Александр Борин - Крутые повороты

• Название: Крутые повороты
• Автор: Александр Борин
• Издательство: Профиздат
• Жанр: Проза
• Год: 1983

Повесть, давшая название всей книге, рассказывает о захватывающих, драматических моментах становления и развития отечественной техники, о петроградских инженерах и рабочих, о сенсационном международном научно-техническом конкурсе, объявленном по инициативе В. И. Ленина. Речь в повести идет о сложном нравственном выборе, о том, как непросто бывает выработать свою, единственно правильную гражданскую позицию. Эту тему органично развивает в книге художественная публицистика, посвященная делам и заботам современников.

---

Когда она вышла, Скорчеллетти сказал:

— Боюсь, желаемое вы принимаете за сущее, Яков Модестович.

Гаккель ему ответил:

— Лучший способ сущее сделать желаемым, Владимир Карлович.

Они помолчали.

— Готов признать, — сказал Гаккель. — Как инженер, он был абсолютно прав, возражая против конкурса.

— Кто? — спросил Скорчеллетти.

— Ломоносов. Но как русский человек глубоко ошибался…

Скорчеллетти промолчал.

— Руководство Республики, объявив конкурс, поступило крайне непрактично, — сказал Гаккель. — Но, при этом, знаете, чрезвычайно мудро. И чрезвычайно дальновидно… Поймите это, Владимир Карлович…

Дочь Якова Модестовича, Екатерина Яковлевна Гаккель, помнит тот неожиданный визит к отцу Владимира Карловича Скорчеллетти.

Она рассказывает мне сегодня:

— Когда Скорчеллетти ушел, отец долго не ложился. Ходил по комнате. Играл на скрипке.

В тот вечер он показал дочери письмо, которое давно, еще в 1912 году, после поджога ангара с аэропланом, написала ему в Москву Ольга Глебовна.

До наших дней письмо не сохранилось. Но Екатерина Яковлевна не забыла его, его нельзя забыть…

«Друг мой, — писала в 1912 году Ольга Глебовна мужу, — сердце не выдерживает видеть, как ты терзаешься. Но я твердо знаю, и не случись пожара, ты все равно бы скоро покинул этот жадный коммерческий марафон, хотя и взял на нем призы…

По натуре своей ты художник, а не добытчик. Зачем ты в каждом письме мне пишешь, как мы разорены, что казна отказала в субсидии и растрачено наследство отца? Для нас с тобой это же единственное естественное состояние, такие мы от бога, и тому нельзя огорчаться…

Я скажу тебе сейчас и скажу всегда: ты, мой друг, живешь правильно, и я вместе с тобой…»

Сверхурочные

В середине декабря 1923 года Гаккель спецвагоном уехал в Москву.

Пять дней не звонил в Петроград, а 21 декабря наконец пдзвонил в бюро Харитонову и, довольный, сказал, что председатель ВСНХ Богданов сдался: Коршунову предписано приравнять строительство тепловоза к военным заказам в смысле сверхурочных работ.

Яков Модестович возвратился в Петроград в самом конце месяца и в тот же день, вечером, съездил на Балтийский завод. Приказ из Москвы о сверхурочных уже пришел, но генератор до сих пор не собрали, в механической мастерской нарезали посторонние бронзовые шайбы.

— Чей заказ? — спросил Гаккель.

Мастер сказал:

— Губисполком распорядился срочно отремонтировать баржи.

Гаккель направился в контору, но Коршунова не застал, его срочно вызвали на бюро губкома.

Поздно вечером Яков Модестович позвонил Коршунову по телефону домой.

— Людей нет, — объяснил Коршунов. — Некому сверхурочные выполнять.

— Неправда, — сказал Гаккель. — Механические мастерские сегодня нарезали бронзовые шайбы. Для кого?

Трубка помолчала.

— Это что, слежка? — резко спросил Коршунов.

— Нет, контроль за соблюдением нашего соглашения, — так же резко сказал Гаккель. — Вы обязались придерживаться сроков?

Коршунов не сдержался:

— Какие сроки! — крикнул он. — Как класс они ликвидированы. Неурожай в Петропавловском районе все сроки пустил под хвост хохлатке. Эти шайбы губком велел для барж резать. Нечем будет семена возить по Ладоге. Вам понятно?

— Нет, сказал Гаккель. — Непонятно, Константин Николаевич. Я не имею права считаться ни с вашим неурожаем, ни с вашим губкомом…

Яков Модестович повесил трубку.

Поднял с постели дочь Катю.

Она подсела к разбитому «ундервуду» и под диктовку отца, еле-еле успевая за ним, двумя пальцами отстучала:

«Вы берете на себя всю ответственность… срываете выступление… на международном конкурсе тепловозов первого и единственного русского тепловоза, постройка которого начата по инициативе тов. В. И. Ленина, срочно велась нами… между прочим, с целью показать производительную мощь республики на международном конкурсе тепловозов…»

Я читаю это длинное сердитое письмо Якова Модестовича, сохранившееся в Ленинградском архиве Октябрьской революции, и воображаю, как Коршунов, прочитав письмо, стучит кулаком в фанерную стенку и к нему заходит Владимир Карлович Скорчеллетти.

— На, читай, — говорит Коршунов и ждет, пока Скорчеллетти прочтет письмо Гаккеля. — Ну что, прав профессор?

— Прав, — говорит Скорчеллетти.

— А мы?

— И мы правы, — говорит Скорчеллетти.

— Мы можем еще поднатужиться? — спрашивает Коршунов.

— Нет, — говорит Скорчеллетти.

— Владимир Карлович, надо, — просит Коршунов.

— Хорошо, поднатужимся, — говорит Скорчеллетти.

— Я думал, итальянцы — заводной народ, — смеется Коршунов. — А ты спокоен.

— Я не спокоен, — говорит Скорчеллетти. — Я волнуюсь.

— Давай постараемся ускорить, Владимир Карлович, — просит Коршунов.

— Хорошо, — говорит Скорчеллетти. — Мы постараемся ускорить.

И Коршунов царапающим пером пишет бледными красными чернилами поперек письма Гаккеля: «В дело».

Фонтанка, 24

О тогдашней жизни Якова Модестовича мне рассказывают три заводских ветерана — Константин Михайлович Терентьев, Сергей Прокофьевич Егоров и Николай Степанович Сорокин.

Старше всех Терентьев. В начале двадцатых он уже был механиком по дизелям.

Помнит, как однажды вызвал его Коршунов, познакомил с худощавым мужчиной в пенсне, с профессорской бородкой.

— Инженер Гаккель, — сказал Коршунов. — Будет строить на заводе сухопутный дизелевоз. Пойдешь к нему механиком.

Вместе с Гаккелем Терентьев съездил на соседний завод, отобрал тысячесильный дизель «Виккерс», принадлежащий военному ведомству.

Помнится, военные заартачились, и Якову Модестовичу пришлось обратиться в Москву.

Я читаю Константину Михайловичу выдержку из докладной Кржижановского Ленину по тепловозному вопросу:

«…Имущество находится в распоряжении Военного ведомства, которое отказало в его передаче. Считая постройку дизель-электровоза из имеющихся частей крайне важной и нужной, Госплан всемерно поддерживает ходатайство комиссии о передаче ей этого оборудования».

Должно быть, Владимир Ильич поддержал тогда тепловозостроителей, настоял, чтобы им отдали оборудование.

— Яков Модестович каждый день нам повторял: «Вы выполняете прямой заказ Ленина», — говорит Терентьев.

Он часто бывал в доме у Гаккелей.

Вспоминает: они жили просто, дружно, весело.

В самые тяжелые дни умели пошутить, посмеяться.

Но вдруг речь заходила о чем-нибудь странном, печальном, таинственном…

Однажды они с Яковом Модестовичем обговаривали предстоящее испытание дизеля, подсчитывали, сколько надо мазута запасти.

Неожиданно Гаккель сказал:

— Знаете, Константин Михайлович, в этом самом доме, Фонтанка, 24, родители декабриста Пестеля ожидали приговора своему сыну.

Терентьев невольно будто к чему-то прислушался…

— В этой комнате отец ночами не спал, знал, что сыну грозит эшафот, а спасти его он бессилен… — Гаккель сказал: — На свете нет ничего страшнее, Константин Михайлович, чем чувство собственного бессилия…

В другой раз показал на портрет молодого красавца на стене:

— Брат моей жены Александр Успенский, сын писателя Глеба Ивановича Успенского. Умер совсем молодым… Жена его, тоже молодая, веселая, беспечная… мы звали ее Наядой и не очень верили в серьезные чувства к Саше… А в день его смерти она… застрелилась…

И Терентьев опять словно к чему-то прислушался.

В этом простом и веселом доме иной раз хотелось говорить только шепотом и ходить на цыпочках, осторожно — как в музее.

…С Терентьевым к Гаккелям часто приходил Сергей Прокофьевич Егоров.

За малый рост его звали на заводе «полудюймовкой» или «полудюймовочкой».

— Вы прямо из сказки Андерсена, — сказал ему Гаккель.

У них с Яковом Модестовичем как-то состоялся разговор о крейсерах «Исмаил» и «Наварин».

Циркулировали упорные слухи, будто после революции их разрезали на металл и продали металл за границу.

— Жалко до слез, — сказал Егоров.

Яков Модестович ответил сердито:

— Когда научимся по-настоящему строить, разучимся разрушать…

…Николай Степанович Сорокин был в те годы много моложе Терентьева и Егорова.

Он состоял в комсомоле и учился в организованной Коршуновым школе заводского ученичества.

Участие в постройке тепловоза было для него производственной практикой.

Дочкам Якова Модестовича, Кате и Маше, Сорокин рассказывал о заводском комсомоле: на субботниках они разгружали дрова, ремонтировали бани и лазареты, в кружках всеобуча учились военному делу…

Яков Модестович сказал ему однажды:

— Я очень рад, что тепловоз строят молодые.