Карпов Васильевич - Маршальский жезл

• Название: Маршальский жезл
• Автор: Карпов Васильевич
• Жанр: Советская классическая проза

---

Весь день меня не покидало чувство торжественности.

Хотелось думать только о значительном. Пришла мне в голову и такая мысль. Вот говорят, богатство государства выражается золотым запасом. Лежат в бетонных хранилищах тяжелые слитки, будто сгустки результатов труда наших людей. Мне кажется, и листы с подписями под присягой надо сберегать в тех же кладовых. Этот государственный клад подороже золота…

Что-то у меня сегодня высокопарно выписывается. Но что поделаешь, я действительно так настроен.

В строю

Итак, мое место в боевом строю определилось. Присматриваюсь, с кем мне придется служить. Нас, молодых, добавили в отделение к старослужащим - так сохраняется постоянно боеспособность подразделений. Умно придумано. Одна неопытная молодежь не только в бою, но и в мирное время могла бы допустить много ошибок в сложной военной жизни. А вот влили нас понемногу в каждую роту, взвод - и служба пойдет в прежнем ритме, без остановок: командиры и старослужащие поведут нас за собой, поддержат, подправят в нужный момент.

Нашей ротой командует капитан Узлов. Ему лет тридцать, худой, поджарый, ремень туго перехватывает талию. Движения у капитана легкие, никаких лишних жестов - ходит, смотрит, если на что покажет, то кивком головы или одним пальцем шевельнет. Длинных разговоров не любит, у него все кратко: скажет несколько слов - и беги выполняй. Именно беги, пойдешь шагом - вернет.

Его заместитель по политической части старший лейтенант Шешеня. Солдаты еще до нашего прибытия прозвали его Женьшень. Он молодой, ему лет двадцать пять, не больше, тоже стройный, подтянутый. Когда-то его должность называлась политрук - политический руководитель. Мне кажется, для такого солидного звания он слишком молодой, парень как парень, немного старше нас. С ним и говоришь запросто и поспорить можно. Он не то, что командир нашего взвода лейтенант Жигалов - этот сух. По должности он ниже замполита Шешени, но по хватке покрепче Узлова. Его метко охарактеризовал старослужащий из нашего отделения Никита Скибов.

В первый день после прибытия из карантина я кивнул в сторону Жигалова и тихо спросил Скибова:

– Какой он?

Скибов обреченно покачал головой и страдальчески простонал:

– Жме - аж тэчэ! - Правда, тут же добавил: - Но справедливый человек.

И еще одно очень важное в роте лицо. Старшина. Гроза и главный дирижер и блюститель порядка! Фамилия у него необычная - Май. Да и сам он не такой, каким я представлял себе старшину. Он сверхсрочник, но не традиционный, если так можно сказать. В нем ничего нет фельдфебельского. Высокий, гибкий, как хлыст (кстати, его именно так и прозвали солдаты - Хлыст). Меня служба с ним еще не сталкивала. Он не крикун, не грубиян, но есть в нем какое-то неоспоримое превосходство над всеми. Оно дает ему право подойти к любому и сказать: «Возьмите ведро и тряпку, помойте умывальник, там грязно».

И все. И не пикнешь. Не скажешь, что сегодня ты не в наряде, не являешься дневальным и вообще ничем не провинился. Возьмешь ведро, тряпку и пойдешь мыть туалетную. И сделаешь порученную работу хорошо, потому что старшина придет и проверит. И не дай бог, если ты схалтуришь, навлечешь на себя гнев старшины…

* * *

Ну, а теперь остается коротко представить самых близких, с кем придется общаться не только каждый день, но и каждый час: на занятиях, в столовой, в кино, в бане - всюду, всегда рядом. Это наше второе отделение.

Командир его - сержант Волынец. Старослужащие: Никита Скибов, Карим Умаров (тот, который подходил к нам в день прибытия) и Куцан. Молодые: я, Степан Кузнецов и Вадим Соболевский. И еще - Дыхнилкин. Присоединение к нам Дыхнилкина было неприятной неожиданностью. Когда я при встрече спросил писаря: «Зачем ты этого подонка сунул в наше отделение?», писарь, загадочно улыбаясь, ответил:

– Это воспитательный прием, не я - командир роты капитан Узлов придумал. Он считает: вы будете хорошо влиять на Дыхнилкина. Дружков его видал куда засунули? Не только в рабочие дни, по выходным встречаться редко будут.

Из этого разговора я понял: к нам очень внимательно приглядываются. Наша тройка - я, Кузнецов и Соболевский - на хорошем счету. И еще очень важную истину: писаря знают очень многое, пожалуй, не меньше самого аллаха.

Командир отделения сержант Волынец - худощавый, прямой и поджарый, будто его прогладили огромным утюгом со спины и вдоль живота, светлые волосы разделены аккуратным пробором. Глаза сверлящие. Он всегда официален, на «вы» - так требует устав. Кажется, кроме службы, его ничто в жизни не занимает. Равнение, чистота, заправка, исполнительность - вот ежедневный, ежечасный круг его интересов. Когда поучает, по лицу видно: убежден в своей правоте безгранично, не свернуть и не переубедить его, он своего добьется, заставит сделать как положено.

Над украинцами подшучивают, будто они, придя в армию, сразу спрашивают: «Где здесь учебна команда?» Волынец окончил на «отлично» сержантскую школу и носит нашивки с таким достоинством, словно они приравнивают его по меньшей мере к полковнику.

Как и положено по уставу, Волынец побеседовал с новичками. На строевой и физической подготовках крутит нас больше, чем старослужащих. На других занятиях присматривается, проверяет исполнительность. Его любимая поговорка: «Делай, как я! Лучше можно, хуже нежелательно».

Вчера позвал меня:

– Пройдемте к моей кровати.

Подошли: его кровать ровная, как бильярдный стол, даже ворс на одеяле лежит в одну сторону.

– Теперь посмотрим вашу. Топографию можно изучать - бугры, седловины, впадины. Поправьте!

Только я поправил, а он опять:

– Пойдемте к оружию.

Подошли.

– Вот мой автомат. Вот ваш.

Оружие у него какое-то особенное, чистое, не сухое и не влажное - глянцевитое. А мое плачет - масло на нем не держится, стекает каплями. Пушинки-волоски, ниточки словно сговорились прилипать только к моему автомату.

Иногда Волынец подводит меня к зеркалу. Стоим рядом. Он аккуратный, затянутый, а я весь в складках, будто из вещмешка вынули.

– Вы же знаете, товарищ сержант, я каждый день утюжу обмундирование.

– И напрасно. Я глажу только по субботам. Все дело в заправке. Подтяните ремешок. Уберите живот. Одерните гимнастерочку. Расправьте грудь. Поднимите подбородочек.

Я выполняю. На минуту мое изображение в зеркале становится стройным. Но оказывается, я не дышу. А когда начинаю дышать, изображение опять мнется, грудь опадает.

– Ничего, выправка - дело наживное. Гимнастика, строевая, марш-бросочки поставят фигуру. Слышали, певцам голос ставят! Вот и вам фигуру поставим. Обрастете мышцами - невеста не узнает! Есть у вас невеста?

Почти то же сержант проделывает с Кузнецовым и Соболевским. Удивительно, как ему не надоедает!…

У Кузнецова получается лучше, чем у нас. Волынец начинает его даже похваливать.

Вадим Соболевский все делает равнодушно и молча. Сам он здесь, а мысли витают где-то далеко, живет как лунатик. У сержанта появляются бугорки на скулах и щурится правый глаз, когда он разговаривает с Вадимом. Опасный признак!

Мне всегда кажется, Вадим что-то недоговаривает, знает какую-то тайну, а выдавать не хочет - все равно, мол, не поймете. Ходит не торопясь. Движения экономны и пластичны. Мне нравится, как он закуривает. Достанет пачку, встряхнет ее слегка, и одна сигарета - просто удивительно, как это у него получается! - выскакивает ко рту. Он ее мягко берет в губы, а еще точнее: она сама ложится на нижнюю губу, верхняя чуть-чуть, едва-едва придерживает кончик сигареты. Курит он не спеша, без удовольствия, будто все приятное заключается лишь в самом закуривании. Говорит тоже не спеша. Шутливо, но веско.

Однажды в школе я слушал, как с ним вел серьезный разговор комсорг:

«Почему ты не вступаешь в комсомол?»

«Там будут критиковать за модные штаны».

«Ты умный парень, зачем напускаешь на себя этот скепсис?»

«А почему скепсис плох? Карл Маркс, между прочим, сказал: «Мой девиз - подвергать все сомнению».

«В жизни главное - уметь не только рассуждать, но и трудиться. Об этом тоже говорил Маркс».

«И все же Архимед сделал свое открытие в ванной, а не на производстве».

«Чего бы ты хотел от жизни?»

«О, я человек скромный, мне надо только одно: деньги, все остальное я устрою сам».

Может показаться, что Вадим циник. Но это лишь первое впечатление. По-моему, он рядится в тогу циника, чтобы произвести впечатление. Внутри он проще и глубже. В школе учился хорошо. Педагоги считали Вадима талантливым, хотя установить, в чем конкретно проявлялась его одаренность, никто не мог. А вот глядишь на него - видного, красивого, выделяющегося из всех, - и невольно думаешь: умен, талантлив!

Военная служба для Вадима - мука. В нем слишком много углов, постоянно ушибается сам и мешает окружающим.

Однако с Вадимом, как говорится, еще куда ни шло. Самое любопытное начинается, когда сержант Волынец сходится с Дыхнилкиным. Семен дурачится, выпячивает карикатурно грудь, закидывает назад голову, строит уморительную гримасу на лице. У сержанта белеют ноздри, голубые глаза превращаются в льдинки. Но тормоза Волынца действуют надежно: он будто не замечает издевки Дыхнилкина. Потом долго прогуливается по городку и курит, курит…