Николай Борискин - Туркестанские повести

• Название: Туркестанские повести
• Автор: Николай Борискин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

Писатель Н. М. Борискин является автором ряда поэтических и прозаических произведений о делах и людях Советской Армии. Главное из них — роман «Небо в огне». Его новая книга, в которую вошли повести «Знойная параллель» и «Чрезвычайное происшествие», посвящена часовым советского неба — ракетчикам и летчикам-перехватчикам, людям высокого долга, безграничного мужества, всегда готовым на подвиги во имя Родины.

---

Все зачеркнуто. И вот он, зачин:

Пустыня зноем налита,
Пустыня словно печь мартена,
А над песками высота,
Где шарят щупальца антенны…

Что ж, не зря потеряно время. Время? Посмотрел на часы. Пора продолжать занятия…

— Сменился?

— Да.

Это спрашивает меня Другаренко. Он до сих пор еще не сделал портрета Лесновой. Может, сейчас принес показать?

— В химкаптерку заглянешь? — спросил Другаренко.

— Зачем?

— Сам увидишь. Пошли.

Он откинул с подрамника простыню и показал портрет Вали.

— Нравится?

Она сидела, облокотившись на правую ладонь. Темно-русые волосы крупными кольцами падали, на плечи. Слева из-под волны прически выглядывал погон. Он плотно облегал светло-зеленое плечо девушки. На воротнике гимнастерки расстегнута верхняя пуговица, и туда, вниз по шее, соскользнул с левой щеки игривый луч.

На маленьком, чуть вздернутом подбородке облюбовала себе местечко затененная ямочка. Губы не улыбаются. У самых уголков они, пожалуй, даже капельку грустноваты.

— Ты как криминалист, — усмехнулся Другаренко.

Я отмахиваюсь — не мешай…

Над разлетом верхней губы маленькая и тоже чуточку затененная дорожка, припорошенная золотинками. Она останавливается у крупного раскрылья носа, будто удивляясь чудодейке-природе, изваявшей такое пластичное совершенство.

Свет заливает щеку, округлую мочку уха и, притускнев, прячется в трепетной прядке над виском, полутенью ложится на чистый девичий лоб.

— Не много ли света?

— Что ж, по-твоему, надо малевать черным, чтобы монахиню сделать? — возразил я ему, продолжая рассматривать портрет.

Правая сторона не видна, только лучится, как живой, веерок густых ресниц. И вот он, глаз. Большущий синий глаз под узким приопущенным крылом брови. В нем вся Валя: и сердце ее, и думы, и настроение. Я смотрю в задумчивый синий пламень, как в распахнутую душу, и вижу белых запоздавших аистов, роняющих перья в звездную ночь, слышу нерешительное «Для тебя, Коля…» и умоляющее «Андрей, опомнись!».

Девушка говорила. Говорила молча. Ах ты, пламень, синь-пламень!

— Ты художник, Витя!

— Солдат… Пошли к Лесновой. Или нет, сначала в ДЭС, к Акимушкину.

— С ума сошел. И так парню муторно.

— Ничего, вылечим. Пошли.

Николай был один. Он вслушивался в ровный гул двигателя и делал пометки в рабочем журнале.

— Эй, электробог, можно?

— Кто там? А, входите, ребята, присаживайтесь.

Чистенько, уютно у него. Другаренко отодвинул журнал и кивнул мне: давай.

— Отвернись, — сказал Виктор Акимушкину. — Так. Теперь смотри.

Коля взглянул на портрет, и его лицо вспыхнуло, преобразилось. Он смотрел неотрывно и что-то беззвучно шептал. Глядел, позабыв обо всем на свете. Глядел и никак не мог наглядеться.

— Ну? — спросил Другаренко.

Коля молчал.

— Мы пошли.

— Ребята…

На портрет накинуто покрывало.

— Ребята…

Мы сделали шаг к выходу.

— Ребят-а!

— Что?

— Вот у меня… все, что есть… Возьмите. — Акимушкин вытаскивал десятки, двадцатипятирублевые купюры. — Возьмите! Только… оставьте ее…

И вдруг Виктор бросил мне в лицо:

— Говорил же тебе… И-ди-о-ти-на!

Он резко повернулся и ушел, прижимая к себе портрет.

А Коля еще долго смотрел на скомканные деньги.

Мы поскреблись в дверь девичьей комнаты. Ира Хасанова взвизгнула. Дора крикнула:

— Минуточку. — И звонко рассмеялась.

«…Давай, давай, — слышалось из комнаты, — одевайся побыстрее. Говорила — попозже надо…»

Нам открыла Нечаева. Ира, скрестив руки на груди, сидела в коротком и тесном ситцевом халатике, плотно обхватывающем ее фигурку. Худенькая Дора все еще улыбалась, встряхивая короткой белесой прической. Валя сидела к нам спиной. С плеч свисал шерстяной платок. Зябнет, наверное, за столиком с книгами и тетрадками.

— Здравствуйте!

— Вечер добрый!

Оглянулась Валя:

— О, кто пришел! А я уже и ждать перестала…

Она поднялась из-за стола, тяжело шагнула нам навстречу. Что-то в ней изменилось. Полнее, что ли, стала?

А лицо осунулось, побледнело: конечно, много занимается.

— Садитесь, ребята, — пригласила она.

Другаренко повернул лицевую сторону портрета к Хасановой и Нечаевой. Ойкнули девчата и застыли на месте. Ирка даже руки от халатика отдернула, позабыв, для чего она их крестиком складывала.

— Ты посмотри, посмотри, Валюша! — вскрикнула Ира и тут заметила неполадки своего нехитрого костюма. Смутилась.

Леснова долго всматривалась, потом тихо сказала:

— Спасибо, Витя. — И поцеловала художника.

— А мне можно? — спросила Ира.

— Володю, — засмеялась Дора.

Комната наполнилась смехом. Дора обняла Хасанову и закружилась в вальсе.

— Девчонки, не хулиганьте! — крикнула Валя, улыбаясь.

За окном заревела сирена.

— Что это? — вскочила Ира с кровати.

— Тревога. Живо, девочки, живо!

Мы поспешно ушли.

Глава девятнадцатая

Работа шла полным ходом. В дивизион прислали рельсы, толстое профилированное железо и другие материалы, затребованные капитаном Тарусовым для изготовления предложенного им устройства.

Один комплект мы уже опробовали. Сержант Назаров освободил ракету от крепежных стяжек и сказал Новикову:

— Тащи.

— Один? — удивился Саша.

Комбат улыбнулся:

— Хочешь, Ритку мою пригласи.

Новиков поднатужился, готовясь двигать стальной дельфин по рельсам, но едва лишь дотронулся, как он плавно и бесшумно покатился на тележке к стоявшему автополуприцепу.

— Вот это да!

— Вместо четверых один.

— А насколько быстрее получается?

Проверили. Оказалось, в пять раз.

— Давайте остальные комплекты доделывать! — загорелся Новиков. Его поддержали все. Настроение повысилось.

— У Родионова получается что-нибудь? — спросил меня Галаб.

Я пожал плечами. Вот уже несколько дней я не подходил к оператору. Не знаю, обратился ли он к кому-нибудь за помощью или по-прежнему корпит один над прибором. Вместо меня сержанту ответил Виктор Другаренко:

— Получается. Вчера прибегает сияющий, точно второй раз на свет родился, показывает чертеж, испещренный пометками инженера, и говорит: «Балда, столько маялся, а закавыка-то небольшая была. Помогли разобраться. Перечерти, пожалуйста, схему набело, надо начинать монтировать». Сегодня отдал ему чертеж.

— Родионов хоть и не в нашей батарее, но прибор его будет в общем-то работать и на нас, стартовиков, — заметил сержант.

— Все ходим под одним «богом», — посмотрев на командный пункт, благоговейно поддакнул Новиков. — «Бог» сказал на разборе: «Никто ничего не будет делать за вас». Один и камень не сдвинешь, а артелью и гору поднимешь.

— Забыл ты, Новиков, еще одну поговорку, — сказал Попелицын.

— Какую?

— Как фронт не велик, а судьба его решается на твоей позиции.

— Ты к чему это? — насторожился Саша.

— А к тому, — пояснил Евгений, — что по команде «Вводи!» больно долго копаешься. Как нарочно заедает…

— Бу… сде… товарищ первый! Больше не заест, — козырнул Новиков и колобком скатился в окоп.

Что со мной? Меня все чаще тянет в кабины, к повелителям голубых молний, хотя аппаратура радиолокационного комплекса до сих пор кажется мне сплошным ребусом, в котором я почти ничего не смыслю. Не знаю, простое любопытство ли ведет меня туда, дружба ли с Родионовым, который пытается растолковывать мне азы мудреной науки, или хорошая зависть к тем, кто разбирается в сложнейших деталях электронного мозга так же свободно, как я в своем тягаче.

При мне проверяли работу прибора, законченного наконец Кузьмой. Расчет командного пункта был на местах. Операторы сопровождали имитированные цели. Сидел у экрана выносного индикатора и сам конструктор прибора, взволнованный необычным испытанием старший сержант. Решался вопрос: быть или не быть родионовскому изобретению.

На шкале, разградуированной в оценках и минутах, подсчитываются ошибки операторов и выставляются результаты сопровождения.

— Тонкая штука, — заметил майор Мартынов.

— Тут и быстрота и точность, никакой субъективности, — отозвался офицер наведения. — Смотрите, — показал он командиру.

— Да, можно заканчивать. Ну, товарищ Родионов, — майор повернулся к изобретателю, — поздравляю вас с успешным завершением испытания прибора. — Он подал руку смущенно улыбавшемуся Кузьме.

Это было неделю назад, а сегодня старший сержант сдает экзамен на право допуска к работе за офицера-техника. Члены экзаменационной комиссии в кабине, окутанной полумраком. Я притулился в сторонке и переживал за Родионова. Вот до чего дело дошло: за технократа волнуюсь.