Паскаль Киньяр - Ладья Харона

• Название: Ладья Харона
• Автор: Паскаль Киньяр
• Издательство: Астрель
• Жанр: Публицистика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-34002-4

Киньяр, замечательный стилист, виртуозный мастер слова, увлекает читателя в путешествие по Древней Греции и Риму, средневековой Японии и Франции XVII века. Постепенно сквозь прихотливую мозаику текстов, героев и событий высвечивается главная тема — тема личной свободы и права распоряжаться собственной жизнью и смертью. Свои размышления автор подкрепляет древними мифами, легендами, историческими фактами и фрагментами биографий.

Паскаль Киньяр — один из самых значительных писателей современной Франции, лауреат Гонкуровской премии. Жанр его произведений, являющих собой удивительный синтез романа, поэзии и философского эссе, трудноопределим, они не укладываются в рамки привычной классификации. Но почти все эти книги посвящены литературе, музыке или живописи самых различных эпох, от античности до наших дней, и Киньяр, тончайший знаток культуры, свободно чувствует себя в любом из этих периодов. Широкую известность ему принесли романы «Салон в Вюртемберге», «Лестницы Шамбора» и «Все утра мира».

(задняя сторона)

И все-таки сколь бы разнообразен (исторически, географически, лингвистически) ни был создаваемый Киньяром мир, главное в нем другое. Этот мир собирается по крупинкам, так же, как прошлое слагается из обрывков, фрагментов воспоминаний — это и есть процесс воскрешения, восстановления того, что, казалось, кануло в небытие.

---

Гомер пишет о нем в «Илиаде»:

Став напоследок и сам небожителям всем ненавистен,
Он по Алейскому полю скитался кругом, одинокий,
Сердце тоскою круша, убегая следов человека,[25]

Вселенская меланхолия заключена в этих стихах, написанных или продиктованных Гомером. Страх преследования, тяга к уединению, агнозия, мизантропия. И, главное, тоска, пожирающая сердце, — так дикий зверь безжалостно пожирает свою добычу. Я никогда не мог оставаться глухим к нежданному зову одиночества и безмолвия, сулящему спасение от близости человеческих существ, с их криками и ревом, квохтаньем и топотом, марширующих стройными рядами вперед, чтобы убивать, или сбивающихся в буйную толпу, чтобы поглядеть, как убивают. И лишь в редчайших случаях я неосторожно медлил с уходом. Те, кто видел мои попытки внезапно скрыться от людей, ошибочно по лагали, что на это паническое бегство меня толкает страх. Увы, это хуже, чем страх — это ощущение близости человечества.

Solitudo — старинное латинское слово, означающее «пустыня».

Зов одиночества — один из самых притягательных голосов, который любые человеческие сообщества посылали человеку.

Одиночество — это универсальный опыт. Опыт, который гораздо древнее общественной жизни, ибо всякая первая жизнь в первом царстве была одиночной.

Святой Августин писал: «Жизнь до рождения была опытом».

По-китайски слова «читать» и «одинокий» звучат одинаково.

Одинокий с Одиноким.

Открывая книгу, он открывал дверь мертвым, приглашая их войти. Он уже не знал, находится ли он на земле.

Глава XIX Последний аббат

В 840 году губернатор округа прибыл с инспекцией в монастыри северных провинций. Настоятель, аббат Обаку, ничего не скрыл от губернатора. Он предъявил ему все документы и счета своей администрации, не утаив ни одного. Ответил на все вопросы, заданные губернатором. Провел его по всем монастырским помещениям. Наконец вошли они в большой зал, увешанный портретами всех скончавшихся аббатов-настоятелей с самого основания монастыря. Тут сели они полукругом, и гости принялись оглядывать стены. Сперва все молчали. Потом губернатор указал на портрет последнего аббата, висевший на стене. И тихо спросил настоятеля:

— Где он?

— Это наш последний покойный настоятель, — отвечал ему Обаку.

Но губернатор еще раз спросил, повысив голос:

— Я прекрасно вижу его портрет. Я хорошо знал его при жизни. Мне известно, что он умер. Портрет отличается сходством с оригиналом. Но я спрашиваю: где он?

Отец-настоятель молчал, затрудняясь с ответом.

Губернатор задал тот же вопрос, на сей раз совсем громко:

— Где он?

В смятении отец-настоятель Обаку повернулся к сопровождавшим его монахам, надеясь, что они помогут ему.

Но те потупились, не зная, что сказать.

Губернатор округа в четвертый раз выкрикнул свой вопрос громовым голосом.

Все монахи сидели, уткнув головы в колени.

В зале с портретами воцарилась тягостная тишина.

Губернатор, сурово нахмурившись, упрямо ждал, не желая прекращать эту пытку молчанием. Но тут отец-настоятель вспомнил про одного странного монаха, недавно принятого в монастырь; этот монах с утра до вечера подметал двор. Аббат велел послать за ним. Монах так и вошел в зал с портретами, держа в руках свою метлу. Его подвели к губернатору округа. Тот поздоровался с ним и сказал:

— Преподобный, эти господа, здесь сидящие, не удостаивают ответить на вопрос, который меня интересует. Не будете ли вы столь добры сделать это вместо них?

— Каков же ваш вопрос?

— Я хорошо вижу того, чей портрет висит перед вами на стене. Я хорошо знаю, кто на нем изображен. Это портрет умершего настоятеля, предшественника господина Обаку в вашем монастыре. Я любил этого человека. Но я хочу знать: где он?

Тогда монах прошептал:

— О, губернатор!

Губернатор откликнулся:

— Я слушаю, преподобный.

— А где вы, губернатор? — еле слышно спросил монах, глядя на губернатора.

С этими словами монах принялся аккуратно подметать своей метлой каменные плиты у его ног.

Губернатор округа покраснел.

Он встал. Низко поклонился преподобному. Поблагодарил его. И смиренно попросил монаха подарить ему метлу, которую тот держал в руках. Но преподобный не захотел отдавать ему свою метлу. Тогда губернатор округа приказал изготовить праздничный сервиз в честь монаха с метлой. Когда настала ночь, аббат Обаку ушел в лес и повесился на ветви акации. К утру, не успело еще взойти солнце, дрозды склевали его уши.

Глава XX Не становись самим собой

В великолепном замке, который Клермоны приказали выстроить поблизости от бывшей столицы франкского королевства, над каждым окном и на каждом фронтоне был выбит их герб. Он гласил: Si omnes ego поп (пусть все, но не я). Иными словами, если все без исключения согласны, пусть хотя бы я стану исключением. Семья обезличивает членов семьи. Общество стандартизирует членов общества. Границы общественного (res publica) расширились за счет безудержного опошления и тиражирования всего «личного» (res privata) — воспитания, веры, образования, болезней, супружеской жизни, старости, смерти. Даже зародышей и тех уже фотографируют в чреве матери. Вселенский вуайеризм, слежка всех за сокровенной сутью каждого. Omnis domine Ego[26].

Пиндар писал во втором Эпиникии[27]: «Genoi autos essi mathon» (стань тем, что ты есть). Нет, не становись тем, что ты есть! Человека делает индивидом имя собственное, то есть язык, на котором его называют, а это влечет за собой общественный надзор, осуществляемый через посредство глубоко усвоенного языка, иными словами, через бесконечное рабство. Не становись рабом своих родных, не принимай то имя, которое они дали тебе на общепринятом языке, обучив тебя этому языку! В противном случае имя, которое тебе дали, вытеснит тебя самого.

Не становись тем, что Пиндар назвал autos — не становись подобием себя. Не становись idem — таким же. Ибо idem не равно ipse — себе самому. Не становись самим собою, но стань тем, что зовется на разных языках soi, self, sui[28], священным тотемом, скрытым от чужих глаз, стороной, отказывающейся от общения.

Эгоизм — это, возможно, несбыточная мечта для тех, кто владеет речью. Решениями, которые принимают люди, они вредят самим себе, — так хищные птицы разбивают яйца в собственном гнезде. Чего стоит формула «каждый за себя», если каждый себя ненавидит?! Внутренний мир созидается голосом матери задолго до того, как его заполоняют — гораздо позже — голоса всех других. Но голос, который можно было бы назвать «индивидуальным», не слышен никому. Недрам нашей плоти неведомо то, что составляет внутренний мир.

Не становись тем, что ты есть. Не становись autos. Не становись idem. Не пытайся выделяться среди других, ибо желание выделиться среди других неизбежно причислит тебя к миру других. Ведь тем самым ты и приспосабливаешься к нравам подавляющего большинства, к нравам соперников. Стараться понравиться — значит желать, чтобы тебя идентифицировали. Не старайся понравиться. Не отождествляй себя ни с чем. Не становись идентичным себе самому. Не стремись к себе. Ибо никому по-настоящему не дано коснуться самого важного скрытого, управляющего им нерва, самого сокровенного из того, что живет в его жизни, потому что все мы — дети. Все мы — и мужчины, и женщины — рождены женщинами. Они были нашим домом. А мы всего лишь зачарованные подражатели, ученики, воры. Вся человеческая речь — лишенная корня, украденная — есть ложь. В нас нет ядра. Свойственная нам способность сохранять эмбриональные черты означает, что мы животные, лишенные инстинкта жизни. Тот или иной язык нашего общества означает следующее: все, что позволяет нам выделяться среди других, является благоприобретенным. Возникнув незадолго до обоих царств, наша «сущность» не может резко отличаться от эрогенных отверстий и временных незавершений.

Все наши отверстия — рот, глаза, анус, уши, ноздри — словом, все человеческие признаки — связывают каждого из нас с животным миром, от которого людям так хотелось бы отречься. Чжуан-Цзы говорил, что все отверстия суть признаки незавершения. Чжуан-Цзы писал: «Люди обращают девять своих отверстий и к земле и к небесам».

Глава XXI Ipsimus

В древнем Риме рабы величали своего господина Ipsimus. Если ipse переводится как «он сам», то в превосходной степени ipse — ipsimus заложен следующий смысл: «еще больше, чем он сам», чем все остальные «он сам». Именно так превосходная степень доминирования, власти определяет в рамках своего термина степень раболепства, над которым довлеет превосходство. В общественной жизни предельная зависимость раба от предельной идентичности господина постоянно подтверждается самими подчиненными, отказавшимися от всякой личной жизни. Любое маленькое человеческое существо вынуждено подчиняться — с того момента, как подчиняет себе самого себя, то есть становится ego, — ходу своего собственного развития постольку, поскольку приобщается к языку сообщества, к которому принадлежит.