Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

• Название: Месть «Голубой двойки»
• Автор: Федор Орлов
• Издательство: Чувашское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

«Записки» Героя Советского Союза Федота Никитича Орлова — это воспоминания очевидца и участника грозных битв, рассказ о трудных, жестоких испытаниях, выпавших на долю его современников и сверстников в годы Великой Отечественной войны. Написанная много лет спустя после войны книга с документальной достоверностью доносит до читателя атмосферу суровых будней, героических дел советских военных летчиков.

---

На эту ночь мы получили задание разбомбить скопление войск и танковую колонну по шоссе западнее Минска. Подвесили на каждый самолет по двадцать четыре стокилограммовых фугасных бомбы. Вновь предстояло до утра «висеть» над противником и наносить бомбовые удары по танкам, а на рассвете приземлиться уже на другом аэродроме — Шаталово.

Когда взлетели и взяли курс на цель, справа виднелось большое зарево. Подлетев ближе, убедились, что это горит Минск. Вниз страшно было смотреть, там бушевало море огня, что-то взрывалось, рушилось. Улицы, освещенные заревом, были видны как на ладони. Мы только могли догадываться, сколько ни в чем неповинных людей — детей, женщин, стариков гибнет там под горящими стенами, обваливающимися потолками. Фашисты варварски сжигали, разрушали город, уничтожали его население. В груди поднималась такая злоба, такая ненависть, что хотелось врезаться самолетом прямо в скопище зверей-фашистов.

Вот и цель — танковая колонна и войска, следующие по шоссе. Мы осветили их САБами, разбили дорогу на участки, чтобы никому из фашистов не было «обидно», и один за другим начали заходить для удара. После заходов штурман предложил снизиться и пройти еще несколько раз над целью. Сырица, Бутенко и даже борттехник Сан Саныч обливали врага свинцом из пулеметов.

На обратном пути Минск горел еще сильнее, пламенем были охвачены целые кварталы. Постепенно зарево удалялось, растворялось в предрассветной мгле. Но впереди вставало новое зарево — горели Осиповичи, значит, немцы бомбили этой ночью и их. С первыми лучами солнца мы произвели посадку на аэродроме Шаталово, где базировались самолеты ИЛ-4 и куда был переведен от нас Николай Гастелло.

Зарулив машину на стоянку и выключив моторы, я вышел из кабины. От долгого сиденья в одном положении ноги сводило судорогой. Члены экипажа с наслаждением втягивали в себя папиросный дым. За ночь все осунулись, обросли бородами, под глазами появились синяки. Когда Сан Саныч осмотрел самолет, то насчитал на нем двенадцать пробоин. В полете наш борттехник снял противогаз и сидел на нем. Одна из пуль застряла прямо в коробке противогаза, но Сан Саныч, наблюдая, как перед кабиной проходят пунктирные линии трассирующих пуль и рвутся зенитные снаряды, даже ничего не почувствовал. Правый летчик Дима Козырев подтрунивал теперь над ним: вот, мол, можно представить, как бы ты подпрыгнул, не окажись под мягким местом спасательного противогаза. Козырев не унывал в любой обстановке, на все случаи у него были припасены анекдоты и прибаутки. Он много курил, этим, очевидно, и превозмогал волнение и беспокойство. Он женился в самый канун войны, но не пробыл с женой вместе и недели. Мы улетели, а она осталась, и он не знал, где она теперь, что с ней. Вместо счастливого медового месяца пришли кошмарные дни. Когда кто-нибудь заговаривал с Димой об этом, он лишь глубоко вздыхал и доставал новую папиросу.

Заправив самолеты горючим, все экипажи нашего полка вскоре вылетели на свою базу в Шайковку. Мы же по разрешению командира эскадрильи задержались на несколько часов, чтобы помочь экипажу Тимшина исправить поврежденный мотор и потом вылететь вместе. И, пользуясь случаем, я хотел встретиться и поговорить с Николаем Гастелло. Но не удалось. На командном пункте мне сказали, что он находится где-то поблизости, но скоро должен вылететь на задание. Между тем раздался телефонный звонок, и дежуривший на КП майор, попросив знаком всех замолчать, начал записывать телефонограмму. Затем, положив трубку, сказал кому-то, что полковник Тупиков приказал срочно вылететь эскадрилье на цель. Я спросил, кто такой Тупиков, не Жорой ли его зовут. Майор ответил, что ему не известно, как зовут командира соединения.

Было обидно, что оба моих учителя где-то совсем рядом, а я не могу их увидеть.

Через некоторое время над аэродромом прошла девятка дальних бомбардировщиков. Это повел свою эскадрилью на врага капитан Гастелло. А другая группа бомбардировщиков возвращалась с задания. Шла она не компактно, кого-то в строю не хватало. Судя по всему, нашим ребятам солидно досталось от истребителей противника и огня зенитной артиллерии. От этого настроение портилось еще больше, злило то, что наших истребителей почти не видно, даже днем, в ясную погоду и на малой высоте бомбардировщиков выпускали без прикрытия. Сколько прекрасных, хорошо подготовленных летчиков погибало в эти дни из-за этого, сколько пропало самолетов. Кто только не бил нашего брата: и истребители, и зенитчики, и стрелки, и даже пулеметчики. Иной раз доставалось по ошибке и от своих.

Однажды мой экипаж получил задание разбомбить переправу немцев через реку Березину. Днем это было сделать трудно: над переправой все время дежурили вражеские истребители. Почему-то считали, что мой экипаж мастер ночных ударов, и выбор пал на «Голубую двойку». С заданием справились успешно. Правда, досталось и нам. По тому, как остервенело били немецкие зенитки и разрезали небо трассирующие пули, я догадывался, что корабль получил не одну пробоину. Но моторы работали нормально, из членов экипажа никто не пострадал. На обратном пути светила луна. Над землей стлались облака, постепенно поднимаясь все выше. Решили идти ниже их. Перелетев линию фронта, пробили облачность и пошли на высоте трехсот метров. Впереди вырисовывался освещенный ориентир, очевидно, железнодорожная станция. Не успели мы свернуть в сторону, как наткнулись на зону заградительного огня. Стреляли, казалось, со всех сторон. И это называется свои! Ведь мы же летели с включенными огнями, давали условные световые сигналы «я свой».

Борттехник докладывает:

— У правых моторов температура поднялась до предела!

Проскочили станцию. Летим над лесом, чуть не задевая вершины деревьев. Самолет круто кренится вправо, — оба правых мотора остановились. До отказа напрягаю левую ногу, Козырев также изо всех сил нажимает на педали. Еще минута — и мы врежемся в лес. Впереди замаячила светлая полоса. «Поляна!» — мелькает в голове. Была не была — иного выхода нет, направляю самолет туда; в крайнем случае, поломка, но люди останутся живы. Корабль, с силой стукнувшись колесами о землю, дает большого «козла», а потом бежит по кочкам, покачиваясь с боку на бок, и, наконец, останавливается. Все облегченно вздыхают. Кругом тишина.

Утром первыми прибежали к нам мальчишки. Потом подошли и взрослые жители деревни Верхи, выяснили, какая помощь нам требуется. Прежде всего, надо было сообщить в свою часть о месте вынужденной посадки. Сделать это оказалось не так-то просто, до ближайшего почтового отделения нам с радистом Бутенко пришлось идти семь километров. Здесь, с поселка цементного завода севернее Брянска, дали телеграмму командиру полка, сообщив, какая помощь нам нужна. Надо было заменить оба мотора.

Но телеграмма в эти суматошные дни могла и не дойти. Решили ехать в город, попытаться дозвониться до полка по телефону. На станции Брянск-2 военный комендант помог нам связаться с Шайковкой. Потом по нашей просьбе комендант повел нас к зенитчикам, к тем самым, которые подбили нас ночью. Хотелось посмотреть, что они собой представляют, и отчитать их за неумение отличать свои самолеты от немецких, словом, отвести душу. Комендант, познакомив нас с молоденьким младшим лейтенантом, ушел. Мы поинтересовались, как его зенитчики подготовлены, стрелять-то, мол, хоть умеют? Младшего лейтенанта это обидело, он начал не без чувства гордости рассказывать, что хоть, мол, в бою еще они не участвовали, но в школе отлично стреляли по конусу, а прошлой ночью сбили и первый немецкий «юнкерс», правда, он не упал сразу, но вряд ли ушел далеко. Бутенко, слушая его, ехидно улыбался. У меня внутри все кипело, я сдерживался с трудом. Мы попросили познакомить нас с тем стрелком, который «вчера ночью сбил „юнкерса“». Подойдя к платформе, где стояли зенитные пулеметы, младший лейтенант позвал:

— Товарищ Лебедева! Подойдите сюда!

С платформы спрыгнула девушка, на ходу поправляя пилотку, и, щелкнув каблуками, почти детским, звонким голосом доложила:

— Товарищ командир! По вашему вызову солдат Лебедева явилась!

Шел сюда и думал: ну и достанется же от меня этим воякам, спрошу я у них, зачем они пришли в армию, кокетничать или воевать с врагом, чему они учились, если свои самолеты не отличают от немецких? А еще, небось, мечтают о наградах… Но при виде девушки и ее подруг, с любопытством поглядывающих на нас с платформы, я будто проглотил язык. Рядом со мной стояла девчонка лет семнадцати-восемнадцати, красивая, большеглазая, с открытым и доверчивым взглядом. Вся она дышала молодостью и радостью, а лицо выражало застенчивую гордость: ведь ею интересовались как отличным стрелком, еще вдали от фронта сбившим вражеский самолет. Поругать ее, постыдить было просто жалко.

Мы узнали, что зовут ее Галей, что этой весной она окончила в Ленинграде десять классов и, как началась война, сразу же добровольно ушла в армию. Отец у нее тоже был летчиком, погиб на войне с белофиннами. Какое-то теплое, братское чувство появилось у меня в душе к этой не успевшей еще ничего повидать в жизни девушке и ее подругам. Солдатская служба, война — это как-то плохо вязалось с худенькими девичьими плечиками. Мы еще не знали, сколько трудностей выпадет впереди на их долю, сколько их, таких вот юных, не успевших даже никого полюбить, погибнет потом в боях, сколько раненых вынесут они из-под огня, сколько повязок наложат своими ласковыми руками, сколько из них выйдет прекрасных снайперов, связисток, летчиц, разведчиц… Бутенко, заметив, видимо, как на глазах меняется мое отношение к виновницам нашей вынужденной посадки, которая вполне могла закончиться для нас трагически, бросал на меня осуждающие косые взгляды и, переминаясь с ноги на ногу, сбивал палкой камни со шпал.