Сергей Михайлов - Возврату не подлежит

• Название: Возврату не подлежит
• Автор: Сергей Михайлов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Роковой день приближался. Осталась неделя.

Он проводил ревизию своей жизни. Он обязан был это сделать, чтобы быть готовым принять последний удар судьбы. Раз это неизбежно, все точки над "i" должны быть расставлены. Все до единой. Рассчитаться со всем, что связывает его с жизнью, получить полный расчёт, очиститься - и с умиротворённой душой перешагнуть последний порог. Это необходимо. Не должно оставаться ничего, что бы тянуло его назад, к миру. Сбросив бремя жизни, всех тяготивших его проблем, он обретёт свободу. И свободным примет смерть.

В его памяти, картина за картиной, эпизод за эпизодом, страница за страницей воскресали видения прошлого. Длинная череда их проходила перед его мысленным взором, словно кадры немого кино. Он фокусировал внимание на том или ином фрагменте жизни, просеивал через сито своей души, вновь переживал его, остро, горячо, с болью, с надрывом - и ставил на нём крест. Вычёркивал из памяти. С корнем вырывал из сердца. Всё. Возврата к нему больше не будет. Теперь - следующий кадр.

Он должен пережить свою жизнь с самого начала. Прокрутить её через вживлённый в мозг кинопроектор. А потом закрыть дверь в прошлое - навсегда. Иначе грядущая смерть будет слишком мучительной.

Прошлое не отступало, следовало за ним по пятам. Не все воспоминания удавалось выкорчевать с первой попытки. Некоторые цеплялись, словно репей, за его память, и вырвать их можно было лишь путём титанических усилий. Слишком часто испытывал он сожаление и боль, когда пытался перечеркнуть тот или иной фрагмент прошлого. Снова и снова возникал образ матери, звал, манил в детство - туда, где небо было безоблачным, трава - ослепительно зелёной, а солнце сияло так, как не сияло потом больше никогда. Волнами наплывало, неотступно преследовало видение разодранной в кровь коленки и соседской яблони, на которую он забрался как-то ночью (уж очень хорош был у этого старого одноногого хрыча белый налив!) и с которой впопыхах летел, спасаясь от погони, замирая от детского ужаса, ломая на лету ветки - тогда ему шёл всего шестой год. Воспоминание было уютно-тёплым, волнующим, и терять его не хотелось. Но... у него не было выбора: осталась всего неделя, нужно было спешить. Беспощадное время не знает ни тормозов, ни преград, оно мчится вперёд, ломает судьбы, перемалывает жизни. И нет силы, способной его остановить.

Большая светлая комната с множеством дверей. Десятки самых разных дверей: высоких и широких, инкрустированных лепниной, и совсем маленьких, узеньких, в которые можно протиснуться лишь с большим трудом. Все двери распахнуты настежь, из всех струится свет, из одних - ослепительно-яркий, напористый, огненный, режущий глаз, из других - мягкий, обволакивающий, матовый, тёплый, как парное молоко, из третьих - тусклый, бледный, холодный, подобный свечению зимней луны в морозную ночь. Волны света врываются в комнату, разливаются по всему её пространству, проникают в самые отдалённые уголки, зажигают каждый атом пространства. Здесь, в комнате, питаемая льющимся отовсюду светом, царит Жизнь. Но... что-то происходит: послушные неведомой силе, двери одна за другой начинают закрываться. Свет в комнате меркнет, медленно выползает из щелей ледяной мрак, шаг за шагом пожирая освещённые участки, оттесняя их к центру - туда, где ещё трепещет, тлеет искорка Жизни. И вот наконец очередь доходит до последней двери. С глухим громким стуком захлопывается и она - с таким стуком, наверное, падает первый сухой ком земли на крышку гроба, опущенного в могилу. Свет окончательно меркнет. Комната погружается в беспросветный мрак. Угасает Жизнь. На смену ей приходит Смерть.

Ему ни разу не пришло в голову напиться. Наверное, многие на его месте, узнав о скорой кончине, именно так бы и поступили. Утопить горе в вине, забыться в пьяном угаре, проспиртовать душу и мозг круглосуточными возлияниями, и в таком состоянии дотянуть до неизбежного конца - что может быть естественнее для человека в его положении? Человека, обречённого знать дату собственной смерти.

Да, накачаться алкоголем и забыться - это был выход. Не забвения ли искал он? Полного, абсолютного забвения, атрофирующего чувства, дарующего покой и умиротворение. Но... за возлиянием неизбежно следует похмелье, тяжёлое, мутное, угнетающее. Вместе с ним возвращается и невыносимое бремя реальности, знание о неизбежности конца. Нет, этот вариант ему не подходит. Собственную смерть он должен встретить с ясной головой и открытым забралом, лицом к лицу, глаза в глаза.

Покончив с прошлым, он приступил к настоящему. Освободиться от него было намного сложнее: оно-то как раз и питало его теперешнюю жизнь, придавало ей смысл. Слишком плотно он увяз в ней, в этой жизни, чтобы разом порвать все узы, связывающие с ней. Но ведь жизнь подходит к концу, не так ли? И совсем уже скоро, через каких-нибудь несколько дней, неотвратимая смерть так или иначе сама поставит на ней крест - так стоит ли ждать, отдавать ей на откуп, этой уродливой старухе с косой, самое сокровенное, что у него есть? Перед лицом смерти он должен предстать чистым и нагим, как невинный Адам до грехопадения. Уничтожить разом всё, что привязывает его к жизни, разрубить этот гордиев узел - и делу конец. Вбить в душу осиновый кол, отсечь все нити, вырвать из сердца любовь, привязанности, долг...

Не отпускала Лида, жена. Образ её то и дело всплывал в сознании, требовал внимания. Сердце сжималось от тоски и неизбежности потери - он любил её, может быть не столь горячо, как в дни их молодости и первых встреч, но зато прочно, надёжно, как неотъемлемую часть его самого. Лучшую часть - сейчас он не боялся себе в этом признаться.

И ещё сын... Дембель уже не за горами, нынешней осенью он вновь перешагнёт порог этого дома. Почти два года разлуки стёрли, затушевали его образ, память хранила лишь ряд фиксированных, статичных изображений, подобных фотоснимкам - и всё же как много он для него значил! какую власть имел над отцовским сердцем! и сколько боли и страданий нужно было претерпеть, чтобы навсегда вычеркнуть из памяти любимого человека единственного сына!..

Вырвать, вырвать с корнем! Выкорчевать, выпотрошить, растоптать, распылить на атомы, развеять по ветру! Пусть канет в небытие всё! Пусть всё летит к чертям! И пусть пропадёт всё пропадом!

Смерть не прощает слабых...

Череда дней, отпущенных ему судьбой, становилась всё короче. И вот как-то раз, пробудившись серым пасмурным утром, он понял: отсчёт времени уже пошёл на часы. Но главное было в другом: в то утро он обрёл свободу. Он был выпотрошен, опустошён до предела, до последнего закоулка души - отныне ни прошлого, ни настоящего, ни тем более будущего для него более не существовало. Забвение... Он освободился от бремени жизни. Освободился, чтобы достойно встретить смерть. Да, теперь он готов встретить её - разве все последние дни не были подготовкой к этой встрече?

Небывалое чувство лёгкости, покоя, умиротворения снизошло на него. Свободен... Отныне он исторгнут из мира, а мир, со всеми его проблемами, печалями, радостями, страстями вычеркнут из памяти. Выжжен из сердца. Будь он буддистом, восточным мудрецом, мог бы назвать это воздушное состояние нирваной - состояние, достичь которого под силу лишь избранным единицам из числа истинных адептов веры. Однако он был далёк от религиозно-мистических воззрений на жизнь и на своё место в ней, в смерти же видел лишь одно: конец жизни, её безоговорочную и необратимую капитуляцию.

Утро последнего дня... Оно застало его сидящим в кресле. Он знал: это случится сегодня. Ждать осталось совсем недолго.

День обещал быть на редкость погожим, по настоящему летним: в небе - ни облачка, восток озарён заревом восходящего солнца, птичий гомон возвещает торжество жизни. Но для него уже ничего не существовало. Он сидел здесь, в этом кресле, более суток - без пищи, без воды, без мыслей. И будет сидеть, пока натянутая до предела нить - последняя нить - не оборвётся.

Теперь он ждал только одного: прихода этого последнего мгновения.

Звонок в дверь.

Он не шелохнулся. Ни единый мускул не дрогнул на его застывшем, словно каменная маска, лице. Входная дверь скрипнула, из прихожей донеслись чьи-то неуверенные шаги.

- Извините, у вас было открыто, - услышал он смущённый мужской голос. Разрешите войти?

Не поворачивая головы, он чуть заметно кивнул.

Перед глазами возник человек, в котором он с трудом узнал доктора того самого, который две недели назад вынес ему смертный вердикт. Доктор переминался с ноги на ногу и явно был не в своей тарелке. В глаза приговорённому к смерти он смотреть не решался.

Вошедший заговорил, скороговоркой выплёвывая слова:

- Я страшно виноват перед вами. Произошла непростительная ошибка... Нет у вас никакого рака, понимаете... Тогда, на приёме, я по оплошности взял результаты анализов другого пациента. Не ваши, понимаете... У вас панкреатит, а не рак, хроническая форма панкреатита... никакой угрозы для жизни... С вами всё в порядке?