Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

• Название: Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
• Автор: Павел Рейфман
• Жанр: История

Курс «Из истории русской, советской и постсоветской цензуры», прочитан автором для магистрантов и докторантов, филологов Тартуского университета, в 2001–2003 годах.

---

Царь приказал Жуковскому разобрать бумаги Пушкина: тот должен был их опечатать, вернуть частные письма авторам. На Жуковского пало подозрение, что он тайком вынес часть бумаг (на самом деле это были письма Пушкина к жене, которые она передала Жуковскому). Ему на следующий день передано, что в дальнейшем он будет разбирать бумаги не один, а с Дубельтом. Бенкендорф требовал, чтобы бумаги переместили в III отделение, но Жуковский настоял, чтобы их разбирали в его казенной квартире. Бенкендорф же добился прочтения частных писем, «чтобы ничего не было скрыто от наблюдения правительства, бдительность которого должна быть обращена на всевозможные предметы» (Тыркова503). Кто-то прислал Бенкендорфу анономное письмо с требованием суровой кары обоим Геккернам. Его истолковали как свидетельство существования антиправительственного тайного общества, доложили о нем царю. Тот повелел, чтобы никаких церемоний, демонстраций не было допущено. В отчете о деятельности корпуса жандармов в 1837 году сообщалось о выяснении следующего вопроса: «Относились ли эти почести более к Пушкину-либералу, нежели к Пушкину-поэту? В сем недоумении и имея в виду отзывы многих благомыслящих людей, что подобное, как бы народное изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом неприличную картину торжества либерализма — высшее наблюдение признало своей обязанностью мерами негласными устранить все почести, что и было исполнено». (Тыркова.497). На этой скорбной ноте заканчиваются отношения поэта и императора. В первые минуты после гибели Пушкина Николай, вероятно, испытал грустное чувство, но очень быстро утешился, решил, что тот — дурной человек и распорядился сделать всё, чтобы о нем скорее забыли.

По словам Ермолова, Николай I никогда не ошибался — всегда сажал на высокую должность самого неспособного (390). Ермолов имел в виду тех бездарностей, которые заменили на высоких постах в армии боевых генералов Отечественной войны. Но, как это не покажется странным, это можно сказать и об отношении императора и Пушкина. Приближая великого поэта ко двору, царь считал, что оказывает ему благоволение. На самом же деле Пушкин был «самый неспособный» из всех, когда-либо оказавшихся в числе придворных. Николай I оказывал Пушкину «благодеяния» (с его точки зрения), не лицемеря при этом, но его благоволение оборачивалось му'кой для поэта. Роль придворного оказалась для него невыносимой. Она привела Пушкина к дуэли, к смерти. В этом плане можно утверждать, что император был косвенным виновником гибели Пушкина.

В эпилоге своей книги о Владимире Раевском «Первый декабрист» исследователь Н. Эйдельман приводит рассказ: 10 февраля 1925 г., в 88 годовщину смерти Пушкина, на его последней квартире (Мойка 12) знаменитый литературовед, академик Нестор Котляревский прочитал «странный доклад»: «Кем бы стал Пушкин, если бы не погиб в 1837 году, а продолжал жить хотя бы до конца царствования Николая I и до 1860-х годов?». В докладе говорилось о том, «как тяжело жилось бы Пушкину и какие бы ожидали его душевные драмы». Он стал бы камергером, со звездой Анны 1-й степени, но должен был бы лечь «между молотом все более и более недоверчивой и суровой власти и наковальней созревающего общественного мнения». Он радовался бы реформе 1861 года, «но вскоре бы разглядел на горизонте грозовые тучи». И нелегко перенес бы «отрицание его поэзии молодыми людьми, уверенными в том, что все истины в их кулаке зажаты». Выходило, что «все же хорошо для Пушкина всего этого не знать». Академику горячо возражал П. Е. Щеголев: «Пушкин пришел бы к революционно-демократической идеологии в духе Белинского и его последователей» (393-94). Своего мнения Эйдельман не высказывает. Но создается впечатление, что он скорее на стороне Котляревского. Очень возможно, что он и прав. Революционным демократом Пушкин вряд ли стал бы. Но здесь возникает вопрос: сколько бы еще успел написать Пушкин, если бы прожил до 1860-х годов? Ведь убит в тридцать семь лет.

Я не останавливаюсь на вопросе юбилеев Пушкина и торжеств, посвященных его памяти, лета 1880 г. (открытие памятника Пушкина в Москве, выступления Тургенева и Достоевского), 1887 г. (пятидесятилетие со дня смерти), 1899 г. (столетие со дня рождения), 1912 г. (семидесятипятилетие со дня смерти), 1937 г. (сто лет со дня смерти) и 1999 г. (двести лет со дня рождения). Каждая из этих дат, отмечавшаяся иногда помпезно, иногда более скромно, оживляла память о поэте. Устраивались юбилейные выставки, читались доклады, издавались сочинения Пушкина, пушкиноведы публиковали новые исследования, нередко весьма ценные. Были и курьезы. К столетию со дня рождения выпущен «Юбилейный ликер А. С. Пушкина», а к двухсотлетию водка «Пушкин». В потоке парадной шумихи появлялись статьи, книги, имеющие весьма косвенное отношение и к литературоведческой науке, и к Пушкину вообще (Сироткина. А. С. Пушкин: страницы из истории российских изданий по психологии и психиатрии).

Была в юбилеях, как правило. и политическая подоплека. До революции она определялась стремлением доказать, что Пушкин в тридцатые годы отказался от «грехов молодости», стал консерватором, идеологом дворянства, православия, религиозным, официальным патриотом, верным другом царя и русской церкви (в Житомире даже памятник ему поставили с надписью: «Дворянину Пушкину»). Когда во время столетнего юбилея К.Е.? Якушкин в Московском обществе любителей российской словесности (затем в печати) заявил, что Пушкин после разгрома декабристского восстания не изменил своих взглядов, на него дружно набросилась консервативная пресса («Московские ведомости», «Гражданин»). Вольнолюбие поэта отрицала, с других позиций, и группа социал-демократов Ярославля, осуждая Пушкина. Группа выпустила брошюру, в которой утверждала, что Пушкин всегда был не другом народа, а другом дворянства, царя, буржуазии, а о народе высказывался с высокомерием потомственного дворянина. И все же начальство предпочитало «не допускать либеральных манифестаций», связанных с юбилейными пушкинскими датами.

Из таких дат, отмечаемых в советское время, назову только празднества 1937 г. Разгар сталинского террора. Массовые расстрелы. Многомиллионный ГУЛАГ. И в такой обстановке советское правительство решает провести акцию огромного масштаба, отметив с невиданным размахом столетие со дня смерти Пушкина (вообще-то обычно отмечались дни рождения, радостная, а не скорбная дата). Организовывать подобные помпезные мероприятия советская власть отлично умела. Все было ориентировано на то, чтобы пушкинскими днями разрядить обстановку, сложившуюся в стране, чтобы продемонстрировать всему миру и советским людям: все в порядке, мы живем свободно и счастливо («а завтра будет веселей»). И Пушкин был превращен в символ всенародной любви и расцвета советской культуры. Его юбилей превращался в самый массовый, в такой, какого никогда нигде не было, ни в одной стране, при любом юбилее (Гете, Шекспира: там юбилеи — дело сравнительно небольшого круга интеллигенции, а не народа, государства). Гений Пушкина, всенародность его, «общественно-значимое» творчество, вдохновляет «нас, людей сталинской эпохи», — под такими лозунгами проходил праздник. В статье «Правды» «Перед пушкинскими днями» говорилось: «В стране мощно расцветающей социалистической культуры чествование памяти великого поэта есть дело общественное, дело государственное». И еще цитаты: «Только Великая Пролетарская Революция, давшая свободу многочисленным народам нашей страны, создала предпосылки для того, чтобы подготовка к столетию со дня гибели гениального поэта превратилась в источник праздника социалистической культуры»; «Но только в эпоху диктатуры пролетариата, в нашу эпоху социализма Пушкин смог занять то место, которое по праву должно было принадлежать ему. Буржуазия не могла и не хотела сделать Пушкина и его творчества достоянием всего народа»; «Недаром наша любовь к Пушкину так же органична, как наша любовь к лучшим людям современности — нашим вождям» Выходит книга В. Кирпотина «Наследие Пушкина и коммунизм». Во всех газетах и журналах печаталось необозримое количество статей о Пушкине — «жертве царизма», а на других страницах публиковались сообщения о политических процессах, «врагах народа», их расстрелах (см. доклад С. В. Денисенко «Пушкин 1937 года. Каким он был? (По материалам советской и русской эмигрантской периодической печати)» //Четвертая международная Пушкинская конференция. СПб., 1997, 69–72). Пушкин становится похожим на икону. Еще одним советским мифом. Впрочем, по словам докладчика, «Миф о Пушкине годился любой политической группировке», в том числе эмигрантской. Слишком неординарным он был, не умещался в прямолинейные узкие рамки какой-либо «заидеологизированной» позиции: «одновременно монархист и демократ, атеист и христианин, россиянин и космополит, русский и ''потомок негров'', развратник и семьянин». Анекдот того времени: конкурс на лучшее изображение Пушкина; третее место — Сталин читает Пушкина; второе — Сталин и Пушкин сидят рядом на скамейке (как Горький со Сталином); первое место, главный приз — Пушкин читает Сталина.