Анна Берсенева - Уроки зависти

• Название: Уроки зависти
• Автор: Анна Берсенева
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-55640-3

Социологам известно, что зависть – самое сильное человеческое чувство. А Люба Маланина знает это не по социологическим исследованиям – по собственной жизни. Ну как ей не завидовать всем и вся? Подруги, с которыми в одном дворе на Малой Бронной выросла, смотрят на Любу свысока. Мужчина, в которого с детства влюблена, относится к ней с обидной покровительственностью. Смириться с тем, что вся жизнь пройдет на вторых ролях, как смирилась с этим ее мама? Но Любу зависть подталкивает совсем к другому решению: полностью свою жизнь переменить. И это ей удается! Осталось только дождаться счастья…

---

– И, заметь, если я действую так, как сама считаю нужным, то мои ожидания никогда не оказываются напрасными, – уточнила Кира.

– Но вот сегодня оказались же! – засмеялась Сашка.

– Потому что сегодня я послушалась тебя!

– И прекрасно провела день.

Александра привыкла, чтобы последнее слово оставалось за ней. Кира тоже к этому привыкла, но ее железная самоуверенность все же проигрывала Сашкиному воздушному легкомыслию.

Люба видела Киру с Сашкой насквозь. Конечно, она часто на них сердилась и привычно им завидовала, но от того, что она знала их как себя, притом знала всю жизнь, и они всю жизнь ее знали, – от этого ей было с ними так легко, как ни с кем другим никогда не бывало.

Но вот Федора Ильича она тоже ведь знала всю жизнь, однако вместо легкости испытывала в его присутствии только пугающий восторг и смятенное ожидание. Хотя чего ей вообще-то было ожидать от Федора Ильича? Только покровительства, ну так оно и так есть и всегда наличествовало в неизменном виде.

Люба вздохнула. Покровительство со стороны Федора Ильича ее категорически не устраивало.

Пока обсуждали, что делать с не тем Шахматовым и стоит ли искать то, все успели выбраться из машины.

– Едем в наше Шахматово, – решил Федор Ильич.

Видимо, он понял, что обсуждение затянулось и вот-вот приведет к тому, что горе-путешественники растворятся в лугах.

– Наше – это какое? – завелась было упрямая Кира. – То, где стройка?

– Кирка, не начинай, – тут же остановил ее Федор Ильич. – И от машины не удаляйся. Усаживайтесь, поехали к Блоку.

Кира снова села впереди, рядом с Царем, хотя для нее точно не имело значения, с ним она рядом или с кем-то другим. Даже не спросила – может, кто-нибудь другой вперед хочет! Хотя к чему пустые расспросы? Сашка пригласила Саню, значит, с ним и сядет рядом на заднем сиденье. А Любу и спрашивать не обязательно: не тот она человек, который принимает решение, во всяком случае, если есть кому его принять, кроме нее, и к этому все тоже привыкли с детства.

Стоило Федору Ильичу сказать, чтобы все усаживались, и все сразу оказались на своих местах. Он-то как раз был тем человеком, который принимает решение при любом составе компании. Своих решений Царь никогда никому не навязывал, но все сами подчинялись ему с охотой; эта его способность была такой же данностью, как Сашкино обаяние.

Еще когда все они только в первый класс пошли, Любина мама говорила, что Федя Кузнецов будет крупным руководителем, и Люба была с ней согласна. Кем же еще ему быть и кому же быть крупным руководителем, если не ему? Когда он выбрал в МГУ математический факультет, все даже удивились, потому что было не очень понятно, чем может руководить математик, а по мужской линии все в семье Кузнецовых чем-нибудь руководили. Его отец был главным врачом Боткинской больницы, а прапрадед так даже экономическим министром при последнем царе или не министром, но кем-то вроде.

Должность прапрадеда в соединении с личными качествами Феди Кузнецова и породила прозвище Царь. И Федором Ильичом его называли тоже из-за особенных личных качеств. Вот этих самых, благодаря которым именно он сейчас решил, ехать им на поиски Шахматова или возвращаться домой.

Сашка, затеявшая всю эту бестолковую поездку, тем временем болтала с Саней, сидящим на заднем сиденье между нею и Любой. Никаких угрызений совести она при этом явно не испытывала; кто бы сомневался!

– И ты представь, что она мне заявляет вчера на вокзале? – особенно не прислушиваясь, все же слышала Люба. – Ты, говорит, Александра, ежедневно должна Бога благодарить за то, что он дал тебе голос. Каждое утро – лбом в пол и благодари. Потому что, говорит, на свете миллионы людей, которые и хотели бы как-то себя выразить, да им нечем, а тебе Бог дал, чем себя выражать, вот и благодари его по гроб жизни лбом об пол за две связочки у тебя в горле.

– Интересная теория, – заметил Саня.

– Я всегда знала, что Тамонникова сумасшедшая! – Сашкин смех сверкнул, как солнечные блики, прыгающие по сиденьям. – Неистовая прелесть. Я ее, конечно, люблю, но лоб у меня не для поклонов.

Скосив взгляд, Люба увидела темные веселые Сашкины глаза и затылок глядящего на нее кавалера.

Всех Сашкиных многочисленных поклонников именовала кавалерами Любина мама. Ей просто слово это нравилось, потому что любимой ее книгой была «Манон Леско» и любимым персонажем, соответственно, кавалер де Грие.

Когда Любе было четырнадцать лет и все связанное со взрослыми вообще и с мамой в частности вызывало у нее раздражение и злость, она поинтересовалась, читала ли та хоть одну книгу, кроме этой своей «Манон».

– Не читала, ну и что? – пожала плечами мама. – Я и не понимаю, зачем было другие писать, когда эта есть.

Очередной Сашкин кавалер отличался разве что берущим за душу голосом. В остальном он выглядел точной копией прежних: смотрит на Сашку не отрываясь и соглашается со всеми глупостями, которые без малейших сомнений слетают с ее языка.

– Да и Богу вряд ли необходимо, чтобы ты об пол колотилась, – сказал он. И, повернувшись к Любе, спросил: – Ты бы стала лбом стучать, если бы у тебя голос был?

– Не стала бы, – ответила она. – Что у меня от этого голоса прибавилось бы?

– Жаннетта у нас мыслит исключительно утилитарно, – засмеялась Сашка. – Но в отличие от Кирки цели у нее куда менее масштабные.

– Жаннетта? – удивился Саня. – Мне показалось, тебя как-то иначе зовут.

Хоть Сашкин кавалер и был Любе безразличен, но все-таки ее уязвило, что он даже имени ее не запомнил, хотя целый день, можно сказать, бок о бок с ней провел.

– Да, она Жаннетта, – с удовольствием повторила Сашка. – Два «н» и два «т».

Имя было Любиным проклятием. Мама назвала ее в соответствии со своими представлениями о прекрасном и, сообщая кому бы то ни было, как зовут ее дочку, всегда уточняла:

– Не Жанна, а Жаннетта. Два «н» и два «т».

Сашка впервые услышала это почти двадцать лет назад, когда они пошли в детский сад – до этого она была уверена, что Любу зовут Любой, – и с тех пор считала нужным объявлять ее настоящее имя всем, кто об этом просил и не просил. Сама Люба уж точно ее об этом не просила.

– А ты бы, Александра, не лезла, когда тебя не просят, – обернувшись с переднего сиденья, заметила Кира.

Когда жесткая прямота не требовалась для дела, Кира была тактична. В отличие от Александры, которая бывала тактичной или бестактной и вообще доброй или злой только в зависимости от собственного настроения.

– А что особенного? – пожал плечами Саня. – Обыкновенное имя. У моего друга бабушку Электростанцией зовут, и ничего.

И то, что он не нашел в Любе ничего особенного и что сравнил с какой-то бабушкой, – все это ее уязвило тоже.

Пока разбирались с Любиным именем, машина снова выехала на Ленинградское шоссе, потом свернула на узкую, но все же заасфальтированную дорогу, ведущую в Тараканово, и наконец подъехала к перекрестку, на котором имелся указатель на Боблово.

– Ой! – почему-то обрадовалась Александра. – Это же Боблово! То самое!

– То самое – это какое? – язвительно поинтересовалась Кира.

– Где Люба Менделеева жила!

– А также создатель Периодической системы, – напомнил Федор Ильич.

– Но главная – она! – заявила Александра.

«Считает, что сама на Любу Менделееву похожа», – догадалась Люба.

Луга здесь, на дороге между Бобловым и тем самым Шахматовым, были точно такие же, как возле не того самого Шахматова, – тихие и прекрасные в своем однообразии. Дневная жара спала, и они полны были вечерним покоем, как реки водою, и кузнечики стрекотали в траве.

– А шахматовская въездная аллея состояла из лирных берез, – задумчиво проговорила Александра.

– Что такое лирные березы? – спросил Саня.

– Вот мне и хотелось посмотреть, – ответила она.

Из-за лирных берез, выходит, она и затеяла всю эту бестолковую поездку.

Пока выбирались из машины, выяснилось, что Александра желала также повидать куртину шиповника и какую-то тургеневскую калитку, через которую можно было выйти из сада к пруду. А при чем Тургенев, если в Шахматове Блок жил? За эту непонятную калитку Люба особенно на Сашку сердилась.

Никакой въездной аллеи по дороге к усадебному дому не обнаружилось. Берез было всего несколько, а лирные они или какие-нибудь другие и росли ли здесь при Блоке, понять было невозможно.

Куст шиповника, правда, действительно рос посреди двора перед неказистым флигелем, но вряд ли этот одинокий куст мог считаться куртиной.

Любе почему-то было обидно до слез. От того, что она не понимала, на что обижается, слезы так и просились у нее из глаз, и глаза делались от этого еще более узкими, чем обычно.

«Слезки на колесках» – так мама говорила, когда маленькая Жаннетта собиралась плакать. И напоминала, что глаза у нее от слез в щелки превратятся, и тогда все будут ее дразнить.

Во дворе все, кому не лень, Жаннетту в детстве и так дразнили за ее узкие глаза. Пока Федор Ильич не надавал по шее особо наглому Борьке Ужанкову; после этого дразнилки прекратились.