Наум Коржавин - На скосе века

• Название: На скосе века
• Автор: Наум Коржавин
• Издательство: Время
• Жанр: Поэзия
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9691-0193-7

«Поэт отчаянного вызова, противостояния, поэт борьбы, поэт независимости, которую он возвысил до уровня высшей верности» (Станислав Рассадин). В этом томе собраны строки, которые вполне можно назвать итогом шестидесяти с лишним лет творчества выдающегося русского поэта XX века Наума Коржавина. «Мне каждое слово будет уликой минимум на десять лет» — строка оказалась пророческой: донос, лубянская тюрьма, потом сибирская и карагандинская ссылка… После реабилитации в 1956-м Коржавин смог окончить Литинститут, начал печататься. Но тот самый «отчаянный вызов» вновь выводит его на баррикады. В результате поэт был вынужден эмигрировать, указав в заявлении причину: «нехватка воздуха для жизни»…

Колесо истории вновь повернулось — Коржавин часто бывает в России, много печатается, опубликовал мемуары. Интерес к его личности огромен, но интерес к его стихам — ещё больше. Время отразилось в них без изъятий, без искажений, честно.

Издано при финансовой поддержке Федерального агенства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России».

Оформление и макет Валерий Калныньш.

---

Ленинград

Он был рождён имперской стать столицей.
В нём этим смыслом всё озарено.
И он с иною ролью примириться
Не может.
      И не сможет всё равно.

Он отдал дань надеждам и страданьям.
Но прежний смысл в нём всё же не ослаб.
Имперской власти не хватает зданьям,
Имперской властью грезит Главный штаб.

Им целый век в иной эпохе прожит.
А он грустит, хоть эта грусть — смешна.
Но камень изменить лица не может, —
Какие б ни настали времена.

В нём смысл один — неистребимый, главный,
Как в нас всегда одна и та же кровь.
И Ленинграду снится скиптр державный, —
Как женщине покинутой —
             любовь.

1960

* * *

Пусть с каждым днём тебе труднее,
И сам ты плох, и всё — не так,
Никто тебя не пожалеет,
Когда прочтёт о том в стихах.
Как жить на свете ни мешали б,
Как дни бы ни были трудны,
Чужие жалобы скучны:
Поэзия — не книга жалоб.

…………………………………………

Но все застынут пред тобою,
Когда ты их — свой дух скрепя —
Ожгёшь необходимой болью,
Что возвращает всем — себя.

1960

Дети в Освенциме

Мужчины мучили детей.
Умно. Намеренно. Умело.
Творили будничное дело,
Трудились — мучили детей.

   И это каждый раз опять, —
   Кляня, ругаясь без причины…
   И детям было не понять,
   Чего хотят от них мужчины.

За что — обидные слова,
Побои, голод, псов рычанье?
И дети думали сперва,
Что это за непослушанье.

   Они представить не могли
   Того, что было всем открыто:
   По древней логике земли,
   От взрослых дети ждут защиты.

А дни всё шли, как смерть страшны,
И дети стали образцовы,
Но их всё били.
       Так же.
           Снова.
И не снимали с них вины.

Они хватались за людей.
Они молили. И любили.
Но у мужчин идеи были,
Мужчины мучили детей.

   Я жив. Дышу. Люблю людей,
   Но мне бывает всё постыло,
   Как только вспомню: это — было.
   Мужчины мучили детей.

1961

* * *

Он собирался многое свершить,
Когда б не знал про мелочное бремя.
А жизнь ушла
       на то, чтоб жизнь прожить.
По мелочам.
       Цените, люди, время.

Мы рвёмся к небу, ползаем в пыли,
Но пусть всегда, везде горит над всеми:
  Вы временные жители земли!
  И потому — цените, люди, время!

1961

* * *

У меня любимую украли,
Втолковали хитро ей своё.
И вериги долга и морали
Радостно надели на неё.

А она такая ж, как и прежде,
И её теперь мне очень жаль.
Тяжело ей — нежной — в той одежде,
И зачем ей — чистой — та мораль.

1961

* * *

Брожу целый день по проспектам прямым
И знаю — тут помнят меня молодым.
Весёлым. Живущим всегда нелегко,
Но верящим в то, что шагать — далеко.
Что если пока и не вышел я в путь,
Мне просто мешают как надо шагнуть.
Но только дождусь я заветного дня,

Шагну — и никто не догонит меня.
Я ждал. Если молод — надейся и жди.
А город — он тоже был весь впереди.
Он рос, попирая засохший ковыль.
В нём ветер крутил августовскую пыль.
Он не был от пыли ничем защищён…
Но верил, надеялся, строился он.

И я не страданьем здесь жил и дышал.
Напор созиданья меня заражал.
И был он сильнее неправды и зла…
А может быть, всё это юность была.
И если кручина являлась во сне,
Причина была не во мне, а вовне.

Так было… А после я жил, как хотел,
И много исполнил задуманных дел.
И многое понял. И много пронёс.
И плакал без слёз. И смеялся до слёз.
И строки руками таскал из огня…
(За что теперь многие любят меня.)
Был счастлив намёком, без злобы страдал.
И даже не знал, что с годами устал.

Но вдруг оказалось, что хочется в тень,
Что стало дышать мне и чувствовать лень.
Вот нынче в какую попал я беду!
Никто не мешает — я сам не иду.
И снова кручина. Я вновь как во сне.
Но только причина — теперь не вовне…

…И вот я, как в юность, рванулся сюда.
В мой город… А он — не такой, как тогда.
Он в зрелую пору недавно вступил,
Он стал властелином в притихшей степи.
И пыль отступила пред ростом его.
И больше не надо напора того,
Который спасал меня часто тогда.
Того, за которым я ехал сюда.

Здесь был неуют, а теперь тут — уют.
Здесь трезвые парочки гнёздышки вьют.
И ищут спокойно, что могут найти.
И строят свой город с восьми до пяти.
А кончат — и словно бы нет их в живых —
Душой отдыхают в квартирах своих.
И всё у них дома — и сердце, и мысль.
А если выходят — так только пройтись.

Работа и отдых! На что ж я сержусь?
Не знаю — я сам не пойму своих чувств.
Я только брожу по проспектам прямым,
По городу, бывшему раньше моим,
И с каждым кварталом острей сознаю,
Что ВРЕМЯ закончило юность мою.

И лучше о прежнем не думать тепле —
По-новому счастья искать на земле.

Караганда, август — сентябрь 1961 Найдено и доработано 19–20 мая 1968, Москва

Каталог «Современных записок»

Памяти Марины Цветаевой

Поколенье, где краше
Был — кто жарче страдал.

М. Цветаева

Тут не шёпот гадалок:
Мол, конец уже близок, —
Мартиролог — каталог
«Современных записок».

Не с изгнаньем свыкались,
Не страдали спесиво —
Просто так, — задыхались
Вдалеке от России.

Гнёт вопросов усталых:
«Ах, когда ж это будет?»
Мартиролог — каталог
Задохнувшихся судеб.

Среди пошлости сытой
И презренья к несчастью —
Мартиролог открытий,
Верных только отчасти.

Вера в разум средь ночи,
Где не лица, а рожи, —
Мартиролог пророчеств.
Подтвердившихся. Позже.

Не кормились — писали,
Не о муках — о деле.
Не спасались — спасали,
Как могли и умели.

Не себя возносили
И не горький свой опыт —
Были болью России
О закате Европы.

Не себя возносили,
Хоть открыли немало, —
Были знаньем России!..
А Россия — не знала.

А Россия мечтала
И вокруг не глядела,
А Россия считала:
Это плёвое дело.

Шла в штыки, бедовала —
Как играла в игрушки.
…И опять открывала,
Что на свете был Пушкин.

1962

Современники

Ст. Рассадину

Сквозь тучи
      в рассвет синеватый
Пошел самолёт напролом,
И город, где жил я когда-то,
Огнями возник под крылом.
Он вдруг поднимался неслышно,
Кружило его и несло…
А рядом со мной
         неподвижно
В пространстве лежало крыло.
Всё было доступным, понятным,
Известным давно и простым.
И всё-таки было занятно,
Что мы среди неба висим.
Что здесь, в этой точке высотной,
Нас держит пространство одно…
Казалось вещественным, плотным
И было надёжным оно.
А город навстречу бросался,
Вздымался, стоял под углом
И снова лежал… И казался
Пунктирным большим чертежом.
Он был необъятным простором,
Скопленьем холодных светил,
Мой город… Тот самый, в котором
Три года я временно жил.
Да, временно… Всё это было
Лишь временно в жизни моей.
Да, временно… Дни торопил я,
Чтоб время прошло поскорей.

И всё это даже не странно.
Но кто объяснит, почему
Из жизни своей постоянной
Мечтал я вернуться к нему.
Зачем, позабыв про усталость,
Тот город я видел во сне…
Знать, время прошло… Но осталось,
Как всё остаётся во мне.

Тут, с юным покончив бесстрашьем,
Мне бросив: «Счастливо живи!» —
Девчонка по воле мамаши
Сбежала в начале любви…
Весёлой была и спокойной,
Игры, любопытства полна…
И всей моей жизни нестройность
Легко устраняла она.
Теперь у неё всё что нужно:
Семья, и работа, и быт.

И может, сейчас, перед службой,
Здесь где-то внизу она спит.
И пусть я совсем не обязан
Прощать ей побег из мечты,
Я — помню! С ней жизнью я связан,
А жизнь оставляет следы!

…………………………………………

Качается скопище света,
То встанет, то прянет назад.
Но даже не зная про это,
Друзья мои в городе спят.
Им письма писать забывал я
В заботах текущего дня.
И — больше: везде, где бывал я,
Бывали друзья у меня.
По страсти, надеждам, потерям,
По вехам на трудном пути…
И там, где я не был, — я верю, —
Я тоже бы мог их найти.
Но нет в моём сердце измены. —
В нём живы все дружбы и дни,
Они для души равноценны,
Хоть в разное время они.

Далёкие лампочки светят.
(Не раз я бродил среди них.)
Там завтра друзья меня встретят,
И всё восстановится вмиг.
И сядем семьёю одною,
Где каждый по-прежнему мил.
И будет меж ними и мною
Та жизнь, где я с ними дружил.
В блужданьях, открытьях, прозреньях
Я всё же не стал им чужим.
Ведь каждый из нас современник
Всего, что бывает с другим.

…………………………….………………

Я думаю, словно о чуде,
Об этом… И тут я не прав:
Мы все современники, люди, —
Хоть мы — переменный состав.
Нам выпало жить на планете
Случайно во время одно.
Из бездны эпох и столетий
Нам выбрано было оно.
Мы в нём враждовали, дружили,
Любили, боролись с тоской.
И все бы мы были чужие
Во всякой эпохе другой.
Есть время одно — это люди,
Живущие рядом сейчас.
Давай к нему бережней будем —
Другого не будет у нас!

…………………………….………….

Всё резче рассвет синеватый.
Коснулся земли самолёт,
И город, где жил я когда-то,
Живым предо мной предстаёт.
Рассвет холодит мои плечи,
И светят огни сквозь туман…
И друг выбегает навстречу
И рвёт из руки чемодан.
И словно бы прошлое
          право
Своё обретает опять.
И утром — спецовка. И — в лаву —
За смену свою отвечать!
Тут много хорошего было,
Тут не было бросовых дней,
Но дни как дурак торопил я,
Чтоб время прошло поскорей…

Что ж! Время, подумавши малость,
Прошло…
      Хоть грусти, а хоть пой.
Верней, оно здесь и осталось…
Его не увозят с собой.

1962

Братское кладбище в Риге