Фока Бурлачук - Нержавеющий клинок

• Название: Нержавеющий клинок
• Автор: Фока Бурлачук
• Издательство: Радянський письменник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В сборник русского писателя, живущего на Украине, вошла повесть «Талисман» — о волнующей судьбе портрета В. И. Ленина, взятого советским танкистом на фронт, а затем подаренного чехословацкому патриоту. С портретом великого вождя связаны судьбы людей, посвятивших свою жизнь осуществлению ленинских идей. Рассказы — о подвиге воинов в годы борьбы с фашизмом, а также на историческую тему — о фельдмаршале Кутузове, генерале Остермане-Толстом и др.

---

Еще задолго до смерти сам поэт определил место, где надлежало истлевать его «бесчувственному» телу — родовое кладбище Пушкиных — Ганнибалов в Святогорском монастыре, там, где были похоронены его дед, бабка, мать, брат. Теперь же на священной могиле поэта стояла небольшая дощечка с надписью: «Могила Пушкина заминирована, входить нельзя. Ст. лейтенант Старчеус».

Прошел год. В первое воскресенье июня сорок пятого с раннего утра к Михайловскому съезжались люди. Решено было возродить давнюю традицию: проводить ежегодный Пушкинский праздник, традицию, прерванную войной. Среди гостей выделялась небольшая группа военнослужащих — представителей Ленинградского фронта. Большинство из них участвовало в освобождении Пушкинских мест.

За час до открытия праздника всех пригласили на огромную поляну, где в длинном, стройном ряду дымились походные армейские кухни. К всеобщему удивлению им предложили чай. Чай с сахаром! Время было трудное, послевоенное…

Ровно в двенадцать часов музыка стихла, и нежный женский голос известил о начале праздника. Слово предоставили профессору Ленинградского университета. На трибуну поднялся седой старик. Он говорил медленно, проникновенно.

— Здесь, в Михайловском, поэт пережил «чудное мгновенье», а мы, его потомки, говорим и всегда будем говорить, что вся его жизнь была «чудным мгновеньем» в нашей многовековой истории, — закончил профессор и начал по памяти читать главы из «Евгения Онегина».

Вдруг профессор схватился за сердце и замолчал, лицо его покрылось испариной. Ему стало плохо, он вытирал пот с лица, не мог говорить. На какое-то время настала пауза, и тогда из группы военных, сидевших на траве рядом с трибуной, поднялся молодой офицер, быстрыми движениями рук поправив гимнастерку, повернулся лицом к публике, и из его уст зазвучал волшебный пушкинский стих. Он начал с того места, на котором остановился профессор.

Кто-то поднес офицеру микрофон. Слова лились тепло и мягко. Профессор медленно отошел к столу президиума, опустился на стул. Лицо его озарилось радостной улыбкой.

Так же внезапно офицер оборвал чтение, подошел к столу президиума, раскрыл планшетку, извлек оттуда фотографию и, положив ее на стол, сказал:

— Это уникальный снимок. Наши разведчики сфотографировали дом поэта за день до того, как его уничтожили фашисты.

Отцовская фуражка

От железнодорожной станции первым рейсом автобуса я добрался до окраины города, вышел на бетонку и стал «голосовать». Машин в тот ранний час было мало, а те, что проходили, не останавливались. Но вот затормозила синяя старенькая «Волга», на заднем сидении которой дремали двое. Шофер открыл дверцу, высунул голову и тихо спросил:

— Куда?

Я назвал деревню, недалеко от районного центра.

— Садитесь, — сказал шофер. — Мы почти туда же. За грибами, говорят, там грибные места. Если местный — наверняка знаете.

— Это моя родина, но не был там почти тридцать лет.

— Понятно, военная служба, — сказал шофер и замолчал, видимо, понял мои чувства.

Дорога, умытая ночным дождем, блестела, словно отполированная. Сентябрьский ветерок, несший запах отцовской земли, снимал с придорожных березок желтые листья, кружил ими и трепетно опускал их на влажную землю. С детства люблю осеннюю пору. Осенью сильнее чувствуются шаги времени, она возвращает к мыслям о пережитом, вызывает раздумья и легкую грусть.

Мои спутники по-прежнему дремали, мне же было не до сна, хотя в поезде спать ночью не пришлось. Прошлое надвинулось, и я, кажется, слышал его дыхание. Да, любовь к родным местам иной раз так заявит о себе, что слезы накатываются. У каждого живущего на земле есть места и предметы, казалось бы, малозначительные, но особенно дорогие и вечно хранимые в памяти. Через всю жизнь мы проносим их. И чем ближе к финишу, тем они становятся дороже и милей.

Солнце уже серебрило облака, когда машина поднялась на косогор и моему взору открылась родная деревня, с которой меня разлучил грозный сорок первый год. Я уже намеревался попросить шофера остановить машину, но кто-то из сидевших на заднем сидении сказал:

— Николай, проедешь вон тот мостик — и сворачивай в лес. Там я в прошлом году два ведра лисичек набрал.

Поблагодарив грибников и пожелав им удачи, я направился в деревню. Все вокруг было до боли знакомо и в то же время какое-то другое. Я шел по узкой тропинке. Сколько раз по ней бегали мои босые ноги! Осматриваясь вокруг, я обнаружил, что чего-то здесь не хватает. Через минуту вспомнил: ручейка! Когда-то он звенел здесь, рядом с дорожкой. Небольшой, пересыхающий в знойные летние дни и вновь оживавший весной и после дождей. Весной и осенью в нем мы испытывали рыбацкое счастье. На том пути, где когда-то петлял ручеек, качалась высокая желтеющая трава. Взволнованно, словно к святыне, приближался к месту, где когда-то стоял наш дом. Сколько раз в мыслях и во сне я возвращался сюда, где закопана моя пуповина. До сих пор не могу забыть тот давно сожженный дом. Так и чудится, что, скрипнув калиткой, навстречу мне выйдет улыбающийся отец, возьмет у меня портфель, как в те далекие школьные годы, и ласково потреплет по голове «Ну, сынок, что ты сегодня заработал?»

В памяти моей отец остался в военной фуражке с красным околышем. После службы в армии он до самого начала войны работал председателем сельсовета. Когда я пошел в первый класс, он подарил фуражку мне. И хотя она сползала мне на глаза и уши, я с ней редко расставался. Ох, и завидовали же мне дружки!.. Они-то и прозвали меня Петька-солдат. Даже наша пионервожатая величала так меня. Ну и что ж, совсем не обидно, даже наоборот. И так — до четырнадцати лет: Петька-солдат, Петька-солдат. А в четырнадцать я действительно стал бойцом-партизаном. Это случилось после того, как гитлеровские каратели сожгли деревню, убили мать, пытавшуюся защитить наш дом. Отец тогда был уже в партизанах. Узнав о случившемся, он отыскал меня и забрал в лес, в свой отряд. Не трудно догадаться, как я гордился этим, но романтика первых дней вскоре сменилась суровыми буднями, полными неожиданности и опасности. Через некоторое время я уже ходил на задания, не один, а с отцом. Он ни на шаг не отпускал меня от себя. А мне так хотелось вырваться из-под его опеки! Казалось, что я сам могу сделать значительно больше, чем с отцом. Вскоре такой случай представился. В районном центре жила моя тетка Нина, старшая сестра погибшей матери. Работала она заведующей аптекой. Через нее партизаны доставали лекарства и перевязочные материалы, в которых постоянно испытывали большую нужду. Тетка через кого-то сообщила, что она кое-что припасла и ждет посланца. Командир отряда благословил меня в путь. Естественно, отец переживал.

— Смотри, сынок, — напутствовал он, — будь очень осторожен. Помни, что опасность может встретиться на каждом шагу.

— Пап, а не ты ли утверждаешь: чему бывать, того не миновать?

— Так это же присказка такая, Петя, а ты запомни Другую: слышал небось, что береженого и бог бережет? — Отец улыбнулся, похлопал меня по плечу, добавил: — Тетке кланяйся, ей тоже надо быть осторожной. Разные люди бывают. Один жизнь не пожалеет для общего дела, а другой продаст тебя за гривенник…

Тогда я еще мало знал об изменниках и в слова отца «продаст за гривенник» не очень поверил. Думал, что люди могут спорить, даже драться между собой, но изменить Родине в трудную минуту никто не посмеет. Она ведь как мать — одна. Какое заблуждение! Со временем я не раз убеждался в этом. А пока собирался на свое первое самостоятельное задание.

В этом городе до войны я частенько бывал в гостях у тетки, жил по нескольку дней. Все здесь было мне знакомо. Только я вышел на центральную улицу и, задрав голову, пытался прочитать вывеску на немецком языке, как меня схватила за шиворот чья-то рука.

— Куда спешим?

Я вздрогнул. Передо мной стоял полицай с немецким автоматом на груди и повязкой на рукаве. Я назвал себя и сказал, куда иду.

— Проверим, — пробубнил полицай, продолжая держать меня за воротник рубашки. — А кем ты приходишься этой Нине Захаровне?

Рассказав, что она моя тетка, я, в свою очередь, спросил:

— Дядя, а вас как зовут?

— Тебе это ни к чему, лучше скажи, где ты был вчера и где твои дружки?

Может, допрос продолжался б и дальше, но в это время мы подошли к аптеке. Тетка в окно увидела нас, выскочила на улицу, обхватила меня руками.

— Ваш… А я подумал, что один из тех… — досадно выдавил полицай и оставил нас.

— Вчера какие-то мальчишки очистили немецкую комендатуру и захватили важные документы. Вот они и свирепствуют, — вполголоса пояснила тетка и, вручив мне ключи от кватиры, велела идти отдыхать.

Вечером она спросила:

— А деньги с тобой передали?

— Ни копейки.

— Разорят они меня, — досадливо сказала тетка, аккуратно укладывая в мой рюкзак бутылочки и коробочки с лекарствами. — Плохо стало со снабжением, ничего не поступает. Хоть аптеку закрывай…