Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

• Название: Только вперед! До самого полного!
• Автор: Олег Селянкин
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1985

Писатель-фронтовик Олег Константинович Селянкин родился в 1917 году. После окончания десятилетки в городе Чусовом Пермской области поступил в Ленинградское Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе.

С первых дней Великой Отечественной войны О. Селянкин — на фронте. Он участвовал в боях при обороне Ленинграда, под Сталинградом, на Днепре, в Польше и Германии. Многие события тех лет он отразил впоследствии в своих книгах «Школа победителей», «Костры партизанские», «На румбе — морская пехота», «Когда труба зовет» и других.

В новой книге О. Селянкин остается верен своей главной теме.

О. Селянкин награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны II степени, двумя орденами Красной Звезды, орденом «Знак Почета», многими медалями. Ему присвоено звание «Заслуженный работник культуры РСФСР».

---

Наконец мичман помог подняться на катер сначала Разуваеву, потом — Ветошкину. Первый из них сразу нырнул в спасительное тепло машинного отделения, а второй, даже не взглянув на брюки и прочую одежду, лежавшие на палубе у его ног, метнулся в боевую рубку, положил руки на штурвал. И только тогда доложил:

— Повреждение частично устранено, катер будет слушаться рулей.

Максим осторожно, недоверчиво перевел ручки машинного телеграфа на «малый вперед». Бронекатер рыскнул вправо, но сразу же, подчиняясь Ветошкину, лег на нужный курс. С малого хода перешли на средний, потом — на полный. Катер слушался рулей! Не так хорошо, как было еще час назад, но слушался!

И разрывы вражеских снарядов все дальше и дальше сползали за корму бронекатера…

Только теперь, убедившись, что катер послушен рулям, Максим встал к штурвалу, давая Ветошкину возможность одеться. И спросил лишь, вновь передавая ему штурвал:

— Что там?

— Правый руль оторван начисто, а левый заклинило.

Значит, на ремонт, значит, уже следующей ночью на очередное боевое задание Борисов вышлет на один катер меньше.

10

«Чёртова вертушка» — так Одуванчик охарактеризовал жизнь личного состава бронекатера. Действительно, все шло с обезоруживающим постоянством: ночью — боевое задание, днем — короткий сон и подготовка к новой ночной работе. Маленькое разнообразие внес лишь ремонт рулей. Но и он не выбил катер из установившегося ритма, только и разницы, что в тот день не спали, а участвовали в ремонте, чтобы с наступлением обусловленного часа вновь провести в Кронштадт боевые корабли, на сей раз — две подводные лодки.

До третьего июля так продолжалось, и все измотались основательно. А в этот день, едва проснулись, едва умылись и позавтракали (или пообедали?), явились Борисов с Медведевым и комдив сказал:

— Командованием запрещено увольнение личного состава в Ленинград. Поэтому быстренько переодеться в первый срок и с комиссаром марш в культпоход по историческим местам города. — Помолчал и хитровато добавил: — Командование даже поощряет, когда культпоходы организуются.

И они, не соблюдая строя, пошли в город, который защищали уже чуть больше года, но где некоторые из них ни разу не бывали за все эти месяцы. Впереди — Медведев с Максимом, а за ними все остальные без исключения: Борисов даже вахтенного подменил матросом со сто первого бронекатера, стоявшего рядом. И сказал, словно успокаивая Максима или добродушно подсмеиваясь над кем-то:

— Авось всем дивизионом доглядим за вашей коробочкой.

Побывали на Марсовом поле, прошли мимо Зимнего дворца и Адмиралтейства, а потом Максим потянул товарищей по набережной, потянул к своему училищу: как на родной дом, захотелось взглянуть на него.

Видели и разрушенные бомбами и снарядами дома, и кусочек торцовой мостовой, разобранный зимой на топливо, и густые поросли картошки там, где еще прошлым летом красовались цветочные клумбы и нежно зеленела трава-мурава. Молча прошли по многим почти безлюдным улицам города, чувствуя, что копится, клокочет ненависть к фашистам. А когда возвращались, постояв у памятника Крузенштерну, увидели девочку лет пяти. Она сидела на приступочке крыльца и по-взрослому серьезно смотрела на моряков.

Медведев остановился, поравнявшись с ней, и спросил своим грубоватым басом:

— Чего расселась на камнях? Они холодные, простудишься.

— Нет, они уже нагрелись. И еще я устала. Отдыхаю.

Сказала это так серьезно, с такими взрослыми нотками в голосе, что остановились все моряки, разглядывая ее.

— Как тебя зовут? — спросил опять же Медведев.

— Ляля. Ляля Воронова. А живу на Пятой линии, — и она назвала номер дома, квартиры.

Максим почему-то подумал, что год назад она должна была быть пухленькой и обязательно не остриженной под мальчишку, а с маленькими косичками-хвостиками, украшенными большими голубыми бантами. Только — голубыми, только — большими. И что-то теплое зашевелилось в его душе. Он присел с ней рядышком и спросил:

— А с кем ты живешь?

— С Алькой. У меня были мама, бабушка, папа и дедушка. Даже две бабушки и два дедушки. И еще Димка был. Теперь только мы с Алькой…

Только мы с Алькой…

И Максим, не понимая, как осмелился на такое, взял девочку на руки, прижал к груди и сказал, глядя на Медведева:

— Я отнесу ее.

Не спросил разрешения отнести, а сказал как о деле решенном. Медведев, похоже, понял то, что сейчас происходило в душе лейтенанта, и поспешно ответил:

— Конечно, отнеси. И не очень торопись: я предупрежу комдива.

Максим пронес ее квартал, бережно прижимая к себе, одновременно боясь уронить или нечаянно причинить боль. А потом она сказала:

— Я уже отдохнула. Ты лучше возьми меня за руку. Будто я твоя дочка.

Он исполнил ее желание, он шел непривычно медленно и мелкими шажками, чтобы не заставлять ее спешить. Рядом шли, рядом, ступая в ногу, по истертым ступеням широкой лестницы поднялись на третий этаж большого дома, половина которого лежала кучками битого и задымленного кирпича.

Остановились у массивной двери с внушительной витой бронзовой ручкой. Максим еще думал, как позвонить или постучать, а Ляля всем своим худеньким тельцем уже потянула дверь на себя, и она приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить их.

— У нас нечего украсть, вот мы и закрываемся только на ночь, — сказала Ляля, словно разгадав недоумение Максима.

В квартире, где даже при первом беглом осмотре Максим насчитал пять комнат, действительно, украсть было нечего. Во всяком случае — в прихожей. Здесь были только стены, сохранившие отпечатки и вешалок, и двух вместительных платяных шкафов. Да и дверей у четырех комнат не было. Максим понял, что все деревянное сожжено за минувшую зиму.

А Ляля объясняла спокойно, словно говорила о самом естественном:

— Здесь жили тетя Тина с дядей Петей… А здесь — бабушка Даша. Они умерли от дистрофии. Да вы проходите к нам с Алькой, не стесняйтесь.

И вот он в маленькой комнатке, где, кроме кровати, аккуратно прикрытой стеганым одеялом, была лишь, печурка-буржуйка. Да несколько женских платьев висело не на плечиках, а просто на гвоздиках, вбитых в стену, и в том углу, который прятала дверь, когда ее открывали. Простых платьев, не раз стиранных.

Тут стукнула входная дверь, и звонкий девичий голос спросил:

— Ляля, ты дома?

— Я здесь, Алька! — крикнула Ляля и со всей быстротой, на какую только и были способны ее ножки, похожие на палочки, обтянутые не тронутой загаром кожей, бросилась к двери комнаты.

Альке — лет семнадцать, если судить по почти не сформировавшейся фигуре, и за тридцать, когда встречаешься взглядом с ее усталыми от жизни серыми глазами, когда обращаешь внимание на маленькие бороздки морщинок у ее глаз и углов рта.

Увидев Максима, она машинально оправила простенькое платьице, едва прикрывавшее ее колени, и, казалось, нисколько не удивилась его появлению здесь. Осторожно поставила на пол небольшую хозяйственную сумку и сказала:

— Здравствуйте. А руки не подаю: она нуждается в санитарной обработке. Ведь я никак не могла предполагать, что у нас гость.

— Уж вы извините меня за столь внезапное вторжение. Иду и вижу — Ляля сидит. Говорит, устала. Вот и проводил ее.

— Ты, наверное, опять к университету ходила? — с напускной строгостью Аля набросилась на сестру.

Та упрямо промолчала, глядя в открытое окно, в которое только и было видно облезлую стену соседнего дома.

— У нас все там работали…

— И мама с бабушкой, и папа с дедушкой, — добавила Ляля.

Старшая сестра оставила без внимания ее слова, она сказала, обращаясь только к Максиму:

— Я покину вас на несколько минут: себя приведу в порядок и что-нибудь подам к столу.

Подам к столу… Его давно нет, а ты по привычке, выработавшейся за детские годы, хочешь «подать к столу»… Да и что есть у тебя, девочка? Две хлебные пайки, которые настолько мизерны, что он, Максим, проглотив их, и не заметит этого? И он заторопился:

— Извините, но я обязан сейчас уйти. Служба.

— А тот дядя сказал, что ты можешь не торопиться, — немедленно разоблачила его Ляля.

Тогда Аля взяла из рук Максима его фуражку и пристроила ее на один из гвоздиков за дверью. Пристроила и ушла, словно верила, что Максим не посмеет взять фуражку оттуда.

Еще около часа Максим пробыл в этой огромной квартире, где хозяев только и было — две эти девчушки. От еды отказался категорически, но маленькую чашечку чаю выпил. Жиденького, едва зацвеченного и, конечно, без сахара. Зато узнал, что Аля работает няней в госпитале и ей иногда разрешают оттуда что-нибудь приносить Ляле; только благодаря этому они и выжили, а основная, главная цель ее жизни — поднять Лялю, сделать из нее настоящего человека.