А. Семушкин - Эмпедокл

• Название: Эмпедокл
• Автор: А. Семушкин
• Жанр: Философия

Настоящая книга – рассказ о жизни древнегреческого мудреца, поэта, ритора, врача (V в. до н. э.). В книге дается общая оценка философии Эмпедокла, подчеркивается ее оригинальность и влияние на последующую античную философию. Приложение содержит стихотворный перевод подлинных фрагментов сочинения философа.

---

К этому следует добавить еще одно обстоятельство. Обе поэмы касаются настолько чуждых друг другу проблем, что ученые-специалисты всерьез говорят о наличии у Эмпедокла двух параллельных мировоззрений, ибо, как заметил Э. Целлер, религиозные идеи «Очищений» с Эмпедокловой физикой «не стоят ни в какой видимой связи» (56, 806). Г. Властос идет еще дальше: он убежден, что два сочинения философа не допускают «не только рациональной, но даже воображаемой гармонии» (54, 120). В самом деле, не так-то легко решить, как они соотносятся друг с другом: или они выражают различные этапы в мировоззренческой эволюции философа (Г. Дильс, О. Керн, Ж. Биде), или же они написаны с какой-то единой точки зрения (Ч. Кан, X. Лонг). Как бы то ни было, поэмы принадлежат одному автору, и, если между ними не видно связи, это еще не значит, что ее нет. Это значит, что она существует в качестве невидимой, и поиск ее составляет задачу историко-философской науки.

В исследовании вполне допустимо при объяснении мировоззрения исходить из личности мыслителя. Эмпедокл как раз и принадлежит к тем колоритным личностям древности, о которых невозможно умолчать, говоря об их идеях. Зачастую мысли таких людей блекнут в том свете, который они сами излучают.

Однако при всей многообещательности этого подхода на него не всегда можно положиться. Если и справедливо говорят, что чужая душа – потемки, то душа Эмпедокла, как это чувствовали его современники, и подавно непроглядная тьма. Погружаться в эту экстатическую и богатую противоречиями психику и искать там мотивы его идей и поступков – на это можно отважиться, разве только не представляя себе всей трудности предстоящей задачи. Даже при более или менее точном воспроизведении социально-исторического быта поведение Эмпедокла не укладывается в типичные мотивировки. И если мы несколько подробнее задержали внимание на его жизни и натуре, то не потому, что это непременно проясняет его философию, а потому, что без этого она кажется еще более непонятной.

Отсюда трудность, связанная с мировоззренческой квалификацией Эмпедокла. В каких только терминах ни оценивали его философию, но ни один из них, взятый отдельно, не передает специфику многомерного эмпедокловского Логоса. Многие исследователи склонны видеть под многоразличием его идей и образов скрытую тенденцию к синтезу, к единству противоположных философских устремлений. Но немногие расположены придавать этой тенденции высокое значение. В. Виндельбанд назвал Эмпедоклову попытку мировоззренческого синтеза «самой несовершенной» (11, 77). Мы придерживаемся другого мнения. Как знать? Иногда неудачный почин стоит последующих находок, начало дела стоит его завершения. К таким положительным инициативам, как нам представляется, принадлежит и философское творчество Эмпедокла.

В историко-философской литературе общепрпзнано, что Эмпедокл хотел согласовать ионийский и италийский опыт философского мышления, и это действительно так. Однако основание и перспективы этого синтеза, как правило, оцениваются неверно, точнее будет сказать – не в духе самой Эмпедокловой философии. Обычно считается, что Эмпедокл в своей системе примиряет физику Гераклита и метафизику Парменида. Против такого мнения трудно что-либо возразить: образы субстанциальной устойчивости (бытия) и внешней, акцидентальной изменчивости (становления) постоянно сопровождают мышление Эмпедокла, т. е. если следовать этому мнению, то получается, что философ решал отвлеченную, натурфилософски-умозрительную проблему. Нам кажется, что у Эмпедокла была иная телеология творчества. Уже то обстоятельство, что он выступил как поэт, исцелитель, политик и пророк, предрасполагает к адекватному пониманию целей и мотивов его философствования. Как можно было заметить, мы исходим из той предпосылки, что Эмпедокл не просто мыслитель, не философ мысли, а философ жизни, религиозно-нравственный жизнеучитель и проповедник. Перспектива его миросозерцания не умозрительная, а жизненно-антропологическая. Главный объект его философии – не космос сам по себе, а человеческая укорененность в нем, судьба души в мировом процессе. Этим определился и характер (содержания) Эмпедокловой метафизики, т. е. умозрительного учения о бытии. Диалектика единого и многого, так занимавшая досократовскую натурфилософию, Эмпедохлом не снимается, и в этом смысле он типичный досократовский натурфилософ, физиолог. Но отношение его к традиционной проблематике далеко не типично. Оно пронизано личностной оригинальностью, энергичным духом творческого философско-художнического дерзания. Бытие Эмпедокла – не просто объективная данность, противостоящая субъекту познания, оно хранит тайну самого человека, болеет его болями и радуется его радостями (особенно это видно по ощущениям, которые испытывают и Сфайрос наедине с собой, и отдельные элементы в отношениях друг к другу). Поневоле напрашивается смущающий привычные представления вопрос: не была ли для Эмпедокла вселенная – ив своем единстве, и в своих частях – человеком на различных этапах его становления? Во всяком случае физическая реальность у него имеет нравственность, т. е. свободу, а души, т. е. психическая реальность, подчинены давлению необходимости. Как бы то ни было, онтология Эмпедокла любопытна, проблематична и стоит того, чтобы заниматься ее реконструкцией.

Уже из того, что сказано, понятно, насколько трудно восстановить космогонию Эмпедокла. Для логико-схематических разработок она вряд ли доступна. И когда к ней подходят с логическими критериями (Д. Майнер, Л. Эдвин, Д. О'Брайен), то при этом, как нам кажется, сужаются исследовательские возможности. Космогония Эмпедокла – не научная концепция, а философский миф, космогоническая фантазия, в которой переживания собственной и общественной жизни объективируются в драму мирового становления, поэтому для ее реконструкции недостаточно ни логических требований, ни логического языка. При написании книги мы не забывали об этом и стремились не столько Доказать что-то, сколько показать самого Эмпедокла как живую индивидуальность, а его космос как философски захватывающую мифопоэтическую картину мира.

Приложение

«Очищения»[7] // Эмпедокл (фрагменты из поэмы)

Друзья, что живете у вод Акраганта, реки светловодной,
На акрополе града большого! Ревнители дел благородных,
Кров иноземцев надежный, зла ненавистники – радуйтесь:
Бог я бессмертный теперь, не смертный уже человек.
Шествую я среди вас, всеми заслуженно чтимый,
Венки на моей голове и ленты священные вьются;
Когда я со свитой своею, из жен и мужей состоящей,
Вступаю в роскошные грады, – везде благодатный почет мне.
Следуют толпы за мною, о счастье меня вопрошая:
Жаждут одни предсказанья, желают другие услышать
Мудрое слово мое – от разных болезней заклятье,
Ибо давно эти люди скованы тяжким недугом.
(Diog. VIII 62)

Но к чему говорю я об этом, как будто о чем-то великом,
Разве не выше я смертных, тленью подвластных людей?
(Sext. adv. math. I 302)

Хотя я и знаю, друзья, что истина свойственна мифам,
Которые я излагаю, люди с трудом к ней приходят:
Редко нисходит в их души веры порывистый пламень.
(Clem. Strom. V 9 р. 648 Р)

Имеется право Судьбы, небожителей вечных решенье,
Давнее временем, вечное, мощной скрепленное клятвой:
Если кто-либо убийством руки свои запятнает,
Или кто в распре с другим клятву преступно нарушит
[Кто-то из демонов-духов, жизнью своей долговечных],
Три мириады годов блуждать им вдали от блаженных.
В ходе времен воплощаясь в образы смертных создании,
Жизни крутые дороги ежемгновенно меняя;
Ибо высокий эфир в море их гневно бросает,
Море их гонит на сушу, земля – к лучезарному свету
В небе светящего солнца, солнце же – снова к эфиру.
Так они гости везде, но равно их все ненавидят.
Один из низвергнутых – я, изгнанник богов и скиталец,
Гневным Раздором влекомый…
(Hippol. Ref. VIII 29 р. 249 М)

Не терпит Харита-Любовь власти жестокого рока.
(Plut. Quaest. conv. IX 5 p. 745 с)

Некогда был я юнцом, был и прелестной девицей,
Был и растением, птицей, рыбой безгласною в море.
(Diog. VIII 77)

Горько рыдал я и плакал, мир непривычный увидев.
(Ctem. Strom. Ill 14 p. 516 P)

После такого почета, с вершины такого блаженства
Свергнут теперь я на землю, смертных удел разделяя.
(Clem. Strom. IV 12 р. 569 P)

[воплотившись] Очутились мы в скрытой пещере…
(Porphyr. de antro nymph. 8 p. 61, 19 Nauck)

… мрачное место,
Где вечная злоба, убийство, стаи карающих духов,
Точащий силы недуг, тщета и ничтожество тленья
Носятся всюду во тьме в роще бесчувственной Аты[8].
(Hierocl. ad с. aur. 24 ad V. 54 ff)

Там оказались земля и сверху светящее солнце,
Кровопролитный раздор и видом благое согласье,
Гнусность вкупе с красотой, медленность вместе с мгновеньем,
Любвеобильная ясность – с ней мрачнодушная скрытность.
(Plut. de franq. an. 15 р. 474 b)

Рождение рядом со смертью, с бодростью вместе сонливость,
Движение вместе с покоем. Венками увитая знатность –
Ей же сопутствует низость, безмолвие рядом с глаголом…
(Cornufus epidrom. 17)

Увы, человеческий род, счастья лишенный в страданьях,
Что за невзгоды и распри жизнью тебя обязали.
(Clem. Strom. Ill 14 р. 516 P)

[Вражда, будучи виновницей воплощения душ, ]
Создает из живых погребенных, формы их только меняя.
(Clem. Strom. Ill 14 р. 516 P)

На них одевают хитон, сшитый из мерзостной плоти.
(Plut. de esu сотт. 2, 3 р. 998 с)

В царстве диких животных они возрождаются львами,
Среди лепокудрых деревьев жребий их – сделаться лавром.
(Ael. nat. an. XII 7)

[У людей золотого века]
Не было бога войны, не было бога смятений,
Не было Зевса-царя, ни Кроноса, ни Посейдона:
Царила одна лишь Любовь…
Свято они ее чтили, жертвами милость взыскуя,
Тонким творением рук, искусной работы елеем,
Жертвой из смирны прозрачной, ладана пышным куреньем
И возлияньем на землю желто-душистого меда.
Кровью невинных быков не осквернялся алтарь их:
Самым преступным деяньем в обществе смертных считалось –
Жизни живое лишив, есть его нежные члены.
(Porphyr. de abst. II 20)

Был среди них человек – муж всеобъятных познаний,
Духа несметным богатством один безраздельно владевший;
В мудрости равно во всякой был он отменный искусник,
Ибо когда пробуждал он ум свой всевидяще острый,
Каждую вещь во вселенной мог он узреть без усилий,
Пусть хоть на десять, на двадцать она отстоит поколений.
(Porph. V. Pyth. 30)

Кроткими все были твари, благонастроены к людям,
Звери, а также и птицы; повсюду пылала взаимность.
(Schol. Nic. Ther. 452 p. 36, 22)

Если, бессмертная Муза, мне о вещах преходящих
Ты помогла рассказать, ум посетив благосклонно,
Теперь я прошу, Каллиопа, снова подвигни мой разум
Речь о блаженных богах благодостойную молвить.
(Hippol. Ref, VII 31 р. 254)

Блажен, кто надежно владеет кладом божественных знаний,
Жалок, кто смутное мненье в душе о бессмертных имеет.
(Clem. Strom. V 140 р. 733 P)

Нельзя к божеству подойти и грубо глазами измерить,
Нельзя и руками потрогать; хотя и в обычае многих
Именно этим путем в вере душой обретаться.
(Clem. Strom. V. 82 р. 694 Р)

Бог не имеет над телом ни головы человечьей,
Ни двух ветвящихся рук, вверх со спины устремленных,
Ни скорых колен, ни ступней, ни органов, шерстью покрытых,
Дух он священный и только, скрытый от нашего слова,
Пронзающий разумом быстрым космос от края до края.
(Amman, de inferpr. 249, 1 Busse)

Этот вселенский закон равно для всех установлен
В царственных высях эфира и свете безмерного неба.
(Arist. rhet. A 13. 1373 b 6)

Почему вы не кончите мерзких убийств? Не видите разве:
Друг друга, умом повредившись, рвете вы хищно на части!
(Sext. IX 127)

Сына родного схватив, сменившего прежний свой образ,
Отец, помолясь, убивает, глупец злополучный! А жертва
С мольбой на убийцу взирает; но тот, не заметив стенаний,
Ее убивает и в доме обед затевает преступный.
Сын, точно так же, отца, дети же кровную матерь,
Жизни лишив, поедают пищу из родственной плоти.
(Sext. IX 129)

[Убить означает] Медью вычерпать душу.
(Arist. poet. 21 р. 1457 b 13)

Отчего же безжалостный день не прежде меня уничтожил,
Чем губы мои прикоснулись к пище греховно-нечистой.
(Porphyr. de abst. II 31)

Лавра, фебовых листьев, избегать надлежит совершенно.
(Plut. Quaest. cow. III I, 2 p. 646 D)

Жалкие, горестно жалкие, бойтесь к бобам прикасаться.
(Gellius IV 11.9)

[Нечестивцу после смерти]
Ему утешенья не даст ни дворец вседержавного Зевса,
Ни мрачный подземный чертог за грех воздающей Гекаты.
(Voll. Here. N 1012 col. 18)

Черпая прочною медью из пяти Благотворных ключей.
(Theo Smyrn. p. 15, 7 Hill)

[Следует]… избегать зла.
(Plut. de соu. ira. 16 р. 464 b)

Ибо пока вы живете, предавшись тяжелым порокам,
Вам никогда свою душу от тягостных мук не облегчить.
(Clem. Protr. 2, 27, p. 23 Р)

[О праведных душах]
Под конец же они у людей, обитающих землю, бывают
Пророками, гимнов певцами, врачами, вождями народов,
А затем уж восходят к богам, высшею славою чтимым.
(Clem. Strom. IV 150 р. 632 Р)

Они восседают с богами, с ними обед разделяя,
Век свой проводят бесслезно, счастьем объятые, вечные.
(Clem. Strom. V 122 р. 721 Р)

Литература