Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

• Название: Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
• Автор: Павел Рейфман
• Жанр: История

Курс «Из истории русской, советской и постсоветской цензуры», прочитан автором для магистрантов и докторантов, филологов Тартуского университета, в 2001–2003 годах.

---

Доносы на Булгакова в ГПУ. Слежка за ним. Она началась еще до постановки «Дней Турбиных». А 7 мая 26 г. в квартире Булгакова был произведен обыск, взяты машинопись повести «Собачье сердце» и три тетради написанных от руки черновых мемуаров «Мой дневник». 18 мая Булгаков в заявлении об этом в ОГПУ просит о возвращении конфискованного материала, так как он необходим «мне в срочном порядке для дальнейших моих литературных работ». Ответа не последовало. Об этом же материале идет речь в заявлении 24 июня 26 г. на имя председателя Совета Народных Комиссаров с «убедительной просьбой» о возвращении «Дневника» и повести (59–60). Как выяснилось позже, некоторые члены Политбюро, включая Сталина и Молотова, с интересом читали дневник Булгакова (481). Позднее Булгаков делает неоднократные попытки получить обратно конфискованные бумаги. 28 мая 28 г. Горький вернулся в Россию и Булгаков, видимо чуть позже, обратился к нему за помощью. Сохранилась доверенность Булгакова от 6 июля 28 г., выданная Е. П. Пешковой, на получение дневника и повести: «Рукописи мои — три тетради под заглавием ''Мой дневник'', писанные от руки, и экземпляр моей повести ''Собачье сердце'', писанный на машинке, — которые находятся в ОГПУ и которые, по сообщению А. М. Горького, мне обещали вернуть, доверяю получить Екатерине Павловне Пешковой» (Марг 487). Последняя в записке Булгакову от 14 августа того же года сообщала: «О рукописях ваших я не забыла и два раза в неделю беспокою запросами о них кого следует». ОГПУ возвращать отобранное не торопилось, да и неизвестно, там ли были в это время дневник и повесть. Их вернули только где-то в промежутке между декабрем 28 и мартом 29 гг., да еще после письма Булгакова от 18–19 августа заместителю председателя коллегии ОГПУ Ягоде, со ссылкой на Горького: тот «дал мне знать, что ходатайство его успехом увенчалось, и рукописи я получу. Но вопрос о возвращении почему-то затянулся» (Марг71, 487-78).

А 22 сентября 26 г. Булгаков был вызван на допрос в ОГПУ, как раз перед генеральной репетицией «Дней Турбиных». Сохранившийся протокол допроса дает представление о творчестве писателя первой половины 20-х гг. Он свидетельствует, что писатель не скрывает своего враждебного отношения к советской власти, сочувствия к белому движению: «В своих произведениях я проявлял критическое и неприязненное отношение к Советской России <…> Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением <…> ''Повесть о собачьем сердце'' не напечатана по цензурным соображениям. Считаю, что произведение <…> вышло гораздо более злостным, чем я предполагал, создавая его, и причины запрещения печатания мне понятны». На вопрос, есть ли политическая подкладка в «Собачьем сердце» Булгаков отвечает: «Да, политические моменты есть, оппозиционные к существующему строю». Писатель объясняет, почему он не может писать на крестьянские темы и о рабочем классе; «Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в Советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги. Я пишу по чистой совести и так, как вижу! Отрицательные явления жизни в Советской стране привлекают мое пристальное внимание, потому то в них я инстинктивно вижу большую пищу для себя (я — сатирик)». На вопрос о фамилиях лиц, бывавших в кружке «Зеленая лампа», Булгаков отказывается отвечать «по соображениям этического порядка» (64–66). Ответы смелые и независимые. Булгаков не считает нужным лгать, оправдываться. Он говорит правду. Вполне достаточную для того, чтобы «заработать срок». Но пока ведь еще 20-е, а не 30-е годы. К тому же судьба Булгакова решается в более высоких инстанциях.

Но слежку за Булгаковым не прекращали. Один из агентов писал в июле 26 г.: «По поводу готовящейся к постановке пьесы Булгакова ''Белая гвардия'', репетиции которой уже идут в Художественном театре, в литературных кругах высказывается большое удивление, что пьеса эта пропущена Реперткомом, так как она имеет определенный и недвусмысленный белогвардейский дух. По отзывам людей, слышавших эту пьесу, можно считать, что пьеса, как художественное произведение, довольно сильна и <…> имеет определенную цель вызвать сочувствие по адресу боровшихся за свое дело белых <…> Литераторы, стоящие на советской платформе, высказываются о пьесе с возмущением, особенно возмущаясь тем обстоятельством, что пьеса будет вызывать известное сочувствие к белым. Что касается антисоветских группировок, то там большое торжество по поводу того, что пьесу удалось протащить через ряд ''рогаток''. Об этом говорится открыто» (482-83).

Трудно сказать, долго ли медлили бы с арестом Булгакова и как бы сложилась его дальнейшая судьба, но неожиданно в нее вмешался Сталин. Он посмотрел пьесу «Дни Турбиных» и она ему понравилась. Мало того — он смотрел ее 15 раз, случай совершенно необыкновенный. Алексея Турбина играл Николай Хмелев. Сталин буквально влюбился в него, говорил Хмелеву, что тот даже снится ему в этой роли (438). Он увидел в Алексее Турбине в исполнении Хмелева свой идеализированный портрет. Пьеса же как бы открывала для Сталина окно в мир интеллигенции, пробуждала надежду перетянуть ее на сторону советской власти. При этом Сталин понимал, что пьеса совсем не просоветская. «Против шерсти берет», — говорил он об авторе. Однажды пренебрежительно — снисходительно заметил: «На безрыбье даже ''Дни Турбыных'' рыба», но при этом добавил, что пьеса «не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителей от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: если даже такие люди, как Турбины, должны сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, — значит большевики непобедимы». В ответ на нападки особенно рьяных противников Булгакова Сталин отвечал: «Я не могу требовать от литератора, чтобы он обязательно был коммунистом и обязательно проводил партийную точку зрения» (Волк199).

Такое восприятие, возможно, сохранило жизнь Булгакова, спасло его от ареста, а «Дни Турбиных» от запрещения. Они продолжали ставиться. Но сталинское благоволение в малой степени отразилось на цензурной истории других произведений Булгакова. 17 октября 26 г. состоялось заседание Главреперткома о разрешении к постановке пьесы М. А. Булгакова «Зойкина квартира» (в исполнении студией им. Вахтангова). Пьесу решено разрешить, «несмотря на недостатки», при внесении «двух коррективов»: «а) показать, что отлично о всем осведомленный МУР своевременно не дал возможности преступникам скрыться; б) оттенить социальную природу выводимых в постановке китайцев». Разрешение не было окончательным: после исправления текста следовало снова представить его на утверждение. В конце октября 26 г., через три недели после премьеры в МХАТе «Дней Турбиных», в театре Вахтангова поставлена «Зойкина квартира», а в декабре 28 г. в Камерном театре сыграна комедия «Багровый остров». Полный успех у зрителей и неизменное осуждение главреперткомовским начальством. «Зойкина квартира» была показана лишь несколько раз, только в Москве. 12 ноября 26 г. Главрепертком разослал телеграфное указание о запрете постановки пьесы вне Москвы. Автора обвиняли в том, что он «воспевает ''белогвардейский дух'' и яростно ненавидит новую власть».

Особую ярость вызвал «Багровый остров», в котором в памфлетной форме выведен чудовищный монстр — Главрепертком. В письме «Правительству СССР» Булгаков писал по этому поводу: «Я не могу судить, насколько моя пьеса остроумна, но я сознаюсь в том, что в пьесе действительно встает зловещая тень, и это тень Главного Репертуарного Комитета. Это он воспитывает илотов, панегиристов и запуганных „услужающих“. Это он убивает творческую мысль. Он губит советскую драматургию и погубит ее … когда германская печать пишет, что „Багровый остров'' — это первый призыв к свободе печати <…> она пишет правду. Я в этом сознаюсь. Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати“. „Багровый остров“ увидел свет только после нескольких генеральных репетиций. (Бох449, 626). Обе пьесы вскоре изъяты из репертуара. И только в конце 60-х годов они; как и другие пьесы Булгакова, вновь увидели сцену, иногда в измененном, сглаженном виде. Об этом сообщал в серии статей в газете „Гардиан“ профессор международной экономики университета Глазго А. Ноув, о чем 15 июля 69 г. Главлит сообщал в ЦК…: „Ноув отмечает, что пьеса Булгакова „Дни Турбиных“ очень плохо поставлена в МХАТе, актеры играют плохо, в тексте сделаны изменения <…> русские считают, что это было сделано намеренно, так как администрация театра боится представить белогвардейскую семью в благоприятном свете. Ноув высказывает сомнение в правильности такого суждения. С большой похвалой Ноув отзывается о спектакле „Бег“ в театре им. Ермоловой, отмечая, что в тексте пьесы не было сделано никаких изменений, что были учтены также указания Булгакова к спектаклю“ (Бох578. См о цензуре пьес Булгакова Л. Яновская. Творческий путь Булгакова. М.,83; А. Смелянский. Михаил Булгаков в Художественном театре. М.89 и др.).