одиннадцать часов я ее разбудил, принес ей на маленьком подносе чашку горячего молока и кусочек хлеба с маслом. Но заставить ее проглотить хоть что-нибудь оказалось делом нелегким. В конце концов я добился кое-какого успеха, чередуя посулы с угрозами. Угрозы или, вернее, угроза состояла в том, что, если она не будет есть, я нынче же вечером распоряжусь перенести ее постель в маленький замок. Угроза подействовала, она отпила несколько глотков, но потом с неслыханным проворством ответила шантажом на шантаж. Если я не пообещаю оставить ее в моей комнате, есть она не станет, и все. В конце концов мы пошли на компромисс. Отопьет глоток молока – выигрывает день, откусит кусочек хлеба с маслом – другой. После нудной торговли мы наконец установили, что считать глотком и что куском.

Когда Эвелина справилась с завтраком, то, по нашим подсчетам, она могла пользоваться моим гостеприимством еще двадцать два дня. Но так как я боялся, что в дальнейшем она сумеет обвести меня вокруг пальца, я сохранил за собой право сократить этот срок, если она будет плохо есть за обедом.

– У-у, хитрец! – воскликнула она. – А вдруг ты станешь подкладывать мне в тарелку еще и еще?

Я пообещал ей, что обмана не будет и Эвелине выделят порцию соответственно ее возрасту, а размеры этой порции мы согласуем с присутствующими. Как видно, в хрупком тельце Эвелины таились неисчерпаемые запасы жизненных сил, потому что, после этой страшной ночи она весело и оживленно препиралась со мной. Только под конец она немного скисла. Она хотела было встать, но я не разрешил. Пусть поспит до полудня, а в полдень я за ней приду. «Обещаешь, Эмманюэль?» Я пообещал, и она проводила меня взглядом до самой двери. Казалось, ее головка не оставляет даже вмятины на подушке, На бледном личике огромные глаза. Почти нет ни тела, ни лица – одни глаза.

Спустившись вниз с пустой чашкой на подносе, я наткнулся во дворе около донжона на маленькую группу: Тома, Пейсу, Колен – руки в карманах. И рядом Мьетта – мне показалось, что она меня поджидает. И в самом деле, когда я подошел, она выхватила из моих рук поднос и понесла его на кухню, бросив мне на прощанье взгляд, который меня озадачил.

– Вот какие дела, Эмманюэль, – сказал Пейсу, – кончили мы раскладывать все эти коленовские железки. И теперь слоняемся без толку.

– А где Мейсонье?

– Ему-то хорошо, он при деле. Выполняет твой заказ – лук мастерит. Жаке и Момо ходят за скотиной. А нам куда приткнуться? Не глядеть же в самом деле с утра до вечера, как хлеба растут.

– А чего, – заметил Колен со своей ладьеобразной ухмылкой. – Дело всегда найдется. Скажем нашим женщинам – лежите, мол, по утрам в постели, а мы будем вам завтрак подавать.

Все расхохотались.

– Пинка под зад захотел, Колен? – спросил я.

– Но вообще-то это правда, – поддержал Тома, – от безделья тоска берет.

Я поглядел на него. Что-то непохоже, чтобы он заскучал. Скорее уж его клонит в сон. И не так уж он рвется работать, во всяком случае, нынче утром. И если он торчит здесь и присоединился к хору безработных, хотя его до смерти тянет прочь отсюда, то, скорее всего, потому, что не желает, чтобы считали, будто он цепляется за женину юбку.

– Правильно сделали, что сказали мне, – заявил я. – У меня в запасе целая программа. Первое – уроки верховой езды для всех. Второе – уроки стрельбы. Третье – надстроить крепостную стену въездной башни, чтобы через нее нельзя было перелезть.

– Стрельбы? – переспросил Колен. – Патронов жалко. У нас их и так немного.

– При чем тут патроны? Помнишь, дядя подарил мне маленький карабин для стрельбы в тире? Я случайно его обнаружил на чердаке. И большой запас дроби. Для тренировки хватит.

Пейсу больше беспокоила наружная крепостная стена. Сын каменщика, да и сам мастер на все руки, он не прочь был заняться стеной. Тем более что цемента у нас вдоволь – привезли вместе с прочей добычей из «Прудов». Песка тоже хватает, да и камней. Пейсу уже об этом подумывал. И все-таки...

– И все-таки, не хочется портить вид, – сказал он, – если стену надстроить, зубцы пропадут. А без зубцов некрасиво. Глазу чего-то не будет хватать.

– Что-нибудь придумаешь, – сказал я. – Уж наверное, как-то можно соединить красоту с безопасностью.

Пейсу с сомнением поморщился и сурово покачал головой. Но я знал нашего Пейсу, он был просто счастлив. Теперь он день и ночь будет обдумывать, как получше надстроить стену. Набросает чертежи. Приступит к работе. А когда труд будет завершен, каждый раз, возвращаясь с поля и взглянув на въездную башню, он будет думать, хотя и не скажет вслух: «Это дело моих, Пейсу, рук».

– Тома, – сказал я, – поди покажи им, как седлают коней. Возьми трех кобыл, только не Красотку. Я приду к вам в Родилку.

Я направился в маленький замок и там в доме застал четырех наших женщин – двух старух и двух молодых – в разгаре работы. Клан Фальвины оказался теперь в абсолютном большинстве – трое против одной. Но Мену была не из тех, что дадут себя в обиду. Как раз когда я открыл дверь, она отчитывала Фальвину. Молодые помалкивали: одна потому, что была немой, вторая из осторожности.

– Мьетта, можно тебя на минутку?

Мьетта подбежала ко мне. Я вывел ее из залы, прикрыв за собой дверь. Короткая заштопанная шерстяная юбка, вылинявшая кофточка без рукавов, все на редкость чистенькое, и босые ноги. Мьетта мыла полы и не успела обуться. Я бросил взгляд на плиты двора, на ее босые ноги, на ее великолепную черную гриву и под конец заглянул в ее глаза, кротким выражением напоминающие глаза лошади. Потом снова взглянул на ее ноги. Не знаю, почему они вдруг меня растрогали, хотя не было в них ничего трогательного: большие, крепкие. Наверное, просто потому, что босые ноги Мьетты довершали тот облик юной дикарки, какой представилась она мне в это утро. Я тогда еще подумал: вот Ева каменного века явилась мне из глубины веков. Глупейшая мысль. «Сексуальная переоценка», – сказал бы Тома. Будто сам он сейчас не стал жертвой такой переоценки.

– Мьетта, ты сердишься?

Она покачала головой. Нет, не сердится.

– Что с тобой?

Она снова покачала головой. Ничего.

– Послушай, Мьетта, ты как-то странно на меня посмотрела сегодня утром.

Она стоит передо мной, покорная, но замкнувшаяся в себе.

– Послушай, Мьетта, ну скажи, скажи, в чем дело!

В ее ласковом, устремленном на меня взгляде мне чудится легкий упрек.

– Мьетта, объясни же, что произошло?

Она глядит на меня, уронив руки вдоль тела. Ни движения, ни улыбки. Она дважды нема.

– Мьетта, если что-нибудь не так, ты обязана мне сказать. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю.

Она важно кивает головой. Она это знает.

– Тогда в чем же дело? Та же неподвижность.

– Мьетта!

Я взял ее за плечи, притянул к себе и поцеловал в щеку. Тогда она вдруг обвила меня руками за шею, крепко прижала к себе, но не поцеловала и, тотчас вырвавшись из моих объятий, бегом бросилась в дом.

Все это произошло так стремительно, что я еще несколько секунд стоял, уставившись на створки тяжелой дубовой двери, которую она не успела захлопнуть.

Когда я думаю теперь о тех двух месяцах, что последовали за этим утром, больше всего меня поражает медлительность их течения. Меж тем дел у нас хватало. Тир, верховая езда, надстройка наружной крепостной стены (в этой работе все мы стали подручными долговязого Пейсу), а я еще давал Эвелине уроки гимнастики, учил арифметике и грамматике.