Юрий Джанумов - Стихи

• Название: Стихи
• Автор: Юрий Джанумов
• Издательство: Товарищество зарубежных писателей
• Жанр: Поэзия
• Год: 1966

ДЖАНУМОВ Юрий Александрович (1907, Москва— 1965, Мюнхен). - Поэт "первой волны" русской эмиграции. Двенадцатилетним подростком был вывезен матерью из России, жил в Берлине. Состоял в литературном кружке вместе с В. Набоковым и др. Стихи Ю. Джанумова печатались в периодике, в сборниках поэтов «русского Берлина» — «Новоселье», «Роща», «Невод». Участник антологии «Якорь».

Данный сборник - единственный, вышедший уже после смерти поэта. В предисловии к сборнику Георгий Адамович, в частности, писал: «Духовно и физически он принадлежал к «детям страшных лет России». И в конце предисловия: «Юрий Джанумов был поэтом, неизменность эту понявшим и на нее по-своему откликавшимся».

---

ВСТРЕЧА

Сколько лет мы с тобой не видались?
Или, друг, это были века?
Время мчалось, дыбясь и кидаясь,
Как взбесившаяся вдруг река.

Целый мир — содрогнулся и рухнул,
Став легендой на наших глазах;
Эту гибель, распад и разруху
Ни в каких не расскажешь словах.

Эту гибель… Чугунные ночи,
Улиц в страхе застывшую сеть,
Небо, — небо, в котором хлопочет
Сатанински гудящая смерть…

Я не знаю, с чего и откуда
Начинать бредовой свой рассказ,
Знаю только: не случай, а чудо
К этой встрече направило нас.

Чудо, друг, что в чудовищной бойне
Оба мы уцелели, что в ней
Не погибла — со мной ли, с тобой ли —
Наша дружба, но стала прочней.

Чудо в том, что друг друга нашли мы
Там, где даже следов не найти,
И, чудесно неисповедимы,
Снова встретились наши пути.

И не верится: кротко и сонно
Вяжет ночь свою звездную шаль,
Пахнет в комнате рощей лимонной
И чего-то так сладостно жаль.

Скоро быть Рождеству… Не пойму я,
Ты ли это напротив сидишь?
Твой ли голос, давнишним волнуя,
Рассекает дремотную тишь?

Воскресают лазурные дали,
Светлый воин поэт — Гумилев…

Боже, сколько же мы не видались, —
Сколько диких и страшных веков!

«Не примирюсь, не соглашусь, не стану…»

Не примирюсь, не соглашусь, не стану
Ни приноравливаться, ни кривить душой
И не предамся ни самообману,
Ни лжесвидетельству… Нет, честен сам с собой

И, как судья, взыскательный и строгий
К своим ошибкам, недостаткам и грехам,
Я никогда не отступлю с дороги,
Которую избрал себе когда-то сам.

И никогда души не разменяю
И сердца не продам ни на каком торгу.
Ключом поддельным — будь он даже к раю —
Я знаю, что воспользоваться не смогу.

Пойму Фому, но не прощу Иуду;
Не обвиню труса и не взыщу с глупца,
Но низость человеческую буду
Непримиримо ненавидеть до конца.

Насилье, подлость, угнетенье, зверство,
Обман, предательство, мошенничество, ложь,
Коварство, подхалимство, изуверство, —
О, низость! — всех имен твоих не перечтешь.

Коль хочешь быть теперь со мной знакомым, —
Садись. Я рад. Отставь-ка в сторону цветы.
Поговорим. — Да, я расстаться с домом
Был вынужден уже давным-давно… А ты?

«Настанет час: незрячий, твердый, строгий…»

Настанет час: незрячий, твердый, строгий
Упрется взор в небесный свод,
И позабывший в днях своих о Боге
По Божьей милости уснет.

В молчаньи, черной, скучной вереницей
Пойдут за гробом. Как вуаль,
Обволокнет заплаканные лица
Благопристойная печаль.

Дойдут. Опустят. Станут возле ямы,
Подкинут горсть земли вослед,
И прозвучит над скорбными крестами
О вечной памяти обет.

Потом — венки и насыпь станут знаком
Забвенья страшного… И те,
Кто провожал, кто безутешно плакал,
Вернутся к прежней суете.

Вот — чья-то смерть. Так к вечности дремучей
Один из многих перейдет.
Так я предвижу собственную участь,
Неотвратимый свой черед.

Поймешь ли ты? Не прихоть, не гордыня,
Но… — если б обрести и мне
Бесследность вечную… В морской пучине,
В уничтожающем огне.

ЛЕТО 1930 ГОДА

Я дал душе моей каникулы
На долгий срок, на долгий срок,
Чтоб не страдала, чтоб не мыкалась
И не роняла горьких строк.

Мне хорошо в моем безмолвии,
Душа ушла, — я глух и нем.
Пусть лето в бурях, в грозах, в молниях,
Я не встревожусь уж ничем.

Покончив с ласковыми встречами,
Не ищет сердце новых встреч,
Ему обманываться не к чему
И больше нечего беречь.

Так канут дни мои бескрылые,
Никто им запись не ведет…
Эх, жизнь моя, подруга милая,
Не так ли в бухте мертвых вод

Безветрием завороженная,
Забытая средь камышей,
Не спорит джонка прокаженного
С забвеньем, с тишиной своей?

И что тебе — вернется, сгинет ли
Твоя ушедшая душа?
Оставь, забудь и будь покинутым
Как эта джонка в камышах.

«В звездную ночь на морозном катке…»

В звездную ночь на морозном катке,
Чуть в стороне, где ватага сугробов, —
Вдруг увидать и узнать вдалеке…
О, ведь и это случиться могло бы!

Слушать, как злится на холоде медь,
Вальс этот трубный восторженно слушать;
Слышать, не верить и снова глядеть
В нежную рябь ненаглядных веснушек.

Словно коньки на снегу, впопыхах
Все позабыть в этом счастье огромном
И заблудиться в студеных мехах
Взглядом, руками и сердцем бездомным.

Так начался бы он, век ледяной:
Выше и выше росли бы сугробы…
Там, на катке, повстречаться с тобой —
О, если это случиться могло бы!

«Мне так хотелось бы сразиться в преферанс…»

Мне так хотелось бы сразиться в преферанс
С корсарами на острове сокровищ…
Но время гонит свой громоздкий дилижанс
В шальной езде, — его не остановишь.

А жаль. За окнами мелькает иногда
Такой соблазн!.. Пастушеские дали,
Голубоватые, как льдины, города,
Сады, каких мы с детства не видали.

Порой, на перекрестке утренних дорог,
Вдруг встанет домик в облаке акаций…
Не знаю сам к чему, но, право, я бы мог
Сойти и здесь. И здесь навек остаться.

Возница злится на меня, на чудака,
Ему претит восторг мой беспрестанный.
Я вижу, как язвительно его рука
Заносит бич над клячей окаянной.

И с грохотом громоподобным, с быстротой,
Захватывающей в тиски дыханье,
Несемся дальше, покидая за собой
Видения плененного желанья…

О, бедная душа моя, — когда ж конец?
Ужель вот так и будем проноситься
Рабами сумасбродного возницы,
Вотще глазея вдаль — на хрупкий тот дворец,
Где наше счастье, может быть, томится?

«Закрой глаза и слушай, как сквозь сон…»

Закрой глаза и слушай, как сквозь сон
В твое окно врываются синкопы
И ритмы ночи… Плачет саксофон
И скрипки нежно переходят в шепот.

Поет кларнет. В невидимой руке
Взметнулась страсть и мука дирижера;
Он ускоряет, гонит, — вдалеке
Уже созвездия вступают хором.

И как прилив рокочущий, как смерч
Растет мелодия в гигантском океане.
Вот на мгновение коснулась смерть
Вселенной ледяным своим дыханьем —

Вот ночь раскрыла замыслы земли,
Проникла в тайну гибели и стройки —
И, вспыхнув в звездно-золотой пыли,
Рассыпалась комета на востоке —

И вдруг — бессильно падает рука…
В окне — рассвет. И холодно и рано.
А с неба льется мутная тоска,
Гудя пропеллером аэроплана.

«Милая, нежная, я уже знаю…»

Милая, нежная, я уже знаю
Час расставанья и сердце твое…
Вечер. Дымок над трубкой тает
И все о том же скрипка поет.

Столики, лица, цветы, стаканы —
Так примелькалась земная юдоль!
Мы, как актеры, под гул ресторанный
Мучась ведем непосильную роль.

В городе шумном, другом, далеком
Может вот так же рыдает фокстрот,
Может вот так же с прохладным соком
Кто-то соломинкой боль свою пьет.

Брось, — не грусти. Разве новы разлуки?
Что по несбывшимся снам тосковать?!
Скоро найдутся другие руки,
Чтоб эту горькую грусть заласкать.

Скоро забудутся тщетные встречи,
Сердце привыкнет, станет грубей.
Может однажды, в какой-то вечер,
Без сожаленья припомнюсь тебе.

Дай же мне руку в неповторимый,
В этот жестокий и чудный час…
Я назову тебя — хочешь? — любимой
И поцелую в прощальный раз.

«Дождь моросит в ночную черноту…»