Ганс Лихт - Сексуальная жизнь в Древней Греции

• Название: Сексуальная жизнь в Древней Греции
• Автор: Ганс Лихт
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1995

---

От Павла Силенциария, придворного чиновника Юстиниана (годы правления — 527—565), до нас дошло семьдесят восемь эпиграмм, главным образом эротических, чувственность которых не могла быть превзойдена ни одним другим эпиграмматистом («Палатинская Антология», ν, 252, 255, 258, 259, 620):

(а) Милая, скинем одежды и, оба нагие, телами

Тесно друг к другу прильнем в страстном объятъе любви.

Пусть между нами не будет преград. Вавилонской стеною

Кажется мне на тебе самая легкая ткань.

Грудью на грудь и губами к губам... Остальное молчаньем

Скрыто да будет, — претит мне невоздержность в речах.

(б) Видел я мучимых страстью. Любовным охвачены пылом,

Губы с губами сомкнув в долгом лобзанье, они

Все не могли охладить этот пыл, и, казалось, охотно

Каждый из них, если б мог, в сердце другому проник.

Чтобы хоть сколько-нибудь утолить эту жажду слиянья,

Стали меняться они мягкой одеждою. Он

100 Продажа изданий Пиндара и Каллимаха: Anth. Pal., ix, 171, 175; «сатана в юбке» — ix, 165— 168, 169; xi, 378, 381; отзыв о христианстве, ix, 528.

Сделался очень похож на Ахилла, когда, приютившись

У Ликомеда, герой в девичьем жил терему.

Дева ж, хитон подобрав высоко до бедер блестящих,

На Артемиду теперь видом похожа была.

После устами опять сочетались они, ибо голод

Неутолимой любви начал их снова терзать.

Легче бы было разнять две лозы виноградных, стволами

Гибкими с давней поры сросшихся между собой,

Чем эту пару влюбленных и связанных нежно друг с другом

Узами собственных рук в крепком объятье любви.

Милая, трижды блаженны, кто этими узами связан.

Трижды блаженны. А мы розно с тобою горим.

(в) Краше, Филинна, морщины твои, чем цветущая свежесть

Девичьих лиц; и сильней будят желанье во мне

Руки к себе привлекая, повисшие яблоки персей,

Нежели дев молодых прямо стоящая грудь.

Ибо милей, чем иная весна, до сих пор твоя осень,

Зимнее время твое лета мне много теплей.

[перевод Л. Блуменау]

О бане, одно отделение которой отведено для мужчин, а другое — для женщин, он говорит следующее: «Надежда сопутствует любви, но невозможно застичь женщин, ибо могучую Пафийскую богиню удерживает маленькая дверь. Однако сладостно и это: когда люди охвачены любовью, надежда воистину слаще исполнения желаний».

От Македония (Anth. Pal.,,v, 243), также жившего в эпоху Юстиниана, дошла такая эпиграмма:

Ночью привиделось мне, что со мной, улыбаясь лукаво,

Милая рядом, и я крепко ее обнимал.

Все позволяла она и срвсем не стеснялась со мною

В игры Киприды играть в тесных объятьях моих.

Но взревновавший Эрот, даже ночью пустившись на козни,

Нашу расстроил любовь, сладкий мой сон разогнав.

Вот как завистлив Эрот! Он даже в моих сновиденьях

Мне насладиться не даст счастьем взаимной любви.

[перевод Ф. Петровского]

Практически в то же время, когда были написаны и пользовались популярностью эти распущенные и фривольные эпиграммы, неоплатоник Прокл сочинил «Гимны к богам», семь из которых сохранились; два гимна обращены к Афродите. Здесь мы не найдем ничего чувственного, все проникнуто интеллектуальным и нравственным началом; поэту-теософу нечего сказать о чувственном наслаждении, он жаждет озарения и очищения от земной тщеты, от ошибок и грехов жизни. Даже Афродите Прокл молится так, словно обращается не к языческой богине, но к христианской Мадонне (Прокл, «Гимны», 5, 14):

Душу мою вознеси к красоте от уродства земного,

Да избежит она злостного жала постыдных порывов!

[перевод О. В. Смыки]

2. ПРОЗА

Из прозаических писателей данной эпохи, представляющих интерес для нашей работы, первоочередного упоминания заслуживают софисты Либаний (314—395 гг.) и его современник Гимерий, известные своей энергичной, хотя и неизбежно тщетной борьбой с распространением христианства. Они сполна изведали красоту античности и из соображений благочестия решились объявить войну врагу жизни из Назарета — войну, которая, если принять во внимание положение вещей, была обречена на неуспех. Поражение в этой войне потерпел даже высокоодаренный энергичный племянник Константина Великого Флавий Клавдий Юлиан, отпавший в 351 году от христианства (относительно отступничества Юлиана см. его письма, особенно 51, 52 и 25—27) и принявший посвящение в таинства Митры; однако он не был Гераклом и не сумел отсечь все отрастающие головы новой гидры. Начало его правления (361 г.) было ознаменовано множеством прекрасных надежд, но два года спустя удар судьбы положил всему конец: возвращаясь из победоносного персидского похода, Юлиан умирает от совершенно случайной раны. Если верить Либанию, смертоносный дротик метнул один из своих — некий сарацин, подстрекаемый ненавистью христиан. Последний культурный герой античности был смертельно ранен двадцать шестого июня 363 года на фригийской равнине Маранга у берегов Тигра. Насколько мне известно, на месте этой всемирной катастрофы никогда не был поставлен памятник; напротив, на нескольких малоазийских надписях имя Юлиана было стерто. История присвоила ему прозвище Апостата — отступника от христианства. С ним умерла последняя великая надежда классической культуры; после него началось крушение античной цивилизации, за которым последовали века дикости и безумия. Вступив на престол, своими постановлениями и сочинениями он тщетно пытался утвердить собственные религиозные, т.е. древнеязыческие, идеалы, обратив христиан Александрии в солнцепоклонников; напрасно сочинил он три книги (к сожштению, утраченные) полемического трактата «Против христиан». Со временем возвышенный человек и несчастливый император был заклеймен победителями-христианами как «проклятый» (κατάρα-τος); позднее о нем отзывались как о «союзнике сатаны»; трагической фигурой он становится только в поэзии девятнадцатого столетия, особенно в глубокой драме Ибсена «Император и Галилеянин».

Последней попыткой спасти радостную чувственность эллинства от мрачной резиньяции назарейства стал в четвертом веке любовный роман. Александрийский ритор Ахилл Татий описал в восьми книгах историю любви Клитофонта и Левкиппы. Упомянутые выше (с. 187) мотивы, присущие романной технике греков, повторены здесь с удручающей пространностью. Большая часть событий является следствием глубокомысленных сновидений, два из которых достаточно любопытны, чтобы привести их здесь: «Когда мне было девятнадцать и отец уже начинал готовиться к моей свадьбе, назначенной на следующий год, мне привиделось во сне, будто верхней частью тела вплоть до пупка я сросся с невестой, однако ниже наши тела

разделялись. Затем появилась женщина: она была огромна и устрашающа, с дикими чертами лица и налитыми кровью глазами; щеки ее были отвратительны, а на голове вместо волос клубились змеи. В правой руке она держала серп, а в левой — факел. Стремительно приблизившись ко мне, она занесла серп, погрузила его в живот, где я сросся с девушкой, и отделила меня от нее». В другой раз матери приснилось, что «разбойник с обнаженным мечом похитил ее дочь, положил ее на спину и рассек посередине сверху донизу» (Ахилл Татий, i, 3; ii, 23). Роман изобилует софистическими размышлениями и тягучими рассуждениями о природе любви и ее всевозможных проявлениях: мы слышим о любви павлинов, растений и магнитов; нет недостатка и в мифологических сюжетах, таких, как любовь Алфея и Креусы, не обойдена молчанием и излюбленная тема, какой любви — к юношам или женщинам — следует отдать предпочтение (ii, 35—38). Большая глава (i, 8) посвящена злодеяниям женщин и несчастьям, которые из-за них приходится терпеть человечеству. Жрец Артемиды не без удовольствия произносит долгую речь, состоящую из сплошных непристойностей, хотя они и облечены в выражения, звучащие вполне благопристойно.

В роман включены несколько писем; наряду со всевозможными безделицами из легенд, исторических сказаний и естественной истории приводятся описания искусств и ремесел, служащие приправой к этой примечательной мешанине. Здесь описывается гиппопотам и рассказываются весьма занимательные вещи о слонах, например, о том, что слонихе требуется десять лет на усвоение семени самца и столько же — на то, чтобы выносить плод; вообще,> о хоботных из романа можно узнать множество любопытных подробностей, среди которых следует упомянуть их «благоуханное дыхание», причина которого тут же разъясняется (гипггопотам — iv, 2; слон,— iv, 4, 5).

Здесь же превосходно излагается предание о любви Пана к Сиринге: «Сиринга была прекрасной девой, которая бежшга в чащу от преследующего ее Пана. Но Пан не отставал и уже простирал руки, чтобы ее схватить. Думая, что нагнал беглянку и держит ее за волосы, Пан обнаружил, что в руках у него — тростник, выросший, по преданию, на том месте, где девушка погрузилась в землю. Рассерженный Пан обломал стебли растения, думая, что они прячут от него возлюбленную, но так ее и не нашел. Тогда он пришел к мысли, что девушка превратилась в тростник, и пожалел о содеянном, ибо думал теперь, что погубил возлюбленную. Тогда собрал он обломки тростника, словно то были части ее тела, и, сжав их в ладони, стал осыпать поцелуями, как бы целуя раны любимой. Обезумев от любви, он издавал вздохи, вдувая их в полые тростниковые трубки, и все целовал тростник. Его дыхание проникло в узкие трубки и родило в них музыку — так пастушеская флейта получила свой голос» (viii, 6).