Фредерик Дар - И заплакал палач…

• Название: И заплакал палач…
• Автор: Фредерик Дар
• Издательство: Восхождение
• Жанр: Детектив
• Год: 1992
• ISBN: 5-85846-009-7

Сборник знакомит читателя с произведениями Фредерика Дара и Шарля Эксбрайя. Традиционная интрига, тонкий психологизм, изящная ирония, отточенный диалог — все эти достоинства вкупе с другими принесли писателям заслуженную славу корифеев детективного жанра.

---

Женственность все-таки взяла в ней верх. Она остановилась перед старым зеркалом в баре и начала поправлять волосы.

— Хотите, прямо сейчас начнем ваш портрет?

— Да.

Похоже, это доставило ей удовольствие. Она даже покраснела.

Я пошел к себе за красками и кистями. Поставил на кровать полотно, над которым работал раньше и выбрал чистый белый холст средних размеров.

Ничто так не тревожит художника, как чистый холст. Как будто это окно, распахнутое в бесконечность, в котором неожиданно появляются самые удивительные вещи.

Я знал одно спокойное местечко вдали от пляжа, в сосняке. Песок под соснами был усеян смолистыми шишками, повсюду, не умолкая, трещали цикады.

Я расчистил место от шишек и глубоко воткнул в песок мольберт, поставив его низко, чтобы можно было работать, стоя на коленях. По-моему, это идеальное положение для художника. Сразу увлекаешься и можешь полностью сосредоточиться. Есть даже такое упражнение, чтобы собраться с мыслями: его выполняют как раз стоя на коленях.

— Сядьте на песок.

Она опустилась на пыльную землю.

Вы когда-нибудь видели, как падает лоскут шелковой материи? Он словно описывает в воздухе изящную дугу. Так и моя модель…

— Двигаться нельзя? — спросила она.

— Почему нельзя? Пожалуйста… Это не имеет никакого значения…

Но она так и осталась сидеть неподвижно, повернувшись ко мне в профиль и глядя чуть искоса.

Я взял жесткую кисть и сделал первый черный мазок.

Всегда начинаю свои картины с черного. Мне кажется, это каркас всего произведения. Обычно я делаю рисунок черными крупными штрихами, а затем, как на остов, наношу краски. Цветные узоры медленно покрывают первоначальную основу.

Она получилась у меня сразу. Знаете, иной раз хватает одного единственного мазка, чтобы отличить полотна настоящего художника.

На белом прямоугольнике холста вдруг появилась девушка. Выходило похоже, да еще как! Как будто я проник в самую глубину ее существа. Ее черты, выступающие скулы, внимательные глубокие глаза… и еще спокойная грусть, тихое отчаяние.

Я вошел в азарт. Не знаю, сколько часов подряд я все наносил и наносил краски на холст. Ничего вокруг себя не видел, потерял ощущение времени, забыл, где нахожусь, и совсем не думал о своей модели, как о живой девушке. Я только старался выделить, передать то, что было перед моими глазами. Она поддавалась, понемногу меняя саму свою личность, становилась той, какой мне хотелось ее видеть. Я уже не различал, где натурщица, а где портрет. Как будто я взял живое существо и претворил его в образ, наделенный безграничными возможностями.

В конце концов рука у меня затекла, ноги не слушались. Отложив кисть, я растянулся на горячем песке. Лежал, закинув руки за голову, вытянув ноги, и слушал, как бьется сердце Земли. В мелком сероватом песке будто растворилась летняя испанская жара и теперь медленно проникала в тело.

Рядом послышался какой-то шорох. Подошла она. Села, поджав под себя ноги, и тень от ее вытянутой руки распласталась по земле, как тень от крыльев птицы. Ее рука погладила меня по голове. Пальцы опустились мне на волосы, начали тихонько перебирать их.

Я приподнялся. Протянул руку и прижал ее к себе. Она приникла к моей груди и застыла в неподвижности. Ее тело было еще горячее, чем песок. Мы долго лежали, не двигаясь. Я ни о чем не думал. Просто был счастлив…

А потом она шепнула:

— Скажите мне «Марианна».

Хотите верьте, хотите нет, но это я догадался, что ее так зовут. По тому, как она сказала, я сразу понял: это ее имя.

Я обнял ее за шею и прямо в губы прошептал:

— Марианна…

По носу у нее скатились две слезинки:

— Меня зовут Марианна…

— Как это вы вспомнили?

— Сама не знаю… Наверное, оттого, что вы меня обняли. Мне захотелось, чтобы меня так называли.

— Красивое имя.

Я глядел на ее губы и очень хотел прижаться к ним своими. В этом желании не было ничего чувственного. Я поцеловал ее. Она так и не разжала губ, нежных и упругих.

— Марианна!

Именно с этой минуты я полюбил ее. Как будто, бы прозвучал выстрел стартового пистолета и началась гонка. Любовь моя была тем сильнее, тем восторженнее, поскольку обращена была к совершенно новому существу. Осуществилась вечная мечта всех мужчин: влюбиться в женщину, начисто лишенную прошлого. В женщину, для которой все начинается с тебя.

И правда, жизнь для нее началась с прошлой ночи. Все, что было раньше, касалось другой Марианны, погибшей под колесами моей машины.

Часть вторая

7

О днях, которые потекли за этим, могу сказать только одно: они были самыми восхитительными в моей жизни. Присутствие Марианны в пылающем раю Кастельдефельса наполняло каждую минуту волшебным очарованием. Она оказалась необычайно мягкой и нежной. Можно даже сказать, что все эти две недели прошли буквально в сплошных поцелуях. Мы ездили на бычьи бега, в ночные рестораны на побережье, окруженные деревьями с порыжевшей листвой, вспыхивающей в ночи тысячей разноцветных лампочек. Облазили все леса вдоль побережья до самого Ситжеса.

Мне казалось, что Создатель предначертал мне вместе с этой женщиной начать новую жизнь. Она возникла из ночи, и теперь я ревниво опекал ее. Мы не были любовниками. Наши ласки оставались чистыми, а в страстных порывах мы всегда боялись переступить последнюю черту, полностью вкусить любовь. Конечно, подспудно мы желали этого, но в то же время и страшились.

Объятия будут потом. Я знал, что они принесут нам ощущение полноты счастья, но и разрушат то неповторимое, что возникло между нами. Мне необыкновенно повезло: благодаря ей я снова обрел юношескую невинность. Я как бы заново родился вместе с ней. Она открыла передо мной новые возможности, и это был бесценный подарок.

В «Каса Патрисио» нас наконец-то приняли за своих. Я думаю, всех там так растрогала наша любовь, что они даже простили нам всю ее непристойность. Вопрос об установлении личности Марианны понемногу отошел для меня на второй план. Я даже стал бояться, как бы однажды утром не заявился кто-нибудь и не протянул бы к ней руки, не позвал бы по имени… С кем переехала она через границу? С родителями? С друзьями? С любовником?.. С мужем? У нее не было обручального кольца, но само по себе это еще ничего не значило.

Хотя вела она себя не как замужняя женщина. Я просто не мог представить ее в роли чьей-то жены… По поведению Марианны не было заметно ничего такого, что могло бы указать на прежнюю жизнь, да и вообще я не любил думать об этом.

Но муж или родители, друг или любовник, ясно было одно: она приехала сюда с кем-то вместе, и эти люди сейчас, наверное, разыскивали ее. Они наверняка обратятся либо во французское консульство, либо в полицию, а там их выведут на Кастельдефельс… Однако пока ничего не происходило, и как я вам уже говорил, потекли спокойные, безоблачные дни.

Я закончил ее портрет. С художественной точки зрения он получился великолепным, но все-таки чем-то мне не нравился. С этим портретом творилось что-то непонятное. Мне удалось так точно передать выражение лица Марианны, что характер ее лучше читался по портрету, чем по живому лицу. И в искоса брошенном взгляде сквозило что-то такое, от чего становилось не по себе. В нарисованном взгляде сверкнуло нечто, абсолютно противоположное всей ее натуре. Напряженный, внимательный взгляд, такой пристальный, что делалось неуютно.

Чтобы, избавиться от этого ощущения неловкости, я положил полотно в картонный переплет и засунул в багажник машины, но все же время от времени подходил посмотреть на него в беспощадном свете дня. И каждый раз в меня буквально вонзался неприятный режущий взгляд. Если бы портрет не был так хорош, я, думаю, с удовольствием уничтожил бы его.

Оригинал же, напротив, успокаивал в заставлял забыть обо всех моих волнениях. В зрачках Марианны, конечно, таилось то же самое выражение, но оно так на меня не действовало. Даже наоборот, внушало покой, и я не уставал любоваться нежным, лучистым взглядом.

— Я люблю тебя, Марианна…

Она чуть-чуть краснела. Я целовал непослушные завитки на висках и обнимал ее за безупречную трепещущую талию.

Все в ней приводило меня в восторг: пылкое оживление на корридах — лицо розовело, рот приоткрывался, она с жаром что-то выкрикивала… то, как она подолгу сидела, задумавшись, возле меня, пока я рисовал… а иногда ложилась на песок и брала его пригоршнями в руки. Она смотрела, как сквозь сомкнутые пальцы струится тоненькая золотая нить, которую разносит, как дым, налетающий порывами морской ветер.

Иногда Марианна вскакивала и бежала посмотреть на картину. Ей нравилось, как я рисую, и в ее суждениях угадывался редкий ум. Она, как и я, нутром чувствовала эти удлиненные формы, эти яркие цвета. Вникала в поэзию моих полотен… Это был такой замечательный зритель! Как-то раз после сиесты я рисовал на пляже, стоя лицом к морю в к нескольким купальщикам. Марианна только что вышла из воды и загорала на огромном полосатом разноцветном полотенце. Дул легкий бриз, и от воды очень сильно пахло морской солью. Вдруг я услышал надтреснутый голос папаши Патрисио: