Стивен Ликок - Охотники за долларами

• Название: Охотники за долларами
• Автор: Стивен Ликок
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981
• ISBN: 5250014593

---

Кэт Дамфарзсинг не поехала с отцом на место его нового служения. Она осталась на несколько недель погостить у Филиппины Оверенд — сначала для того, чтобы уложить и запаковать свои вещи, а затем для того, чтобы распаковать их. Последнее было вызвано ее разговором с достопочтенным Эдуардом Ферлонгом в укромном углу тенистого сада семьи Оверенд. Некоторое время спустя Кэт и Эдуард были повенчаны достопочтенным доктором Тийгом, глаза которого наполнились философскими слезами, когда он благословлял их на совместную жизнь.

Так церковь св. Асафа и церковь св. Осафа стоят бок о бок, живут друг с другом в мире и согласии. По воскресным дням их колокола любовно перекликаются между собой, а между ними самими царит такая гармония, что даже епископальные грачи, свившие себе гнезда на вязах, окружающих церковь св. Асафа, и пресвитерианские вороны, осевшие на ветвях сосен и елей, окаймляющих церковь св. Осафа, меняются местами каждое воскресенье.

Глава седьмая ВЕЛИКАЯ БОРЬБА ЗА ОБНОВЛЕНИЕ ГОРОДСКОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ

— Что же касается городской думы, — сказал мистер Ньюберри, откидываясь на спинку кожаного кресла в Мавзолей-клубе и зажигая вторую сигару, — то надо признаться она прогнила насквозь.

— Абсолютно никуда не годится, — подтвердил мистер Дик Оверенд, звоня в колокольчик, чтобы ему подали виски и содовой воды.

— Она подкупна, — заявил мистер Ньюберри в паузе между двумя клубами сигарного дыма.

— Полна хищений, — вторил ему мистер Оверенд, сбрасывая пепел в камин.

— Члены управы — взяточники, — продолжал мистер Ньюьерри.

— Городской юрисконсульт — пьяница и бездельник, — сказал мистер Оверенд, — а казначей — отъявленный взяточник

— Совершенно верно, — согласился мистер Ньюберри и затем, наклонившись вперед и внимательно оглядевшись, не подслушивает ли кто-нибудь, сказал вполголоса: — Главный же взяточник среди них — мэр. И что важнее всего, — добавил он, понизив голос до шепота, — сейчас настало время говорить об этом безбоязненно.

Мистер Оверенд в знак согласия кивнул головой.

— Настоящая тирания, — пробормотал он.

— Да, да, — вторил ему мистер Ньюберри.

Так сидели они оба в тихом углу Мавзолей-клуба — дело было в воскресенье вечером — и занимались болтовней.

Сначала они распространялись о том, что федеральное правительство Соединенных Штатов никуда не годится; но говорили об этом без жара и не приводя никаких доводов, а только с грустью, с какой говорят стареющие люди, сидя в покойном кресле комфортабельного клуба и брюзжа на упадок нравов нынешнего поколения. Испорченность и бездеятельность федерального правительства возбуждали в них не гнев и не злобу, а только сожаление.

Они припоминали, что все было по-другому, когда они были молоды, когда вступали в жизнь. В дни юности мистера Ньюберри и мистера Дика Оверенда люди отправлялись на конгресс из одного только патриотизма. «В то время не было и речи о хищничестве и подкупах, — говорили они, — а что касается сената Соединенных Штатов… — здесь их голоса понижались почти до благоговейного шепота: — О, когда они были молодыми людьми, сенат Соединенных Штатов…»

Но они так и не докончили фразы, так как, очевидно, не могли найти подходящих слов для выражения своей мысли.

Они только несколько раз повторили: «Что же касается сената Соединенных Штатов…» — и всякий раз качали своими головами и усиленно глотали виски с содовой.

Разговор о федеральном правительстве, естественно, перешел в беседу о законодательном собрании Штатов. Как не похоже нынешнее законодательное собрание, на прежние собрания в дни их юности! Не только в отношении чистоты и неподкупности, но и по калибру людей.

Он вспоминает, сказал мистер Ньюберри, как отец взял его, двадцатилетнего юношу, с собой на заседание послушать дебаты. О, он никогда не забудет этого дня! Перед ним были не люди, а гиганты. И само собрание напоминало скорее древнее Унтенагемот, чем нынешнее законодательное собрание. Он ясно представляет себе оратора — имени его, правда, не может вспомнить, — который говорил… сейчас он не припоминает, о чем тот говорил и говорил ли «за» или «против», но дрожь пронизывала всех тогда от его слов. О, он никогда его не забудет. Тот стоит перед ним как живой, точно все это происходило только вчера.

Что же касается нынешнего законодательного собрания — здесь мистер Дик Оверенд с горечью кивнул головой, заранее соглашаясь с тем, что должен был услышать, — да, что касается нынешних законодателей, продолжал мистер Ньюберри, то он имел случай посетить столицу неделю назад в связи с подготовлявшимся новым железнодорожным законом, который он пытался… да, за который ему досадно было… короче говоря, просто в связи с новым железнодорожным законом… и когда он посмотрел на нынешних законодателей, то ему положительно стало стыдно за них; он иначе и выразиться не может: ему стало стыдно..

А разговор о подкупности федерального правительства привел мистера Ньюберри и мистера Дика Оверенда к разговору о подкупности городской думы. И оба они согласились вполне, что здесь дело обстоит отвратительно. В глубине души их более всего возмущало то, что они тридцать или сорок лет жили и работали, не замечая чудовищной испорченности городского самоуправления. Впрочем, они были так заняты!

В действительности же их разговор был отражением не столько их собственных взглядов, сколько охватившего весь город настроения.

Наступил момент, и по-видимому совершенно неожиданно, когда всех в одно и то же время осенила мысль, что городское самоуправление прогнило от основания до верхов. Определение резкое, но именно это слово гуляло по городу.

— Взгляните на членов управы, — говорил один обыватель другому, — они заплесневели от гнили! Взгляните на юрисконсульта — совсем прогнил! И сам мэр — тьфу!

Словно волной захлестнуло город это настроение. Жители удивлялись, как здравомыслящее население города могло терпеть над собой власть шайки негодяев, двадцати продажных олдерменов[13]. Их имена, толковали люди, стали во всей Америке синонимом уголовной преступности. Мнение это было так широко распространено по городу, что все накинулись на газеты, стараясь узнать из них, кто же такие были эти олдермены. Запомнить двадцать фамилий — дело нелегкое, особенно учитывая, что до того момента, когда презрение к городской думе волной прокатилось по городу, никто не знал и не пытался узнать, кто такие были эти олдермены.

По правде говоря, олдерменами были в течение пятнадцати — двадцати лет почти одни и те же лица. Некоторые из них работали в продуктовом деле, другие были мясниками, двое — мелкими лавочниками; все они носили голубые в клетку жилеты и красные галстуки и с семи часов утра уже бродили по овощным и прочим рынкам. Никто ими не интересовался; говоря «никто», мы подразумеваем, конечно, обитателей Плутория-авеню. Иногда, просматривая газету, наши плуторианцы наталкивались на изображения каких-то лиц и с удивлением на секунду задумывались: «А кто бы это мог быть? Но, взглянув на подпись, они говорили: «Ах, олдермен!.» — и переворачивали страницу.

— Чьи это похороны? — спрашивали порой плуторианцы прохожего.

— Кого-то из олдерменов хоронят, — отвечал тот, спеша по своему

— Да, да, вижу! Прошу извинения… А я думал, что это хоронят какое-либо важное лицо, — и оба, улыбаясь, расходились.

Где зародились этот гнев и негодование, до сих пор не вполне ясно. Говорили, что это только отплеск той большой очистительной волны, которая прокатилась по всей территории Соединенных Штатов. И действительно, не было ни одного округа, который бы она миновала. И каждый штат, каждая область приписывали себе честь ее зарождения. Но везде видели в этом явлении новое доказательство славного единства страны.

Поэтому если мистер Ньюберри и мистер Оверенд завели беседу об испорченности думы своего города, то они выразили этим только общее настроение, охватившее все население Соединенных Штатов. Действительно, сотни и тысячи остальных граждан города, которые раньше были так же мало заинтересованы в городских делах, как и они, приходили к тому же заключению. И по мере того, как обыватели начинали всматриваться в положение городских дел, они приходили в ужас от того, что там находили. Обнаружилось, например, что олдермен Шуфилдемф был гробовщиком. Подумать только! В управе города, где смертность составляла, а иногда и превышала сто пятьдесят человек в неделю, заседал гробовщик! Город, который собирался открыть новое кладбище и затратить на это четыреста тысяч долларов, допустил, чтобы в комитете по устройству кладбища принимал участие гробовщик! Но были дела и похуже. Олдермен Андеркатт был мясником. И это в городе, который еженедельно потреблял тысячу тонн мяса! А олдермен О’Кулиган, как это неожиданно раскрылось, был ирландцем. Вообразите: ирландец-олдермен принимает участие в полицейском комитете города, в то время как тридцать восемь с половиной процентов всей городской полиции состоят из ирландцев или их родственников!