Мика Валтари - Тайна царствия

• Название: Тайна царствия
• Автор: Мика Валтари
• Издательство: Фірма «Фіта»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-7101-0076-5

Мика Валтари – большой мастер исторического романа – построил произведение в виде репортажа о страстях Христовых, увиденных скептическим и одновременно пораженным взглядом образованного римлянина, пустившегося на поиски тайны царствия.

Когда римский патриций Маркус Мецентий Манилий прибывает в Иерусалим, то застает огромную толпу у трех крестов, возвышающихся над городом…

В залах Александрийской библиотеки, изучая философию и астрологию, он понял, что в мире людей грядет переворот. Он делает открытие: в Иудее появился на свет Царь Мира…

---

От Яффы до Иерусалима оставалось всего лишь два перехода, однако предполагалось, что путешествие по гористой местности будет более утомительным, чем по ровной дороге. Но ничего подобного: Иудея – это великолепное по красоте место, полное садов, проходить по таким краям доставляет сущее наслаждение. Миндальные деревья в долинах уже отцвели, однако в ландах на протяжении всего пути вдоль дороги растет множество красивых цветов. Я чувствовал себя отдохнувшим и словно помолодевшим, настолько было приятно шагать, как во времена молодости, когда я увлекался спортивными дисциплинами.

Итак, благодаря своему образованию и чувству осторожности, которое я обрел за время своей беспокойной жизни, я научился не придавать чрезмерного значения внешним формам. Я предпочитаю не выделяться из массы ни одеждой, ни манерой поведения. Я предпочитаю обходиться без прислуги и без глашатаев, которые сообщали бы о моем приближении, и когда по дороге на лошадях проносились важные господа, подгонявшие свои экипажи и рабов, я со своим ослом смиренно останавливался на обочине. Мне больше нравилось наблюдать за исполненными смысла движениями ушей осла, когда он поглядывал в мою сторону, чем разговаривать с важными господами, которые иногда останавливались, чтобы поприветствовать меня и предложить продолжить путь вместе с ними.

На борта своей одежды иудеи нашивают полоски бахромы·, и именно так их можно отличить от всех остальных смертных. Однако дорога, превращенная Римом в превосходный военный путь, за свою долгую жизнь повидала столько людей из самых различных стран, что даже отсутствие бахромы на полах моей одежды не привлекло ко мне никакого внимания. Во время переходов нам давали воду, таким образом, я смог напоить осла и омыть руки и ноги. Всеобщее возбуждение, царившее здесь, достигло такого предела, что прислуге некогда было отличать иудеев от чужестранцев! Повсюду господствовала атмосфера праздника, словно помимо иудеев все остальные тоже отправились в путь, чтобы отпраздновать их освобождение от египетского рабства.

Если бы я поторопился, то мог бы прибыть в Иерусалим уже на вторую ночь после начала путешествия. Но поскольку я был чужестранцем, то спешка паломников была мне ни к чему. Я наслаждался чистым горным воздухом и без устали восхищался цветущими склонами гор Иудеи. После легкомысленного образа жизни, который я вел в Александрии, мой разум как бы очистился, и я наслаждался каждой секундой; простой хлеб казался мне вкуснее всех египетских лакомств, и чтобы сохранить свежесть ощущений, на протяжении всего пути я не добавил к воде, которая была для меня лучшим нектаром, ни одной капли вина.

Я неспешно шагал вперед. Пастушья свирель, созывающая стада на закате дня, застигла меня достаточно далеко от Иерусалима. Конечно, я мог после непродолжительного отдыха достичь цели своего путешествия при лунном свете, но мне столько раз расхваливали зрелище, которое представляет собой Иерусалим с его возвышающимся на горе храмом, мраморные стены и золотое убранство которого сверкали в лучах дневного света. Все это мог наблюдать путешественник, подходящий к городу с другого конца долины. Я решил вкусить всю прелесть картины, чтобы составить себе полное впечатление о священном городе иудеев.

Поэтому, к великому удивлению своего осла, я свернул с дороги, чтобы обменяться несколькими словами с пастухом, который гнал стадо овец в укрытие горной пещеры. Говорил он на местном наречии, однако все же понял мой арамейский язык и заверил меня, что в этих местах нет волков. У него не было собаки для защиты овец от диких зверей, и он довольствовался тем, что сам спал у входа в пещеру, чтобы туда не проникли шакалы. В его котомке не оказалось ничего, кроме черного ячменного хлеба и большого окатыша козьего сыра, он был весьма доволен, когда я угостил его своим пшеничным хлебом, просвирняком и сушеными фигами, однако, узнав, что я другой веры, отказался от предложенного мною мяса. Тем не менее он вовсе не пытался держаться от меня в стороне.

Мы ели у входа в пещеру, а мои осел бродил в ее окрестностях. Окружавший нас мир поначалу окрасился в темно-фиолетовый цвет горных анемон, затем наступила ночь, на небе высыпали звезды. Ночь принесла с собой немного прохлады, я чувствовал, как из пещеры долетает теплота овечьих тел. Запах их шерсти усилился, однако это не доставляло неприятного ощущения а совершенно наоборот – напоминало запах детства и домашнего очага. И тогда мои глаза наполнились слезами, но плакал я не по тебе, о Туллия! Мне казалось, что я плакал от усталости: путь истощил последние силы моего ослабевшего тела; я, несомненно, оплакивал сам себя, свое прошлое, все, что утратил, и все то, что мне еще предстояло пережить. В эту минуту я безо всякого страха испил бы из источника забвения.

Я уснул у входа в пещеру, и небесный свод был мне крышей, как для самого обычного паломника. Я спал таким глубоким сном! что ничто не могло меня разбудить. Когда же открыл глаза, то увидел, как пастух вместе со своим стадом уже поднимался в горы. Не помню, чтобы мне снился какой-то вещий сон, но проснувшись, я ощутил, что воздух, земля и все вокруг стало совершенно иным. Обращенный к Западу откос горы все еще находился в тени, тогда как солнце уже освещало склоны холмов напротив. Ощущение было таким, словно мое тело ныло от множества ударов, и я испытывал такую усталость, что не было никакого желания даже пошевелиться. Осел лениво потряхивал головой. Я не мог понять, что со мной происходит: неужели я был настолько истощен, что два дня перехода и проведенная под открытым небом ночь смогли так меня измотать? Потом я подумал, что, возможно, это связанно с переменой погоды, к которой я был чувствителен точно так же, как к вещим снам и предсказаниям.

Я чувствовал себя настолько скверно, что даже не смог поесть, а лишь отпил из фляги пару глотков вина, которое никак на меня не подействовало. У меня появилось опасение, что я мог где-то выпить зараженной воды или подхватить какую-то болезнь.

Вдали, по тропе путники взбирались по склону горы. Чтобы справиться с охватившей меня инертностью, мне потребовалось достаточно много времени. С большим трудом я наконец-то навьючил осла и вернулся на дорогу. Немалые усилия я приложил к тому, чтобы помяться вверх, однако оказавшись на вершине хребта, я понял причину своего состояния. В лицо мне ударил сухой обжигающий ветер. Это был ветер пустыни. Поднявшись, он дует беспрестанно, принося людям болезни и мигрень, он свистит у дверей и проникает во все отверстия и щели в домах, от этого дыхания пустыни наглухо запирают ставни. Женщины начинают испытывать приступы тошноты. В один, миг мне опалило горло и лицо. Солнце стояло уже достаточно высоко и напоминало собой раскаленный шар. Наконец-то на другой стороне долины показался окруженный стенами священный город иудеев. Ощущая во рту соленый привкус ветра, я воспаленными глазами уже мог различить башни дворца Ирода, домишки, пристроившиеся у холмов и окружавшие город, театр, цирк, а надо всем этим возвышался со своими рвами, строениями и порталами храм, сверкая золотом и белизной.

Однако слепящие лучи солнца не позволили мне разглядеть храм во всем его величии: белый мрамор отсвечивал точно так же, как и сверкающее золото. Конечно, это было великолепное, небывалое чудо современной архитектуры, которое, впрочем, не вызывало у меня тех же чувств, что у иудеев: я смотрел на него внимательно, но с безразличием, разглядывал его, потому что не мог делать ничего другого после такого длительного путешествия, и я не был уже так молод, как тогда, когда впервые восхищался храмом в Эфесе. И не мог воспринять эту красоту и чистоту, поскольку глаза мне жгла пыль, приносимая соленым ветром.

Осел как-то странно посмотрел на меня; я принялся его подгонять, чтобы он поторопился. Когда же мы достигли вершины горы, он сам остановился в том месте, откуда лучше всего был виден окружавший нас пейзаж, и, безусловно, ждал от меня возгласов восхищения, пения торжественных гимнов и молитв. То, что я оказался рабом собственного тела и не смог по достоинству оценить священное для многих людей зрелище из-за простой физической усталости и неприятного ветра, вызвало у меня горькие упреки по отношению к самому себе.

Водя от злости ушами, осел принялся спускаться вниз по крутой тропинке. Я шагал рядом, держа его за недоуздок. Чем ниже мы спускались, тем тише становился ветер, а в долине его дыхание было едва ощутимо. Наконец к полудню мы достигли римской дороги, где сходятся пути из Яффы и Кесарии, переходя в одну широкую дорогу, по которой множество людей двигалось по направлению к городу. Я заметил, что у ворот люди собрались в кучки и смотрели в сторону одного из ближайших холмов, но многие все же старались пройти поскорее, прикрывая лицо. Мой осел шагнул в сторону, подняв глаза, я увидел на вершине заросшей боярышником возвышенности три креста с корчившимися от боли телами казненных. На склоне холма, ведущего к воротам, собралось великое множество людей, смотревших на кресты.