Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды

• Название: Классическая русская литература в свете Христовой правды
• Автор: Вера Еремина
• Жанр: Культурология
• Год: 2001

---

В наше время тоже очень много самогона крови; и теперь потребуется много усилий и, прежде всего, Церкви, чтобы успокоить людей. [Nota bene. При Хрущеве, когда пытались закрыть Почаевскую лавру, но так и не закрыли, то монахов выводили за пределы монастыря и оставляли. Монахи, открыв запасными ключами свои кельи, через несколько часов возвращались назад в свои кельи. Но, как свидетельствовал позднее настоятель монастыря, понадобилось потом два года, чтобы опять научить монахов послушанию].

Героические акты даром не проходят и, прежде всего, для самого человека. Ослябя не был убит на Куликовском поле, но он никогда уже не вернулся в монастырь преподобного Сергия, а перешел на дипломатическую службу. Сергий благословлял их идти в бой, но не благословлял, что если они останутся живыми, то, мол, и не возвращайтесь – это уже на благоусмотрение: Пересвет был убит, а Ослябя нет.

Цитируя Волошина, констатируем, что эти восемь месяцев мартобря (с 1 марта по 25 октября), предсказанного Гоголем, прошли для русской поэзии совершенно даром. В статье “На весах поэзии” Волошин пишет – “Не поэт отображает эпоху, а не вернее ли современность проверять поэзией, чту в ней подлинное и чту – бред: что подлинно и верно, как народное чувство, а что - условная патриотическая ложь и риторика. Всякое явление может быть поэтической темой, нет тем высоких и подлых. Каждое явление может быть темой поэзии, если почувствовать его место и соотношение с общим ходом трагедии. Когда говорят о поэте как выразителе чувств своего народа, это значит только, что народ впоследствии осознал себя по произведениям поэта и успел позабыть о своих быстро сменяющихся страстях и заблуждениях”.

Таким образом, значительность текущих событий может быть проверена поэтическими произведениями, ими вызванными. Попробуем проверить русскую революцию, начиная с февраля 17-го года, на пробном камне произведений поэтических, ею вызванных.

“Февральская революция, сопровождавшаяся таким энтузиазмом русского общества, осталась не запечатлённой в поэзии. Первый из русских лириков Бальмонт пытался найти формы ее восторга. Со всех сторон требовали национального гимна революционной России. Налицо были и заказ, и талант, и добрая воля, но ни композиторы, ни поэты, зажженные общим энтузиазмом, ничего не могли создать”. (М. Волошин, “На весах поэзии”).

Я это объясняю тем, что это была недоразвитая история, которая потому не годится для материала, что она “сыпется”. Точно так же, как песчаник, вообще говоря, не годится для скульптуры – он сыпется.

Первая февральская революция не могла служить материалом для поэзии, так как постоянно сыпалась: сыпался менталитет, сыпалось правительство (первое правительство Львова поменяло шесть составов). Именно поэтому если гимна и не получилось. Бальмонт написал несколько прекрасных по форме стихотворений, Гречанинов клал их на музыку, но национального гимна из этого не вышло.

Что осталось от этого времени, так это плохое стихотворение Бехтеева “Пошли нам, Господи, терпенье”

Пошли нам, Господи, терпенье

В годину буйных, страшных дней

Сносить народные гоненья

И пытки наших палачей.

Дай крепость нам, о Боже правый,

Злодейство ближнего прощать

И крест тяжелый и кровавый

С Твоею кротостью встречать.

И в дни мятежного волненья,

Когда ограбят нас враги,

Терпеть позор и униженье

Христос Спаситель, помоги.

В литературном отношении стихотворение беспомощное, но оно запечатлелось, оно относится как бы к последующей эпохе – не к восторгу национальному, а к плачу. Даже сам метр – пошли нам, Господи, терпенье - четырёхстопный ямб, как раз годится для плача, этакий плач по сверженной царской семье.

Пророки и лже-пророки новой революции.

“Мартобря” прошло и начались октябрь, ноябрь, декабрь и так далее. Сразу же возникла проблема положительного идеала. Собственно, положительный идеал февральской революции формулируется одним словом – свобода. Этот лозунг повторялся, начиная с декабристов. Ее, эту надпись на знамени, и несла розовая интеллигентская февральская революция. Свобода есть идеал интеллигенции, не народа.

Идеал народа – сытость, так как всю жизнь он полуголодный, особенно великорусский. Это один, а другой по поговорке – день работать, шесть дней ярмарка; и украинская поговорка: – был бы я царь - ел бы я сало с салом и спал бы я на соломе.

Таким образом, надо было найти поэтическую форму этому положительному идеалу; и эта поэтическая форма была дана, и именно народным поэтом – Есениным, в его поэмах “Пришествие” и “Инония”[205].

Учителем Есенина по теоретической части был Р.В. Иванов-Разумник, который, как и мать Мария Скопцова, прошел очень зигзагообразную линию: сначала - толстовец, потом - распутинец, потом – друг ранних большевиков, потом – репрессирован, потом, во время Второй мировой войны, уехал за границу и умер в эмиграции.

В чём лже-пророчество Иванова-Разумника, на которое он сбил и Есенина? Первое издание “Инонии” шло с предисловием Иванова-Разумника. В этом предисловии было написано открытым текстом, например, что христианство закончено, что вера христианская сдана в архив человечества, а ныне приходит новая вера и он – один из ее провозвестников: - “Не в спасающих богов, а в самоспасающееся человечество”.

То есть, прямая идея человекобожия – идея Кириллова из “Бесов”, идея в истинном смысле слова – антихристова, ибо антихрист – это не тот, кто против Христа, а тот, кто вместо Христа. Антихристиане – это те, кто подменяет Христа чем-то другим, то есть вместо христианства.

Тот Антихрист, кто вместо Христа, провозвестник и глашатай иной религии, призванной заменить, и заменить в полной мере, веру Христову. У Иванова‑Разумника сказано так: “Что там (в христианстве) страданиями одного Человека спасается человечество; здесь страданиями многих (подразумеваются контр‑революционеры) спасается каждый”.

Но у Иванова‑Разумника сформулирован как бы отрицательный идеал и это тот идеал, который будет взят в качестве подоплёки большевистского террора, начиная с 1918-го года – это называлось до 1920-го года “законной революционностью”, а после 1920-го года (после изгнания Врангеля и кровавой бани Бэла Куна[206]) стал называться “революционной законностью” (до бухаринской конституции 1936 года).

Положительный идеал революции досталось сформулировать Сергею Александровичу Есенину в поэмах “Пришествие” и “Инония”. Есенин и в “Пришествии” и в “Инонии” берет христианскую евангельскую символику, сдает ее в “архив человечества” и строит свою.

Мы помним, что от Иоанна Предтечи до Иоанна Богослова символ Христа – это агнец, вземлющий грехи мира. У Иоанна Предтечи есть цитата из Исаии пророка – “сей есть агнец Божий, вземлющий грехи мира” (Ис.53,7) и в Откровении Иоанна Богослова – “агнец, от начала закланный” (Откр.5,6) и так далее и, наконец, двадцать четыре старца кланяются Сидящему на Престоле и Агнцу, то есть, Христу распятому и воскресшему.

Вместо Христа – Агнца, Есенин представляет новую символику и новое олицетворение – телка (теленка): теленка рыжего и который, прежде всего, олицетворяет сытость и земной рай, то есть, именно на земле, без загадывания о бессмертии. Это и есть – “ел бы я сало с салом”. И, между прочим, хотя и талантливо, но удивительно наивно Есенин пишет как раз об этом, например:

Словно вёдра, наши будни

Он наполнит молоком.

Есть секта молокан, которая ничего не говорит о веровании, а просто это секта, отрицающая посты. Но поскольку крестьянин средней полосы России есть мясо дважды в году, на Рождество и на Пасху, то нарушение поста выражается в употреблении молока, поэтому и секта называется “молокане”. Поэтому – он наполнит молоком, а дальше вспоминается ещё и “греча” (гречневая крупа).

В “Пришествии” есть и Иуда, но все это псевдо‑евангельское повествование не доведено до конца, а только автор восклицает как оборванная нота; “но гибель так близка”. А в “Инонии”:

Облаки лают,

Ревёт златозубая высь…

Пою и взываю;

Господи, отелись!

То есть телок – это как раз Божий Сын и есть.

То есть, задача Есенина в обеих поэмах - построить хотя бы мысленно иной рай без Бога или с богом, с богом – где-то, который в дела земли не вмешивается, то есть, этакого карманного бога. Этот рай становится сугубо материальным и его главная символика не крест, а урожай (снопы собранного урожая). И герой олицетворяется в рыжем телке, который приносит в мир сей полноту земного изобилия, конечно, в примитивном понятии патриархального крестьянского хозяйства.