Жорис-Карл Гюисманс - Без дна

• Название: Без дна
• Автор: Жорис-Карл Гюисманс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-94698-041-6

Новый, тщательно прокомментированный и свободный от досадных ошибок предыдущих изданий перевод знаменитого произведения французского писателя Ж. К. Гюисманса (1848–1907). «Без дна» (1891), первая, посвященная сатанизму часть известной трилогии, относится к «декадентскому» периоду в творчестве автора и является, по сути, романом в романе: с одной стороны, это едва ли не единственное в художественной литературе жизнеописание Жиля де Рэ, легендарного сподвижника Жанны д’Арк, после мученической смерти Орлеанской Девы предавшегося служению дьяволу, с другой — история некоего парижского литератора, который, разочаровавшись в пресловутых духовных ценностях европейской цивилизации конца XIX в., обращается к Средневековью и с горечью осознает, какая непреодолимая бездна разделяет эту сложную, противоречивую и тем не менее устремленную к небу эпоху и современный, лишенный каких-либо взлетов и падений, безнадежно «плоский» десакрализированный мир, разъедаемый язвой материализма, с его убогой плебейской верой в технический прогресс и «гуманистические идеалы»…

---

— Ладно.

— На этом мы вас оставляем, вам пора ложиться, ведь завтра на рассвете вы уже должны быть на ногах.

— Мне вставать в полшестого, звонить к заутрене. А потом могу снова лечь, если захочу, в следующий раз я звоню лишь без четверти восемь — всего несколько раз во время службы. В общем, не надорвешься!

Дюрталь хмыкнул:

— Если бы мне пришлось вставать в такую рань!

— Дело привычки. Ну что, на посошок? Нет? Точно? Тогда пошли!

Каре зажег фонарь, и они, дрожа, двинулись гуськом по обледенелым ступенькам темной винтовой лестницы.

ГЛАВА VI

На следующий день Дюрталь проснулся раньше обычного. Не успел он открыть глаза, как перед его внутренним взором промелькнула, словно в ужасной сарабанде, вереница сатанинских обществ, о которых говорил Дез Эрми. Множество паясничающих мистиков, которые вставали на голову и молились, скрестив ноги. Дюрталь зевнул, потянулся, посмотрел на оконные стекла, разрисованные узорами из инея. Потом быстро засунул руки под одеяло и устроился поудобнее на кровати.

«Самое подходящее время, — подумал он, — сидеть дома и работать. Сейчас встану и разожгу огонь. Ну же… Смелее…» Однако вместо того, чтобы отбросить одеяло, он подтянул его еще выше к подбородку.

— Да, знаю, тебе не нравится, когда я долго нежусь в постели, — обратился он к коту, который, растянувшись на стеганом одеяле у его ног, не спускал с него глаз с расширенными черными зрачками.

Это ласковое и преданное животное могло быть хитрым и упрямым, оно не допускало никаких хозяйских прихотей, никаких отступлений от заведенного порядка, требовало, чтобы они всегда вставали и ложились в одно и то же строго определенное время. Когда кот бывал недоволен, в его угрюмом взоре мелькали сердитые искорки.

Если Дюрталь возвращался раньше одиннадцати, кот ждал его у двери в прихожей, точил когти о деревянные поверхности и начинал мяукать прежде, чем Дюрталь входил в комнату; потом он обращал к нему томные золотисто-зеленые глаза, терся о ноги, запрыгивал на мебель, а при приближении хозяина поднимался на задние лапы, словно маленькая лошадка, и дружески толкал его головой. Если Дюрталь возвращался после одиннадцати, кот уже не встречал его, и лишь когда хозяин подходил к нему, он поднимал голову, выгибал спину, но не ласкался. Если же паче чаяния время было совсем позднее, кот не двигался с места и недовольно ворчал, когда хозяин позволял себе погладить ему голову или почесать шею.

В это утро хозяйская лень рассердила кота, он улегся на кровать, надулся, потом, подкравшись, уселся рядом с лицом Дюрталя и уставился на него с нарочитой свирепостью, давая понять, что хозяину пора убраться и оставить ему теплое местечко.

Дюрталя забавлял этот маневр, и он, не двигаясь с места, в свою очередь воззрился на кота. Это был самый обыкновенный беспородный кот, который, впрочем, выглядел весьма необычно — пушистый, наполовину рыжеватый, как зола от лежалого угля, наполовину серый, словно волос новой половой щетки. Местами его покрывали маленькие белые пятна, похожие на хлопья, вьющиеся над угасшими головешками. Кот казался огромным — настоящий хищник с равномерными темными полосами, которые черными браслетами окаймляли мощные лапы и удлиняли глаза двумя большими, чернильного цвета изгибами.

— Несмотря на твой брюзгливый характер, упрямый нрав и нетерпимость, ты все же кот славный, — вкрадчивым тоном, чтобы умаслить животное, сказал Дюрталь, — и потом, я довольно долго делюсь с тобой самым сокровенным. Ты мой наперсник, этакий рассеянный снисходительный исповедник, который, ничему не удивляясь, отпускает мысленные грехи, в которых сознаешься, чтобы без особых хлопот очистить душу. В этом вся твоя жизнь, ты даешь выпустить пар одинокому холостяку — вот я и окружаю тебя вниманием и заботой. И все же довольно часто, как сейчас, например, ты со своим недовольством бываешь невыносим.

Кот продолжал смотреть на хозяина и, навострив уши, старался уловить смысл слов по интонациям. Он, безусловно, сообразил, что Дюрталь не расположен покидать постель, и водворился на прежнее место, на этот раз повернувшись к хозяину спиной.

— Однако мне надо заняться Жилем де Рэ, — уныло заключил Дюрталь, бросив взгляд на часы.

Он спрыгнул с кровати и потянулся к брюкам, меж тем как кот не заставил себя долго ждать — вскочил, быстро перебежал по постели и свернулся клубком в теплых простынях.

Ну и холодище! Дюрталь натянул вязаную кофту и пошел в другую комнату затопить камин.

— Эдак и простудиться недолго, — буркнул он. Хорошо еще, его жилище быстро согревалось, так как состояло всего лишь из прихожей, крошечной гостиной, маленькой спальни и достаточно просторной туалетной комнаты. Вся эта квартира на пятом этаже с окнами, выходившими в светлый двор, стоила Дюрталю восемьсот франков в месяц.

Обставлена она была без всякой роскоши; в маленькой гостиной Дюрталь устроил рабочий кабинет, заставив стены шкафами из черного дерева, забитыми книгами. Большой стол у окна, кожаное кресло, несколько стульев. Простенок над камином вместе с доской он задрапировал от потолка до туалетного столика старинной материей, а вместо зеркала приладил старую, нарисованную на дереве картину, где на фоне искусно выписанного пейзажа, в котором голубое отливало серым, белое — рыжим, а зеленое — черным, был изображен коленопреклоненный отшельник в шалаше, а рядом с ним — кардинальская шапочка и пурпурная мантия.

А вокруг этой сцены, детали которой тонули в беспросветном мраке, были представлены эпизоды из жизни святого, которые надвигались один на другой, громоздя по периметру черной дубовой рамы миниатюрные фигурки и карликовые домики. В одном месте святой, имени которого Дюрталь так и не выяснил, переплывал в лодке через излучину реки с плоской водной поверхностью металлического цвета, в другом — святой величиной с ноготок бродил по деревням и исчезал во тьме, а выше появлялся вновь — в пещере, на Востоке, с верблюдами и тюками; потом он снова терялся из виду и после более или менее долгой игры в прятки возникал еще более крошечным, чем прежде, — один, с посохом в руке, с мешком за плечами, он поднимался к строящемуся собору.

Это была картина неизвестного художника, старого голландца, перенявшего некоторые краски и приемы мастеров Италии, где он, возможно, побывал сам.

В спальне стояли большая кровать, пузатый комод, кресла, на камине — старинные часы и медные подсвечники; на стене висела прекрасная репродукция с картины Боттичелли из берлинского музея: печальная и сильная, такая домашняя и страдающая Дева Мария, которую окружали ангелы, томные юноши со скрученными, как канаты, свечами, кокетливые девушки с длинными волосами, усеянными цветами, соблазнительные пажи, с вожделением взирающие на простершего в благословении руку Младенца Христа, стоящего около Марии.

Далее висел гравированный Куком эстамп Брейгеля «Девы мудрые и девы неразумные», небольшое панно, разделенное посередке спиралевидным облаком, с двумя раздувшими щеки ангелами по углам; засучив рукава, ангелы дули в трубы. В центре же облака — еще один ангел с просвечивающим через помятое платье пупком и бумажным свитком с евангельским стихом «Ecce sponsus venit, exite obviam ei»[7]. А под облаком с одной стороны — мудрые девы, добрые фламандки, разматывают лен и с пением псалмов при свете зажженных ламп вертят свои прялки; с другой — неразумные девы: четыре веселые кумушки, взявшись за руки, водят на лугу хороводы, а пятая, около пустых ламп, играет на волынке, отбивал такт ногой. Над облаком те же пятеро мудрых дев, тонких, прелестных, нагих, потрясая возжженными светильниками, поднимаются к готической церкви, на пороге которой их встречает Христос, меж тем как неразумные девы, тоже нагие, с блеклыми волосами, тщетно стучат в закрытые ворота, держа погасшие светильники в усталых руках.

Дюрталь любил эту старинную гравюру, где от нижней сцены веяло тихим уютом, а от верхней — блаженной наивностью примитивов. Здесь как бы соединялись на одной картине в облагороженном виде искусство ван Остаде и искусство Тьерри Бутса.{30}

В ожидании, пока раскалится решетка, на которой потрескивал уголь, уже начинавший шипеть, как нагретое масло, Дюрталь уселся за письменный стол и занялся своими заметками.

«Итак, — думал он, скручивая папиросу, — мы добрались до того места, как наш добрейший Жиль де Рэ приступает к Великому Деянию. Нетрудно предположить, что он приобрел кое-какие познания в способах превращения металлов в золото.

Уже за столетие до его рождения алхимия достигла больших высот. К тому времени адепты тайных учений изучали труды Альберта Великого. Арнольда из Виллановы, Раймонда Луллия. Ходили по рукам и рукописи Николя Фламеля.{31} Не приходится сомневаться, что Жиль, который был без ума от необычных книг и редких документов, приобрел их. Добавим, что в то время еще оставались в силе указ Карла V, запрещавший под страхом тюрьмы и виселицы работы по трансмутации металлов, и булла “Spondent pariter quas non exhibent”, в которой Папа Иоанн XXII метал громы и молнии против алхимиков. Книги запретили, тем больший соблазн был их достать. Конечно, Жиль долго их изучал, но от изучения до понимания — путь немалый.