Джером Джером - Пол Келвер

• Название: Пол Келвер
• Автор: Джером Джером
• Издательство: Невская рекламно-издательская компания
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-88380-029-7

Сентиментальный по преимуществу роман «Пол Келвер» — первая из вещей Джерома, встреченная критикой благосклонно. Сам Джером считал роман своим шедевром. Многие считали книгу автобиографической.

---

Но теперь, обретя опору под ногами, я мог протянуть людям и руку, не опасаясь, что меня примут за просителя. Я написал Хэзлаку и буквально следующей почтой получил от него самое дружелюбное послание. Он писал, что Барбара только что вернулась из-за границы, выражал от ее имени уверенность, что и она будет рада меня видеть, и, как я и знал, распахивал передо мною двери.

Никогда, ни одной живой душе, я не говорил о своей мальчишеской страсти к Барбаре, да и никто, за исключением самой Барбары, о ней не догадывался. Для матушки, хотя и любившей ее, Барбара была лишь девочкой со своими достоинствами и недостатками, о которых мать говорила свободно, что меня задевало, как может задеть новообращенного философский диспут о его новообретенной вере. Часто, особенно поздним вечером или ночью, я бродил вокруг огромного дома из красного кирпича, стоявшего в старинном парке на вершине Стэмфордского холма; и вновь спускался в гущу шумных улиц, словно возвращаясь в мир после молитвы у святынь, очистившись, преисполнившись покоя и чувствуя, что мне под силу любые благородные деяния, любые благие дела.

За четыре года отсутствия Барбары мое обожание еще выросло и окрепло. Из воспоминаний о ней моя страсть вылепила идеал — существо воображаемое, но именно поэтому более реальное и более живое для меня. Я очень ждал встречи с ней, но без нетерпения, скорее упиваясь ожиданием, чем стремясь к действительной встрече. Как создание из плоти и крови, дитя, с которым я играл, разговаривал, до которого дотрагивался, — она все больше стиралась из моей памяти; как мечта, как видение — она день ото дня становилась все яснее. Я знал, что, когда снова увижу ее, между нами будет пропасть, через которую мне и не хотелось наводить мосты. Боготворить ее издалека мне было слаще, нежели надеяться сжать в страстных объятиях. Жить с ней бок о бок, сидеть напротив во время еды, видеть ее, может быть, с закрученными на папильотки волосами, знать, возможно, что на ноге у нее мозоль, слышать, как она говорит об испорченных зубах или волдырях, для меня было бы мукой. Можно было не бояться, что я завлеку ее в такую пучину повседневности, и я радовался этому. В будущем она станет еще более далекой. Она была старше меня; сейчас она, должно быть, уже взрослая женщина. Инстинктивно я чувствовал, что, несмотря на годы, я еще не мужчина. Она выйдет замуж. Эта мысль не вызывала у меня боли, мое чувство к ней было полностью лишено похоти. Никто, кроме меня, не мог закрыть храм, который я соорудил для нее, никто не мог лишить меня права войти туда. Никакой завистливый жрец не мог спрятать ее от моих глаз, ее алтарь я вознес слишком высоко; С тех пор как я узнал себя лучше, я стал понимать, что для меня она была не живой женщиной, а символом; не близким человеком, спутником жизни, способным помочь и нуждающимся в помощи, но бестелесной идеей женственности, до которой мы возвышаем идолов, вылепленных из убогой человеческой глины, увы! и они не всегда радуют нас, так что мы впадаем в неразумный гнев, забывая, что они — всего лишь творение наших собственных рук; не тело, но дух любви.

Я выждал неделю после получения письма старого Хэзлака, прежде чем появиться на Стэмфордском холме. Был ранний вечер в начале лета. Хэзлак еще не вернулся из города, миссис Хэзлак ушла в гости. Мисс Хэзлак была в саду. Я велел напыщенному лакею не беспокоиться и сказал, что найду ее сам. Я догадывался, где она может быть; излюбленным ее местечком всегда был солнечный уголок, пестревший цветами и окруженный густой порослью тисовых кустов, подстриженных, по голландской моде, в виде замысловатых зверей и птиц. Как я и ожидал, она там прогуливалась, читая книгу. И вновь при виде ее меня охватило чувство, впервые испытанное еще в детские годы, когда ее силуэт впервые промелькнул перед моими глазами на фоне пыльных томов и бумаг в конторе отца: будто все сказки и легенды неожиданно обернулись явью, только теперь не принцесса, а она стала королевой. Она стала выше ростом и приобрела достоинство — единственное, чего ей порой не хватало раньше. Она не слышала, как я подошел, — я ступал по мягкой низкорослой траве, и некоторое время стоял в тени кустов, упиваясь красотой ее точеного профиля, склоненного к листам книги изгибом длинной шеи, чудесной белизной тонкой руки на фоне сиреневого платья.

Я не заговорил; и, скорее всего, остался бы так смотреть, если бы она, повернув в конце тропинки, не заметила меня и, подойдя, не протянула мне руку. Я преклонил колени и поднес ее руку к губам. Это получилось непроизвольно, только впоследствии я осознал, что сделал. Когда я поднял глаза к ее лицу, она улыбалась, и за веселостью таилась легчайшая нотка презрения. Все же она казалась довольной, и ее презрение, даже если я не ошибался, меня бы не обидело.

— Значит, ты еще влюблен в меня? Я так и думала.

— Ты знала, что я в тебя влюблен?

— Я же не слепая.

— Но я был всего-навсего мальчик.

— Ты не был обычным мальчиком. Ты не будешь и обычным мужчиной.

— Так ты не против того, что я тебя люблю?

— А что я могу сделать? И ты не можешь.

Она присела на каменную скамью у солнечных часов и откинулась назад, сцепив руки за головой. Взглянув на меня, она рассмеялась.

— Я всегда буду тебя любить, — ответил я, — но это — странная любовь. Я сам ее не понимаю.

— Расскажи, — приказала она, все так же с улыбкой, — опиши ее мне.

Я стоял против нее, облокотившись на большие часы. Солнце садилось, отбрасывая длинные тени на бархатистую траву и озаряя золотым светом ее обращенное ко мне лицо.

— Я хотел бы, чтобы ты была великой королевой стародавних времен, и чтобы я всегда был подле тебя, служа тебе и исполняя твои приказания, твоя ответная любовь погубила бы все; я бы никогда не попросил о ней, не возжелал ее. Но я мог бы смотреть на тебя, изредка касаться губами твоей руки, тайно осыпать поцелуями оброненную тобой перчатку или сброшенную туфельку, зная, что тебе известно о моей любви, о том, что ты можешь сделать со мной все, что пожелаешь, что я умру или буду жить по твоей воле. Или чтобы ты была жрицей в каком-нибудь храме давно забытых богов, куда я мог бы прокрасться на рассвете или в сумерки и любоваться твоей красотой; я бы преклонял колени и сжимал руки, глядя, как ты ступаешь в сандалиях по ступеням алтаря, припадал бы устами к камням, которых касались твои развевающиеся одежды.

Она рассмеялась, легко и дразняще.

— Я бы предпочла быть королевой. Роль жрицы мне не подходит. В храмах так холодно. — Легкая дрожь пробежала по ее телу. Она повела рукой, подзывая меня. — Так ты и будешь меня любить, Пол, — сказала она, — слепо обожать меня, боготворить. Я буду твоей королевой и буду обращаться с тобой — как мне заблагорассудится. Все, что я подумаю, все, что я сделаю, я расскажу тебе, а ты мне скажешь, что я права. Королева не может поступать неправильно.

Она взяла руками мое лицо и, склонившись надо мной, долгим и пристальным взглядом посмотрела мне в глаза.

— Понимаешь, Пол, королева не может ошибаться — никогда, никогда.

Какая-то неистовая нотка вкралась в ее голос, а в глазах стояла почти мольба.

— Моя королева не может ошибаться, — повторил я. И она рассмеялась, уронив руки себе на колени.

— Теперь можешь сесть рядом. Сегодня, Пол, ты будешь удостоен великой чести, но ее тебе должно будет хватить надолго. Можешь рассказать мне, чем ты занимался все это время, возможно, это меня позабавит; а потом ты услышишь, что делала я, и подтвердишь, что это было хорошо и правильно.

Я покорился, вкратце обрисовав мою историю, но ничего не упуская, даже эпизода с леди Ортензией, хотя и стыдился его. При этом она посерьезнела.

— Никогда больше, Пол, не поступай так, — повелела она, — чтобы мне не пришлось стыдиться тебя, не то я навеки лишу тебя своей милости. Я должна быть горда тобой, или же ты не будешь служить мне. Позоря себя, ты позоришь и меня. Я гневаюсь на тебя, Пол. Не допускай, чтобы гнев пробудился снова.

Так это и произошло; и хотя моя любовь к ней — я; знал, что она этого желала и стремилась к этому, — и не уберегла меня от нашептываний гадких голосов, от века обращенных к зверю, таящемуся внутри каждого из нас, я знаю, что желание быть достойным ее, чтить ее всем моим существом, помогло моей жизни, как может помочь только любовь. Померкло сияние утра, сорван волшебный покров; мы видим все холодными, ясными глазами. Любовь моя оказалась женщиной. Она умерла. Нежная белизна ее тела осквернена тряпьем и лохмотьями, но они не в состоянии обмануть любящий взор. Господу ведомо, что я любил ее во всей чистоте! Только неправедною любовью мы любим неправедное. Под нечистыми облегающими одеждами она спит, прекрасная, как прежде.

Когда я закончил свою повесть, она сказала:

— Теперь я расскажу тебе мою. Скоро я выхожу замуж. Я стану графиней, Пол, графиней Гескар — я научу тебя выговаривать это правильно — и у меня будет настоящий замок в Испании. Не смотри так испуганно, Пол, мы не будем там жить. Это полуразрушенная, мрачная усадьба в горах, и ему она нравится еще меньше, чем мне. Двор мой будет в Париже и Лондоне, и ты сможешь часто меня видеть. Ты узнаешь большой мир, Пол, мир, который я покорю, где буду царить.