Сергей Семенов - Гаврила Скворцов

• Название: Гаврила Скворцов
• Автор: Сергей Семенов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Гаврила и то уже думал. В голове его прояснилось, охватившее его желание проходило, он уже был способен здраво рассуждать, и вдруг ему стало как-то стыдно, лицо его снова заволокло краской, и он опять не мог глядеть прямо в глаза Аксинье. Она как будто поняла это и продолжала:

– - Любить можно друг дружку без этого. И так хорошо будет -- не то что хорошо, а много лучше. У нас ведь никто никого не любит, а живут всяк по себе: в одиночку мучаются, в одиночку радуются. Кто к кому с горем пойдет? Никто его не пожалеет: над горем не потужат, а радости позавидуют. А если бы человек о другом, как о себе, понимал, тогда б другое дело.

– - Так вот -- ты бы меня поняла, не то бы ты и говорила.

– - А нешто я тебя не понимаю? Понимаю хорошо, поэтому так и говорю. Если ты такой, как я думаю, то ты еще мне сам после спасибо скажешь, вот попомни мое слово!

– - Поживем -- увидим! -- сказал Гаврила и попробовал улыбнуться.

Аксинья, заметив его улыбку, улыбнулась сама и снова ласково взглянула ему в глаза. У Гаврилы стало много легче на сердце, у него уже прошло и чувство стыда и неловкость. Он почувствовал себя свободно, и в голосе его появилась небывалая твердость.

– - Поешь-то ты хорошо, другая так не сможет; поэтому я и крушусь по тебе. Если бы нам бог привел парочкой-то быть, я бы тогда не тот человек стал, а то пропадает моя голова без корысти, без радости.

– - Все обойдется. И мне самой нелегко было первое время. Ты хоть в своем доме, -- кругом родные, как был ты, так и остался; а я пришла к чужим людям, нужно применяться к другим обычаям. Арсений-то вон он какой: дела от него нет, а тоже с норовом; мне грустно, а он меня допекает. "Ты меня не любишь", -- говорит. Тоже слез-то пролила -- одна подушка знает. Бывало, думаешь: господи, зачем все это так делается?.. А потом думаю: знать, так нужно, коли делается; видно, тут строится не человеческим умом, а божьим судом. Я-то еще сирота, у меня дома-то переменные были, а кто от отца то с матерью идет, от родного-то дома, -- тем-то каково? -- а ведь привыкают? Привыкла и я.

– - Да, вашей сестре худо, -- подумав, согласился Гаврила и почувствовал, что он теперь не в силах добиваться того, чего ему так хотелось добиться.

Между ними завязался разговор о том, что худо, что хорошо. У них во всем были почти одинаковые понятия, что один намекал, другая разъясняла; и так они проговорили очень долго. Стало смеркаться. В деревне показалась бегущая из стада скотина, замелькал народ. Гаврила поднялся, чтобы уходить. Ему было так легко и хорошо. Он чувствовал, что Аксинья все-таки стала к нему ближе, и сердце его наполнила давно небывалая теплота.

– - Ну, так прощай, значит, спасибо на добром слове! -- сказал он, протягивая руку.

– - Не на чем. Опять ходи, -- улыбаясь и подавая ему руку, сказала Аксинья.

Гаврила вышел из избы.

XXV II

Весь вечер Гаврила проходил спокоен. Он был всем доволен и весел, на душе у него было так легко и ясно, как никогда не бывало. "Золотой она человек, как она рассуждает -- дельно, верно". И он был рад тому, что они именно только так сошлись с Аксиньей. "Будем с ней так прятствовать, и ничего нам с ней больше не надо".

На другой день, вспомнивши, что произошло вчера, Гаврила решил, что это очень постно и что этим ему себя не уходить. Опять в нем защемило сердце, и он стал думать:

"Все это хорошо, да все не то; соловья баснями не кормят. Что она мне рассказывает? Любит -- а опуститься боится. Коли любишь, надо на все согласным быть, а это какая же любовь?"

И он забыл все вчерашние чувства, все то, что у него было на душе, когда они так дружески говорили между собой. Опять ему запало в сердце одно желание: добиться от нее полной любви. Его снова заглодала тоска, и он опять стал думать: "Не пройдет она, если он не добьется своего".

Прошло несколько дней. У Гаврилы почему-то появилась уверенность, что он своего достигнет.

"Не может она противиться", -- думалось ему, и казалось, что вот только он увидит ее, поговорит, и она отдастся. Он захотел ее опять увидеть и один раз вечером пошел ко двору Сушкиных. В избе у них был огонь. Они собирались ужинать. Гаврила притаился у угла, прислушиваясь, что они говорят, но они говорили мало; Арсений, должно быть, был очень утомлен работою, и Аксинья казалась что-то пасмурною. Он стал ждать, не выйдет ли она за чем из избы. Поужинали; Аксинья, собравши со стола, постлала постель, Арсений повалился на подушку, Аксинья проговорила:

– - Ну, я, коли, дров принесу.

У Гаврилы захватило дух, он подумал: "Увижу -- сердце сердцу весть подает", -- и бросился к крыльцу. Действительно, дверь избы, а потом калитка скрипнули: это выходила Аксинья. Гаврила с замирающим сердцем шагнул к ней навстречу. С крыльца послышался пугливый оклик:

– - Ктой-то?

– - Это я, я! -- громко шепнул Гаврила и протянул было к ней руки, но калитка опять скрипнула, захлопнулась, и Гаврила услышал, что ее запирают.

Гаврила снова подскочил к окну и увидел, что Аксинья пошла в избу, но лицо ее было еще пасмурней. Она положила дровяницу на приступку, сказала на вопрос Арсения, -- что же она не принесла дров, -- что очень темно, и, покопавшись что-то у печки, погасила лампу и легла спать.

Гаврила тяжело вздохнул и, несолоно хлебавши, отправился домой.

После этого Гаврила порывался увидеть Аксинью не один раз, и ему все не удавалось. Ему стало наконец невмоготу. В голове его раз от разу становилось дурнее. В ней такие забродили мысли, которые вызываются только отчаянием. На Гаврилу действительно порой находило какое-то отчаяние.

А время шло и шло. По деревням повестили, чтобы по дорогам ставили вешки, пока не замерзла земля. Гаврила пошел в лес рубить вешки. Идучи туда, он вдруг услыхал, как за ним кто-то бежит и кричит, чтоб его подождали. Гаврила обернулся: кричал и бежал Арсений. У Гаврилы как-то дрогнуло сердце, и ему сделалось нехорошо. Нахмурясь, он остановился и стал поджидать мужика. В его душе вдруг поднялись к нему недобрые чувства.

"Вот кто моим счастием пользуется", -- впервые почувствовал Гаврила, и сердце его закипело еще больше.

Арсений поравнялся с ним. Он был веселый. Поздоровавшись с Гаврилой, он проговорил:

– - Подожди, пойдем вместе, найдем двести и разделим, -- и выпаливши эту истрепанную прибаутку, он затянулся самодельной папироской и стал выпускать дым.

– - Пойдем, -- сквозь зубы проговорил Гаврила.

– - Вам где досталось ставить-то?

– - Левая рука поля, через огорок.

– - А нам по большой дороге. Староста говорил, что урядник непременно велел скорей ставить.

Оба помолчали. Арсений докурил папироску и отбросил ее в сторону. Он почему-то вздохнул и опять проговорил:

– - А это ты верно говоришь. Я сам тоже думаю иной раз, зачем вот, примерно, зима? Было бы у нас, как вот, говорят, в других землях, без зимы, тогда совсем другой разговор.

Гаврила улыбнулся и проговорил:

– - Ну, вот, надоумь тебя, а сам-то ты не догадаешься!

– - Не догадаюсь: не та голова у меня… А отчего ты к нам перестал ходить? Бывало, придешь и придешь, a теперь тебя словно бабка отворожила. Пришел бы когда чайку попить…

Гавриле вдруг очень понравилось это предложение.

"Вот где я с ней опять увижусь-то", -- подумал он, и у него вдруг пропало неприязненное чувство к Арсению, он сразу повеселел и проговорил:

– - Да так: не ходил и не ходил -- очень просто.

– - А я думал, на что обиделся.

– - На что ж мне на тебя обижаться?

– - А коли так, то приходи сегодня вечером. Посидим, покалякаем, а то почитаем что.

– - Приду, -- сказал Гаврила и окончательно развеселился.

XXVI II

Вечером Гаврила пришел к Сушкиным. В избе у них мало прибрано, над столом горела лампочка. Арсений сидел за столом, а Аксинья ходила по избе, прибирая кое-что. Гаврила как-то жадно взглянул на нее и заметил, как она за это время преобразилась: она как бы помолодела, сделалась красивее, в глазах казалось больше жизни. У Гаврилы, при взгляде на нее, затрепетало сердце, и он сделался сам не свой.

Аксинья же, как только Гаврила вошел в избу, подхватила его взгляд и вдруг нахмурилась и укоризненно качнула головой. Это увеличило неловкость Гаврилы. Он уже чувствовал себя не так свободно, не выказывал ни своей бойкости, ни находчивости. Этим он даже огорчил Арсения. Арсений думал, что он внесет в его дом оживление, веселость; однако вечер прошел как-то кисло: пили чай, кое-что говорили, но все это было натянуто, неловко. Посидевши немного после чая, Гаврила стал прощаться. Аксинья вышла, чтобы запереть за ним калитку. Очутившись в сенях, Гаврила взял Аксинью за руки и притянул к себе. Аксинья сердито прошептала:

– - Что это ты, опять? -- и она стала вывертывать руки.

– - Опять, опять! -- чуть не задыхаясь, прошептал Гаврила. -- Сил моих не хватает, ей-богу, голову потерял… измучился совсем!

– - Вольно тебе себя мучить! Вспомни, что я тебе говорила. Зачем же ты это забываешь? Я своего слова не изменю вовеки, как хошь ты про меня думай.