Стивен Ликок - Охотники за долларами

• Название: Охотники за долларами
• Автор: Стивен Ликок
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981
• ISBN: 5250014593

---

Действительно, деловая жизнь заставляла мистера Россемейр-Брауна выпивать. Хорошо молодому клерку, получающему двадцать долларов в неделю, начинать рабочий день с сандвичей и кофе с молоком. В крупных же делах это невозможно. Когда человек начинает идти в гору, как это было с мистером Россемейр-Брауном двадцать пять лет назад, он приходит к заключению, что если хочет добиться успеха, то должен махнуть рукой на кофе с молоком. Во всяком ответственном положении человек начинает пить. Ни одно крупное дело не проведешь без этого. Если два ловких и твердых как кремень человека стремятся осилить друг друга, то единственный способ достичь желаемого результата заключается в том, чтобы забраться в какое-либо укромное место, вроде зала Мавзолей-клуба, и вместе выливать. В этом состоит роль личности в деловой жизни, и без этого промышленность не может развиваться.

Однако повторяю, чтобы всем было понятно: никаких излишеств по части выпивки со стороны Россемейр-Брауна не наблюдалось. В самом деле, сколько бы ни приходилось ему по необходимости выпивать днем или вечером в Мавзолей-клубе, он твердо соблюдал одно правило: ничего не пить по возвращении домой. Правда, ему случалось дома останавливаться в столовой у буфета и опрокидывать маленькую рюмочку, но он считал, что делает это не «по возвращении», а «по пути» домой. Бывало также, что поздней ночью, когда его мозги были переутомлены и когда в «палаццо» все затихало, он спускался вниз в пижаме или халате, чтобы успокоить душу бренди с содовой водой или чем-либо другим, соответствовавшим настроению, которое царило в сей мирный час в обители Россемейр-Браунов. Но это нельзя было считать настоящей выпивкой, и мистер Россемейр-Браун называл это особым словом — «клюкнуть»; разумеется, всякий человек может «клюкнуть» в такое время, когда он считает недопустимым для себя "выпить»

Но в конце концов, если женщина имеет дочь, которая является ее копией, то может найти в ней свое утешение.

И действительно, как утверждала сама миссис Россемейр-Браун, ее дочь Дельфиния была ее подобием. Конечно, здесь была известная разница в летах ж в наружности, которая, по меткому определению мистера Снупа, напоминала различие между Берн-Джонсом и Данте-Габриелем Россетти. Но все же мать и дочь были так похожи друг на друга, что даже знакомые, встречая их на улице, принимали одну за другую. А так как всякий, кто впадал в подобную ошибку, то есть принимал мать за дочь, обретал надежду быть приглашенным к обеду с пятидолларовым шампанским, то ошибок подобного рода было очень МНОГО.

Нет никакого сомнения, что Дельфинин, как и всякая девушка, обладающая великолепными золотистыми волосами и глубокими голубыми глазами, нежными, как итальянское небо, отличалась замечательным умом и характером.

Даже весьма почтенного возраста и очень серьезные люди уверяли, что, разговаривая с нею, можно легко убедиться в ее поразительной способности быстро схватывать и понимать мысль собеседника. Так, старый судья Лонгерстилл, который за обедом целый час говорил с ней о юрисдикции Междуштатной торговой комиссии, высказал мнение, что, судя по тому, как она во время его рассуждений заглядывала ему в лицо и произнесла: «Ах, как интересно!» — что у нее должен быть ум настоящего юриста. А мистер Брас, инженер-консультант, утверждал, что она прирожденный инженер. Ему случилось однажды за десертом показать ей на скатерти при помощи трех вилок и одной ложки, каким способом регулируется излишек' воды в Панамском канале. Мисс Дельфинин в конце объяснения склонила голову на руку и воскликнула: «Вот оригинально!» Иностранцы соответствующего социального круга, посещавшие город, были также в восторге от нее. Виконт Фиц-Тенетл, который полчаса объяснял ей все премудрости ирландского вопроса, был пленен ее сообразительностью, когда она в конце беседы, без малейшего смущения, спросила его: «А кто же там националисты?»

Разве эти факты не служат Доказательством того, что она обладала наивысшей формой женского интеллекта? Всякий мужчина, если только он настоящий мужчина, сразу признает справедливость этого утверждения.

Что же касается молодых людей, то они толпами осаждали дом Россемейр-Браунов. Каждое воскресенье за five o’clock’oм они группами чинно сидели на стульях с прямыми спинами, стараясь держать чашки одной рукой. Атлетически сложенные студенты, увлекавшиеся футболом, с пылом и жаром говорили об итальянской музыке; итальянские тенора из Большой Оперы рассуждали об университетском футболе; молодые дельцы распространялись об искусстве; художники и литераторы разбирались в религиозных вопросах, а духовные лица толковали о коммерции. И это понятно. Ведь семья Россемейр-Браунов была носительницей высокой культуры, и здесь собирались образованные люди, отмеченные изысканным вкусом, чтобы свободно поболтать о том, чего не знали, и непринужденно изложить идеи, которых у них не было.

Многие говорили, что собрания у миссис Россемейр-Браун удивительно напоминают восхитительные салоны XVIII столетия. Были или не были собрания миссис Россемейр-Браун подобием салонов XVIII века, но не подлежит никакому сомнению, что ее супруг уводил наиболее близких людей в соседнюю со столовой комнату и прилагал все усилия к тому, что эти собрания ничем не отличались от лучших кабачков двадцатого века.

Однажды в общественной жизни города наступил кризис. Большая Опера впала в тяжелый дефицит и закрылась. Ничего не оставалось, как образовать один дамский комитет, чтобы собрать деньги, на которые синьор Пуффи смог бы выехать из города, и другой комитет, чтобы создать фонд, который дал бы возможность удержать синьора Пасти в городе. А что было делать дальше? Ехать в Европу — слишком рано, а на Бермудские острова — слишком поздно; на юге — чересчур жарко, на севере — еще слишком холодно. Оставалось сидеть дома, а это было просто невыносимо.

В результате миссис Россемейр-Браун и ее триста друзей ходили взад и вперед по Плутория-авеню, тщетно стараясь откопать что-либо новенькое. Они носились по волнам развлечений, переходя от собраний с чаем и танго к послеполуденному сидению за бриджем. Они приводили в восторг жителей целыми садами южных цветов на многолюдных приемах; они заполняли длинные ряды кресел, слушая лекции о женском равноправии. Но все это наводило на них тоску.

И вот — благодаря ли случаю или по воле рока — как раз в момент общего пресыщения и недовольства миссис Россемейр-Браун и триста ее друзей впервые услыхали о пребывании в городе мистера Йахи-Бахи, знаменитого восточного мистика. Он был настолько знаменит, что никто и не подумал даже спросить, кто он и откуда прибыл. Все сообщали эту новость друг другу, повторяя одно и то же, а именно что он — всем известный, прославленный Йахи-Бахи. Прибавляли лишь — для тех, кто этого не знал, — что имя его произносится «Йаххи-Баххи» и что учение, которое он проповедует, называется бухаизм. Оно — следовало дальнейшее объяснение для невежд — является ответвлением шудуизма, только более серьезным и, понятно, тайным. После получения этого объяснения слушатель немедленно заявлял, что восточные люди неизмеримо выше западных.

А так как миссис Россемейр-Браун была всегда лидером высшего общества Плутория-авеню, то естественно, что она первой посетила мистера Йахи-Бахи.

— Моя милая, — рассказывала она своей закадычной подруге мисс Снэп, описывая свой «визит», — это очень, очень интересно! Мы спустились в самую причудливую часть города и подъехали к самому крохотному домику, какой только можно вообразить себе; затем мы поднялись по узкой-преузкой лестничке — настоящей, знаете ли, восточной… Словом, сцена из Корана.

— Как увлекательно! — воскликнула мисс Снэп.

— Внутри все помещение завешено тканями, — продолжала миссис Россемейр-Браун, — а на этих тканях изображены змеи и индусские боги, прямо очаровательные.

— И вы видели Йахи-Бахи? — спросила мисс Снэп.

— Нет, моя дорогая. Я видела только его помощника, мистера Рама Спада, такого странного, знаете ли, маленького, кругленького человечка, должно быть бенгальца. Он стоял спиной к занавеске, протянул мне руку и не пустил меня дальше. Он сказал, что мистер Йахи-Бахи занят размышлениями и его нельзя тревожить.

— Как интересно! — отозвалась мисс Снэп.

В действительности же мистер Йахи-Бахи ел в это время за занавеской свою порцию бобов со свининой.

— Что больше всего нравится мне в восточных людях, так это удивительная тонкость их эмоций. После того как я объяснила цель своего визита — попросить Йахи-Бахи пожаловать к нам, чтобы побеседовать о буха-изме, я вынула из кошелька доллар и положила его на стол. Вы посмотрели бы только, как мистер Спад принял деньги. Он низко поклонился и произнес: «Изида да хранит вас, прекрасная леди!» Такой глубокий поклон и столько презрения к деньгам! Уходя, я не могла удержаться и сунула ему в руку второй доллар; он принял его, как бы совершенно не замечая, и прошептал: «Озирис да сохранит тебя, цветок среди женщин!» А когда я садилась в мотор, я дала ему третий доллар, и он сказал: «Изида и Озирис да продлят дни твоей жизни, о, лилия рисовых полей!» — и после этих слов он продолжал стоять около мотора, пока я не уехала. У него был такой сосредоточенный взгляд, словно он ждал еще чего-то.