Фредерик Дар - Освободите нас от зла

• Название: Освободите нас от зла
• Автор: Фредерик Дар
• Издательство: Эя
• Жанр: Детектив
• Год: 1994
• ISBN: 5-86892-103-8

Фредерик Дар, современный французский писатель, известен у себя на родине не меньше, чем Бальзак или Дюма. Не только острый сюжет, не просто чтиво, а талантливая, психологически точная напряженная проза — вот секрет его успеха.

---

Я понял, что она не перестает думать о тех событиях и таким образом старается убедить себя, что все происшедшее было не жутким кошмаром, но жестокой реальностью, которая напоминает теперь о себе ежедневно и, таким образом, постоянно превращается в обыденность.

Так прошли месяцы. Жизнь продолжалась, не очень веселая, но в целом сносная. Зима все тянулась — и в природе, и внутри нас. Ведь мы спрятались друг от друга в самых надежных убежищах — в глубинах наших душ. Была еще одна вещь, которая нас объединяла: нет, не любовь, во всяком случае, не то чувство, которое соединило нас в самом начале. Что это было — трудно сказать, но это приковало нас друг к другу крепче любой цепи. Драма, которую мы оба пережили, медленно отступала в нашей памяти, но в сердцах наших она поселилась навеки. И я не без страха говорил себе, что память об этой драме надолго переживет нас обоих!

* * *

Феррари в страхе заламывает руки. Сейчас он не сидит и не стоит. Мне кажется совершенно невозможным сохранять эту позу, но это полубезумное состояние помогает ему.

— Черт бы нас обоих побрал! — кричит он дурным голосом. — Почему ты спокоен, тебя что, все это не касается?

— А что я должен, по-твоему, делать?

— Но они же идут! Послушай, неужели ты сомневаешься? Ведь это они! Ты, придурок, почему ты так спокоен?

Я слушаю его почти машинально. Да, они идут… Слышны шаги, они тихи и торжественны. Сколько там этих людей? Двое охранников, двое помощников, директор тюрьмы, чиновник прокуратуры, так? И адвокат… его или мой? Приблизительно шесть человек. Целый кортеж! Я представляю себе шестерых идиотов, важно направляющихся к нашей камере, старающихся не шуметь, чтобы не разбудить нас.

— Но мне казалось, что тебе страшно! — вопит Феррари.

Мое спокойствие выводит его из себя. Он считает, что это несправедливо. Он предпочел бы видеть меня дрожащим от страха.

— Мне действительно страшно, — говорю я ему, и это правда. Но страх мой выражается в иной форме. Он стал другим.

И вновь воспоминания наплывают на меня. В моем распоряжении не больше десятка секунд, чтобы выстроить их в памяти. Если эти люди идут за мной, все кончено. И тогда мои воспоминания потеряют всякий смысл.

* * *

Подошел сочельник, и мы решили провести его скромно, вдвоем. Постепенно мы оборвали все дружеские связи, и жизнь наша все больше становилась похожей на затворничество.

Накануне Рождества я съездил в город за елкой, елочными игрушками и праздничной едой. Я покупал все это с детской радостью и при этом не переставал думать, что нам и самим пора завести ребенка. Малыш поможет изменить нашу жизнь, ради его будущего и мы вели бы себя иначе, появился бы какой-то смысл, о котором мы уже не смели и мечтать.

Служанка выпросила у нас два дня отпуска, да мы и сами были не прочь остаться вдвоем. Пока Глория занималась на кухне праздничным ужином, я торопливо устанавливал и украшал елку. Пусть это будет для нее сюрпризом! Она вошла в гостиную, чтобы начать накрывать на стол, увидела мою елку и расплакалась. Я обнял ее за плечи и заставил сесть рядом с собой на канапе[2].

— Ты ведь любишь Рождество, правда? — спросил я ее, поглаживая волосы на затылке Глории…

— Ты сам знаешь…

— Я тоже люблю, это единственное, что осталось еще чистого для людей нашей эпохи, будь они верующими или атеистами! Послушай, мне пришла в голову одна мысль…

— Какая?

— Давай изменим нашу жизнь, а? Не будем замыкаться в делах — без цели, без просвета, без порывов!

— Как же ты собираешься изменить нашу жизнь?

— Угадай!

— Продать все и уехать за границу?

Я пожал плечами.

— Тут дело не в границах. И не в широтах, Глория. Всюду, куда бы мы ни поехали с тобой, мы будем возить наше зло… Потому что оно в нас самих… Наоборот, если бы мы вдруг оказались вдали от этой стены, мы все равно беспрестанно думали бы о ней… И…

— Замолчи!

— То, что я хочу тебе предложить, отвлечет нас и наполнит смыслом всю нашу дальнейшую жизнь!

— Так что же это?

Я указал на освещенную елку, на ветвях которой висели всякие яркие штучки, вызывающие во мне нежность.

— Представь, что однажды, в такой же вечер, под такой же елкой появятся маленькие башмачки… маленькие башмачки, в которые мы положим наши подарки… А? Что ты скажешь? Тебе не кажется это чудом?

Она удивленно посмотрела на меня, и я вдруг заметил, насколько она состарилась за эти месяцы. Да, именно состарилась, хотя это слово и кажется жестоким. Сеть мелких морщин под глазами, усталый взгляд. Она постарела, и действительно нам пора подумать о ребенке…

— И матерью этого ребенка станет убийца! — спокойно возразила она, как бы отвечая на мои мысли. Мне стало горько от ее слов.

Я физически ощутил эту горечь и на мгновение закрыл глаза.

— А что такое убийца, Глория?

— Это когда одно живое существо убивает себе подобного, — ответила она.

— А что такое — убить?

— Это отринуть самое себя, — вздохнула она, ни на миг не задумываясь.

Я понял, что она думала обо всем этом очень часто и давно нашла подходящие слова.

— Не принимай мой вопрос в философском плане, Глория… Я тебе отвечу. Убить — вовсе ничего не значит, ты слышишь? Или это всего лишь неосторожный жест, как было в случае с тобой. Какая разница между тем движением, которым ты нажала на курок револьвера, и тем жестом, которым я плеснул тебе в лицо шампанским, а? Ответь… Разница лишь в обстоятельствах, но не в намерениях, верно? Ты меня понимаешь, Глория?

— Твою точку зрения? Да.

— Хорошо. Если бы тебя арестовали, судили, приговорили, вот тогда ты считалась бы убийцей. Но ярлык этот тебе навесили бы другие люди, и в той мере, в какой мы зависим от них, и расценивалась бы пагубность твоего деяния. Ты улавливаешь мою мысль?

— Да.

— Так вот, я и говорю… Ты не сделала в глазах окружающих ничего такого, что лишало бы тебя права иметь ребенка и жить полнокровной жизнью. Ничего!

Кивком она указала на елку.

— И все-таки в одном доме в Анже живет одинокая пожилая женщина, которая не перестает задаваться вопросом, что же случилось с ее сыном!

Аргумент этот застал меня врасплох. Понадобилось время, чтобы попытаться опровергнуть его. И я сделал это самым простым образом.

— И что из этого? — спросил я.

Она открыла рот, не находя слов для ответа.

— Видишь ли, Глория, мы должны рассматривать последствия наших поступков только в преломлении их к нам самим, но не к нашему окружению.

— Ты полагаешь?

— Я в этом более чем уверен!

— Так что, давай займемся сотворением ребенка? Да, Шарль?

— Да, Глория, давай… Ты увидишь, в этом наше спасение!

Она вдруг успокоилась. Я поцеловал ее, и мы встали, чтобы поближе полюбоваться елкой. Маленькие огоньки свеч в ветках устроили свой феерический танец. Тогда я вдруг вспомнил, что привез подарок для Глории. Это была прекрасно выполненная эмаль, изображающая Пьету[3]. Глория обожала подобные вещицы.

— А у меня сюрприз для тебя, любовь моя…

— Сюрприз?

— Да… Сходи в гараж, поройся в «бардачке» машины. А я пока накрою на стол. Хочешь, поужинаем при свечах?

— Да…

— И разопьем бутылочку за наше решение?

— Конечно…

Она накинула на плечи старую накидку служанки, висевшую при входе, и вскоре я услышал хруст снега под ее ногами…

Я заканчивал расставлять свечи на столе, когда вернулась Глория. Она неподвижно застыла в проеме двери. В волосах ее блестели растаявшие снежинки, и свежий запах распространялся вокруг нее. Глория была бледна и не двигалась с места. Молчание ее смутило меня, я не мог понять, что случилось.

— Тебе не понравилось?

Она даже не смотрела на меня. Губы ее стали совсем белые…

— Да ты заболела, Глория! С тобой что-то случилось?

Я не успел поддержать ее, и она рухнула, словно подкошенная. Я перенес ее на канапе и влил ей в рот немного виски. Пришлось краешком стакана разжимать ей зубы. Она проглотила, задохнулась, и румянец вновь появился на ее щеках.

— Так что же случилось? Ты сама не своя! Это холод на тебя так подействовал? Какой же я идиот, что послал тебя в машину…

Да, я действительно оказался идиотом. Я это понял, заметив в ее руке фальшивый паспорт на имя Луи Дюрана, в который была вклеена моя фотография и который я оставил в «бардачке» машины, совершенно забыв об этом.

Я взял из рук Глории голубую книжицу и забросил ее в угол комнаты. Взгляды наши встретились. В ее глазах я вновь увидел тот ужас, который я заметил тогда вечером, когда показал ей последний приют Нормана.

— Значит, это был ты, Шарль? — с трудом произнесла она.

Какое-то мгновение я боролся с искушением отрицать все, но доказательство моей вины было слишком очевидным.

— Да, Глория, это был я…