Катрин Милле - Ревность

• Название: Ревность
• Автор: Катрин Милле
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Эротика, Секс
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0582-4

«Лимбус Пресс» продолжает издание книг неподражаемой Катрин Милле — писательницы, арт-критика, главного редактора влиятельного парижского журнала «Ар-Пресс». После скандально знаменитого романа «Сексуальная жизнь Катрин М.» — бесспорного мирового бестселлера — и работы на грани искусствоведения и психоанализа «Дали и я», выходит вторая автобиографическая книга, «Ревность».

«Ревность» — это пристальный и предельно откровенный анализ психологического и физиологического состояния Катрин М., неожиданно обнаружившей измену мужа. Книга погружает нас в самые интимные переживания героини, хитросплетения ее мыслей, чувств и желаний. На своем выстраданном опыте автор показывает, как должна, или скорее не должна, вести себя женщина в подобной ситуации.

---

Я сама могла в этом убедиться, например, во время прогулки с одной общей приятельницей и Клодом, отношения с которым перешли в мирную фазу. Мы вошли в тот возраст, когда кажется, что жизнь становится более стабильной; это не означает, что она менее насыщена событиями или переживаниями, просто нам не терпится оценить свой недолгий опыт, и мы пускаемся в размышления и критический анализ. Мы были в Касселе на выставке «Документа» и собирались посетить Гемальдгалери, расположенную в замке, который возвышается над городом. Мы решили пройти туда через террасные сады и шли медленно — во-первых, было очень жарко, а во-вторых, мы разговаривали. Я сохранила в памяти этот приятный, но довольно малозначительный эпизод, хотя, по правде говоря, не помню, какую важную тему мы обсуждали, возможно, потому только, что приятельница сообщила мне, что испытывает своего рода восхищение (как она выразилась) перед моей мудростью. Возможно, что в присутствии Клода и в отсутствие Жака, который не участвовал в этом путешествии, я старалась вести себя как можно более невозмутимо. Однако и в этом случае, как и во многих других, мне требовалось, чтобы кто-то представил меня себе самой, предложил мне образ, с которым я могла бы себя соотнести. Несомненно, я никогда не была так счастлива, как с Жаком, но где находилась та персональная башня, откуда я могла созерцать это воплощенное счастье? Для того чтобы, пользуясь лишь доступными мне средствами, увидеть свой собственный образ (правда, когда пытаешься определить его точнее, а иногда и улучшить, по законам диалектики он превращается в пример для подражания), мне была необходима возможность к отступлению. А такой возможности у меня не было.

Моя жизнь разворачивалась в различных контекстах и разнообразных компаниях, и перемена ракурса могла показать меня в ином свете. К тому же, как я уже пыталась заметить, поскольку не делилась с Жаком перипетиями своей сексуальной жизни, то превратилась в этой области в более проницательного наблюдателя. Как бы то ни было, сексуальные связи, которые я поддерживала параллельно, создавали герметически закрытые миры, и мне бы показалось неуместным, чтобы кто-то, пользуясь одной из них, начал расспрашивать меня о другой, а особенно о моей жизни с Жаком. Возможно, в каких-то из этих историй было больше вымысла, чем в других, но, так легко попадаясь в ловушку каждой из них, я никогда не размышляла о том, что затевается, и о том, что затевала я сама за рамками этих историй. Точно так же я не могла предположить, что другие, в свою очередь, будут продолжать иные истории на стороне.

Спрятанный конверт

Один из первых текстов, написанных Сальвадором Дали для подкрепления его теории параноидально-критической деятельности, был опубликован в «Минотавре» под заглавием Неэвклидовская психология одной фотографии. Чтобы понять этот текст, нужно описать упомянутую фотографию: две гордых владелицы бутика и мужчина довольно бесцветной наружности позируют, стоя перед магазином; но взгляд самого Дали, который, соответственно, прослеживаем и мы, прикован не к главной «завораживающей» композиции, а к крохотной пустой катушке для ниток, которая почему-то валяется возле поребрика. «Этот, прежде всего, эксгибиционистский предмет, который, в силу своего „незаметного существования“, по своему характеру и по своей невидимой сути склонен к внезапному появлению сродни „параноидальным явлениям“, громко [взывает] к интерпретации».

Хотя, увы, я не могу предложить публике столь же восхитительное, как у Дали, искусство, я все же наделена неким даром наблюдательности, благодаря которому я тоже замечаю то, что ускользает от взора других. Прежде всего, этому способствовали дополнительные разъяснения, которые привносят в этот дар записки художника, но не только комментарии к картинам Дали побудили меня изучать его творчество. Я легко ориентируюсь в незнакомом городе, и не столько по карте, сколько внезапно фиксируя в памяти архитектурную деталь или витрину на углу улицы. Когда я раскрываю журнал, я непроизвольно отмечаю произведения искусства или какие-то второстепенные предметы на фотографиях, запечатлевших знаменитостей в интерьерах их домов; не прилагая усилий, я разбираю названия на корешках книг, стоящих на стеллаже, перед которым они позируют. В метро я не могу не обратить внимания на оторвавшийся подол у женщины, поднимающейся передо мной по эскалатору. Друга, у которого я останавливалась, очень забавляла моя способность информировать его, где находится та или иная вещь, потерявшаяся в его собственном доме; я не отличаюсь излишним любопытством, просто, когда я помогала хозяину расставлять посуду в буфете, мой взгляд задержался на этом безразличном для меня предмете в окружении других и тут же запечатлелся в моем мозгу. Отметьте, что эта острота визуального восприятия не зависит от желания того, кто ею наделен. Поэтому такой человек с полным основанием делает вывод, что он «случайно заметил» какой-то не заслуживающий внимания предмет или незначительную деталь. Дали очень точно назвал катушку «эксгибиционистской». Зритель сам не направил бы туда взгляда и не заметил бы ее, и именно это его «поразило», иными словами — вызвало состояние агрессии.

Я сразу же уточню. Разумеется, агрессия возникает только на подготовленной почве. Какие психологические черты произрастают из сверхнаблюдательности? Работая над Дали, я могу назвать две (более глубокое исследование, несомненно, позволило бы выявить больше взаимопересечений). Первая, самая очевидная, это сексуальная любознательность. Устремляясь к менее заметному, глаз обнаруживает то, что обычно бывает скрыто. Впрочем, мы живем в таком обществе, где наши гениталии, всё, что с ними связано, и их деятельность должны оставаться полностью скрытыми от посторонних глаз. Перевести неожиданно взгляд на ложечку, которую хозяин дома забыл где-то очень далеко от столовой, — значит, вторгнуться в его интимную жизнь, поскольку тогда мы понимаем, что проникли в мир его потаенных глубоких раздумий, в которые он был погружен в момент, когда совершил оплошность; точно так же оторванный подол впускает нас в хаос платяного шкафа, который его владелица постеснялась бы открыть при посторонних. Это может вызвать у нас чувство неловкости. В этих случаях ложечка или оторванный подол являются метафорами половых органов. Значит, такова была окончательная цель, вытесненная из сознания или забытая теми, кто отдается внутренним порывам.

Вторую черту я бы определила как безразличие к упорядоченью мироздания. Дали пользуется своей находкой как предлогом, чтобы развенчать эвклидову геометрию, которая не только определяет наше представление о мире через пирамидальную перспективу, но в результате навязывает нам себя в качестве способа восприятия и даже образа мысли. Чтобы воспринимать то, что происходит на полях и по углам, нужно обладать вольномыслием по отношению к иерархическим системам, которые отводят больше внимания тому, что творится в центре и на вершине, — тому, что эти системы именуют общественным, моральным или даже эстетическим порядком. Например, нужно научиться умерить свой интерес к фотографии, предложенной Дали, как изображению продавцов начала XX века; лучше заострить внимание на «мусоре», как это называет сам Дали, упавшем в сточный желоб, а не на группе из трех человек. Нужно также проигнорировать красоту контраста между освещенными участками и тенью на фотографии. Тот, кто перемещается по миру, влекомый свободным от предвзятости любопытством, наделен более восприимчивым взором, наглядно преподносящим нам реальность «на блюдечке». Он полностью отвергает различия между интересным и скучным, благородным и низким, красивым и уродливым. В его глазах мир сохраняет цельность, присущую ему до грехопадения. По большому счету, этот кто-то безнравственен.

* * *

Пространство, в котором мы с Жаком жили в Париже, было организовано вокруг большой комнаты, которая, как в сельском доме, выполняла множество функций. Именно туда сначала попадали гости; они оставляли там свои сумки и снимали пальто; там мы готовили; стеллаж с книгами занимал большую часть стены в глубине помещения. В центре стоял огромный овальный стол, и поскольку в этой комнате пересекались все пути, он был завален почтой, подборками газетных вырезок, каталогами и книгами, журналами, развернутыми газетами, и все это нужно было либо отодвинуть, либо разобрать перед едой. Именно среди этого вороха бумаг я несколько дней подряд замечала конверт, посланный, как я сразу поняла, из фотолаборатории, где проявляют снимки. Он лежал поверх других писем. Жак много фотографировал, но не сразу отдавал снимки в проявку. Это была игра, в один прекрасный день он появлялся с негативами, вынимал их из конверта и показывал виды, требовавшие от меня усилия мысли, чтобы соотнести их с соответствующими местами и обстоятельствами. Несколько раз я хотела предложить Жаку открыть этот конверт, который валялся на столе, но каждый раз меня что-то отвлекало.