Александр Мигунов - Веранда для ливней

• Название: Веранда для ливней
• Автор: Александр Мигунов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Фокусник снова крикнул "Ах-ха!" - в руке у него выросла луковица, которую он тоже бросил мальчику. Дальше возникли огурец, стакан воды, люминес- центная лампа, палка с набалдашником, спички, топор. Мальчик поймал все эти предметы , расставил их в линию на сцене. Фокусник, телом похудев, стал тыкать в каждый предмет тростью и что-то подробно объяснять.

Глазея от скуки в разные стороны, Герман заметил в углу сцены что-то вроде большой трубы, отверстием направленной на зрителей. А не в трубе ли их скелет? Или, быть может, это пушка? Стреляющая скелетами? В этот момент заиграла музыка, мальчик поднял с полу картофелину, фокусник тронул ее палкой, и палка объялась коптящим пламенем. От луковицы - лампа загорелась, от огурца - вспыхнула спичка... Мальчик ежился, нервно смеялся, потирал коленку коленкой. Он сидел на железной пластинке, присоединенной к электричеству, на дру~ю пластинку вставал фокусник и, касаясь предметами мальчика, замыкал электрическую цепь. Герман почувствовал озноб, словно и он замкнул эту цепь, но этот озноб был не от мальчика, а от того, что его слишком долго обвевали холодные струи на фирме "Рао и Сыновья".

После небольшого перерыва занавес снова заволновался, из-за него на глаза зрителей вышла седая старая женщина в ярком, весенних цветов сари. Она повернулась , как манекенщица, зашла за трубу, фокусник крикнул, в трубе мелькнула-упала шторка, в отверстии все увидели женщину. Фигура ее медленно расплывалась, будто она погружалась в воду. Вот появился какой-то рисунок, что-то похожее на решетку..., в отверстии трубы возник скелет. Он подерил руками, ногами, подвигал челюстями, повертел черепом. Герман вспомнил свою каиеру, сфотографировал скелет и осознал, что в течении дня он почти в пугающей последовательности запечатлел на фотопленке ребенка, девочку, девушку, женщину, старуху и, наконец, скелет. Он углубился в размышления , что за этим могло стоять и как назвать такую подборку, но фокусник снова хлопнул в ладоши, кости растворились в набежавшей плоти, женщина вышла из-за трубы, склонилась в реверансе,удалилась.

Фокусник взял в руки топор, остановился напротив Германа и жестом предложил ему пройти на сцену. Герман, тоже жестом, отказался. Фокусник что-то проговорил, все зрители засмеялись.

"Он говорит", - склонился сосед, - "что после происшествия в "Республике" иностранцы боятся топоров. " Германа обиделся, но не очень. Опыт поездок в разные страны, особенно в страны слаборазвитые, его давно уже научил: натура людей и целых народов универсально одинакова, - богатых, сильных и иностранцев никто по-настоящему не любит. Герман реагировал на шутку, как реагируют все другие, по-доброму высмеянные комедиантами, он через силу засмеялся.

На этом представление закончилось. Герман вышел с толпой на улицу и растерянно остановился. Он не хотел ехать в гостиницу. Мимо него прошелестело весенних цветов яркое сари. Словно рядом прошелестело нечто похожее на спасение. Герман выпрыгнул из пустоты, догнал женщину, поравнялся.

"Простите, пожалуйста. Одну секунду".

Она обернулась, остановилась. На них оборачивалась вся улица.

"Я был на вашем представлении. Я хотел задать вам вопрос".

"Как я превращаюсь в скелет?" "Это я, кажется, сообразил. Что вы знаете о происшествии? Год назад. В гостинице "Республика".

Она отшатнулась и быстро пошла, взбивая ногами яркие краски, - как будто упорно и насильно погоняла перед собой все лучшее, случившееся в ее жизни.

"А вас поджидают", - сказал менеджер. - "Пожилой господин слева на диване".

Герман взглянул на диван слева. Пожилой господин читал газету.

"Что он хотел?" "Он сказал так: я бы хотел повидать человека, который снимает номер накрыше".

"Долго он ждет?" "Часа два".

Герман отер рукавом мокрый лоб.

"Ну и жарища у вас здесь. Почему вы не поставите кондиционер?" "Сэр, мы здесь часто замерзаем из-за близости Гималаев".

"Ну, я пожалуй пойду к себе".

"Сэр, вы забыли о господине".

Герман сделал вид, что не расслышал, направился к лифту, ступил в кабину. За металлической жирной решеткой вниз пополз пожилой господин. Добравшись до комнаты, Герман тут же содрал и сбросил одежду на пол; мокрый и белый, как яйцо, только что вынутое из воды, пошел через влажные комки, испарявшие запах тела. Содрал простыню, сухую и жесткую, как забытый на печке букет.

Встал под жиденький теплый дождик, а простыня через плечо в виде древне-греческой туники. Струйки нагрелись, стали горячими.

Лег, облепился простынею. В дверь тихонечко постучали. Странная штука вентилятор . Висит, как паук, на потолке. Куда-то он полз, сорвался, повис, и завертелся, завертелся... В дверь опять постучали, погромче... Вот одолеет странную силу, остановится , покачается, повисит, прицелится клювом, и сорвется-ринется вниз, и накроет мохнатыми лапами... В дверь постучали, еще громче... Еще он похож на огромного шмеля. Мирно летал под потолком, во что-то врезался, все смешалось, и зажужжал, завертелся от боли... В дверь стучали громко, настойчиво... Я затерялся в песках Сахары. Сверху по склону слетает ветер, он как дыхание топки котла. Может, я был член экспедиции, или паломником, умер от жажды, меня положили между барханами и прикрыли сухой простынею. Что копать яму и хоронить, белый горячий бархан надвинется и захоронит меня, как следует... Громкий требовательный стук... Простыня на мне быстро высохла, и вентилятор стал идиотом, который на верхней полке парилки всех обмахивает полотенцем. Если бы был "Музей Бессмыслицы", я притащил бы туда вентилятор...

Пойдемте, устало сказал Куратор, я покажу вам свой музей. Они ступили в пустую комнату, и Герман споткнулся о вентилятор. Шагните дальше, сказал Куратор. Герман шагнул, но под ногой вдруг оказалась пустота. Он отшатнулся, сел на пол, услышал, как катится в пропасть камень. Куратор кивнул: так и должно быть; вы побоялись на что-то наткнуться и предпочли ступить в пустоту; вы не успели сообразить , что пустота может быть пропастью; ведь согласитесь: идти по комнате и вдруг провалиться в горную пропасть, и покатиться, и насмерть разбиться - это бессмыслица в чистом виде. Очень похоже, сказал Герман, из музея возвращается не каждый. Куратор кивнул:

конечно, не каждый; ну, вы намерены идти дальше? Герман отполз от невидимой пропасти. Стены подвижны, сказал он, стена придвинулась ровно на столько, на сколько я от нее удалился. И что это значит? спросил Куратор.

А то, что музей ваш готов вместить все, и то, что в эти стены попадает, немедленно становится бессмыслицей...

8 Он проснулся. Низкое солнце уже огибало угол здания, и не в силах заглядывать в комнату, лишь золотило пыль на стекле. Видимо, тот господин стучал. Видимо, было какое-то дело, связанное с нашей корпорацией. Все очень просто. Чего я боялся? Он под подушкой нашарил очки, набросил на плечи простыню и пошел открывать дверь. Там стоял пожилой господин. Он был в костюме и при галстуке, руку оттягивал портфель.

"Мистер Ганапати", - он представился, не протягивая руки.

Герман сказал свое имя без мистера и указал гостю на стул, находившийся у кровати. Портфель, опускаемый на пол, произвел неожиданно громкий стук.

Герман уселся на кровать, и они почти коснулись коленями.

"Мы с вами одеты совсем по-разному", - вымучил Герман начало беседы.

"Да, в самом деле", - кивнул Ганапати, не реагируя на шутку.

"Как вы терпите эту жару?" "Да, жарковато", - сказал гость, без малейшей испарины на лице. Вы извините, я лучше лягу".

"Как вам удобно", - сказал Ганапати, подождал, пока Герман укладывался, придвинул стул поближе к кровати, переплел темные пальцы. - "Знаете, я помесь либерала с консерватором. Но я противник такой раскованности, когда человек не сознает, хорошо или плохо он поступает..".

Герман решил сократить вступление.

"Извините, я плохо соображаю, я не спал две последние ночи. У вас ко мне какое-то дело? Вы не могли бы в двух словах..".

"Боюсь, в двух словах вы не поймете".

Герман сдался, закрыл глаза. Гость сделал вежливую паузу, которую хозяин не заполнил, и неторопливо заговорил, будто лектор в начале речи.

"Как вы, наверное, сами отметили, в нашей стране относятся к женщинам значительно строже, чем на Западе. Это кара за те свободы, за ту развратную легкую жизнь, которую женщины нашей страны, так называемые "арийки", вели тысячелетия назад..".

Предмет его речи был любопытным, однако Герман не мог концентрироваться и терял целые предложения.

"... и он наделил их страстью к одеждам, украшениям и косметике, болтливостью , лживостью, легкомыслием... выше пояса женское тело было полностью обнажено, а ниже носился самый минимум, как на скульптурах Кхаджурахо... пили крепчайшие напитки, плясали до позднего утра, были свободны в связях с мужчинам... ниже пупка она стала нечистой, потом нечистой вообще, орудием дьявола, искушением , сводящим с праведного пути..".

Герман развлекся предположением: мы сколько-то вежливо побеседуем, потом он откроет свой портфель, достанет орудие убийства... Он сглотнул горьковатый комок, похожий на новый симптом болезни, с усилием и даже будто бы со скрипом провернул глазные яблоки к окну. Пыль на стекле, золотая недавно, помутнела до цвета меди, словно солнце, клонясь к горизонту, переоценивало все прошлое и, как мудрец на закате жизни, большую часть прошлого обесценивало.