Юрий Сушко - Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха

• Название: Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха
• Автор: Юрий Сушко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-55523-9

Если бы вся изложенная здесь история родственников Антона Павловича Чехова не была бы правдой, то ее впору было бы принять за нелепый и кощунственный вымысел.

У великого русского писателя, создателя бессмертного «Вишневого сада», драматичного «Дяди Вани» и милой, до слез чувственной «Каштанки» было множество родственников, у каждого из которых сложилась необыкновенная, яркая судьба. Например, жена племянника Чехова, актриса Ольга Константиновна, была любимицей Третьего рейха, дружила с Геббельсом, Круппом, Евой Браун и многими другими партийными бонзами и в то же время была агентом советской разведки. Михаил Чехов, сын старшего брата Антона Павловича, создал в США актерскую школу, взрастившую таких голливудских звезд, как Мэрилин Монро, Энтони Куинн, Клинт Иствуд… А начался этот необыкновенно талантливый клан Чеховых с Антона Павловича, скромного и малоприметного уездного врача…

---

– Вас проводить, мадам? Что, кстати, у вас с голосом, простыли?

– Спасибо, – одними глазами улыбнулась Ольга. – Я здорова, все в порядке, так, зубы слегка…

– Мой друг доктор Красовский – весьма приличный зубной техник, у него здесь обширная практика. Он сможет вам помочь. Мы тоже живем в этом квартале, на Гроссбееренштрассе. Нас, русских, здесь целая колония…

– Спасибо. Вы и так мне очень помогли. – Ольге не терпелось поскорее избавиться от чересчур назойливого помощника. – Я пойду, пожалуй. Устала с дороги смертельно.

– Конечно, конечно. Заходите на огонек, найдем чем угостить, развеем грусть-тоску! – совсем уж по-московски, хлебосольно пригласил «добрый ангел». Но добавил по-немецки: – Ауфвидерзеен, майне кляйн!

Хозяйка пансиона оказалась дамой словоохотливой и гостеприимной. Еще бы: заполучить новую жилочку в нынешние времена не так-то просто. Она проводила свою гостью на второй этаж, открыла дверь комнаты в конце пустынного, темного коридора:

– Это ваши апартаменты, располагайтесь, фройляйн… Ольга?.. Можно я буду вас называть просто Олли?.. А где ваши вещи?.. На вокзале?.. У вас зубы болят? Да-да, вижу, щека чуть припухла… У меня есть очень хороший стоматолог, он живет совсем рядом, на соседней улице… Могу проводить…

– Danke schцn, – ответила Олли и без сил опустилась на кровать, стоящую в углу ее теперешней кельи. Потом последовательно ответила на вопросы и предложения хозяйки. – Все вещи со мной, – она указала на свое старенькое, перелицованное пальто, платок на плечах, сапожки на картонной подошве и небольшой саквояж. – Да, зубы чуть-чуть болят, флюс. Скоро пройдет, я знаю… Доктор пока мне не нужен. Спасибо.

– Хорошо-хорошо. Отдыхайте, фройляйн Олли.

Едва за хозяйкой закрылась дверь, Ольга с облегчением выплюнула в платочек осточертевшее колечко, которое она от самой Москвы удерживала во рту под языком. В слюне оказалось немного крови – десны все-таки протестовали против присутствия инородного предмета. «Отработка техники сценической речи, – усмехнулась она, – уроки ораторского искусства… Древний грек Демосфен морскими камушками, кажется, баловался, а я вот – колечком с бриллиантиком… Но ведь другого выхода не было. Сама же видела, чем можно поплатиться за контрабанду. Под Брестом одного купчика прямо у состава расстреляли – царские монеты в носки натолкал, дурачок… Ладно, все позади. Теперь это колечко – моя единственная надежда, как спасательный круг. Вот теперь бы еще найти надежного ювелира…»

На деньги, вырученные от продажи колечка, она первым делом купила туфли, настоящие туфли на каблучках и из магазина вышла уже в них, вспоминая Золушку из старой доброй сказки… На сколько хватит оставшегося капитала, Ольга даже не загадывала. Судя по рассказам хозяйки, цены скачут, марка по сравнению с долларом каждый день обесценивается вдвое-втрое. А лавочники разводят руками: инфляция, господа, инфляция… Несведущие люди путали инфляцию с инфлюэнцией, а выяснив недоразумение, единодушно сходились во мнении, что и первая, и вторая одинаково мерзопакостны.

Москва, 1922–1928 годы

Подумать только: надо еще объяснять то тому, то другому, почему именно не пойду я служить в какой-нибудь Пролеткульт! Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет «последних достижений в инструментовке стиха» какую-нибудь хряпу с мокрыми от пота руками! Да порази ее проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже и «антерисуется» стихами!

И.А. Бунин. Окаянные дни

После внезапной смерти Евгения Багратионовича Вахтангова театральную студию было решено поручить возглавить Михаилу Чехову. Лестному предложению он был несказанно рад. В качестве дебюта Чехов избрал классическую пьесу мирового репертуара – «Гамлета». Готовя шекспировскую трагедию, он стремился осуществить свою давнишнюю мечту – идти к тексту через движение. С этой целью даже придумал любопытную «игру с мячами» – актеры перебрасывали друг другу мячики в определенном ритме и с определенной эмоциональной окраской взамен классических реплик, чтобы жест предопределял интонацию слова.

«От движения шли мы к чувству и слову, – рассказывал о своем замысле Чехов. – И, к моей величайшей радости, я увидел, что актеры охотно шли на новые и непривычные для них методы работы. Но зато сам я как исполнитель роли Гамлета далеко отстал от своих товарищей. Даже в день первой публичной генеральной репетиции я, стоя в гриме у себя в уборной, мучился той самой специфической мукой, которая известна актеру, когда он чувствует, что не готов для того, чтобы явиться перед публикой…»

Поначалу Михаил Александрович, словно заправский барышник, по-деловому, придирчиво отбирал исполнителя заглавной роли. Когда все возможные кандидатуры, одна за другой, отпали, его осенило: а почему бы не попробовать самому? Разве Шекспир требовал, чтобы принц был непременно писаным красавцем? Напротив, в одной из авторских ремарок, кажется, проскользнуло, что Гамлет тучен, его мучает одышка и пр.

Никто не верил, что Чехов способен сыграть принца Датского, настолько это была не его роль. Даже Станиславский отрицал, что его ученик способен дотянуться до вершин трагедии, ехидничал, может быть, стремясь раззадорить Михаила: «Трагик плюнет, и все дрожит, а вы плюнете – и ничего не будет». Ну как играть после такой уничижительной оценки? Проще застрелиться! Но все же Чехов рискнул – и победил всех скептиков.

Его Гамлетом, хрупким, с огромными страдальческими глазами, бесстрашно стремящимся навстречу своей неминуемой гибели, публика была покорена. Один из восторженных зрителей, поэт и философ Андрей Белый[11], немедленно написал Чехову: «Сегодня я впервые понял шекспировского «Гамлета»; и этот сдвиг понимания во мне произошел через Вас».

Из рук самого наркома просвещения Анатолия Васильевича Луначарского исполнитель-победитель принял грамоту о присвоении ему звания заслуженного артиста государственных академических театров. Более того, Чехова додумались избрать депутатом Моссовета, заседания которого он, впрочем, так и не удосужился посетить. Но самое главное – нарком вновь пригласил Михаила к себе и предложил реорганизовать его любительскую студию в профессиональный театр, который предложил назвать МХТ-2.

– Довольно вам ютиться по квартирам. Пора, Михаил Александрович, расширяться, – настаивал просвещенный нарком, сам баловавшийся драматургическими опытами. – По моему поручению вам уже подыскали новое здание на Театральной площади. Давайте завтра вместе съездим, посмотрим…

Так Чехов получил свой театр. Постепенно начал формироваться репертуар, труппа пополнялась новыми исполнителями.

В поисках единомышленников Чехов часто вспоминал об Андрее Белом, который одним из первых понял его «Гамлета». Помог случай. Оказавшись на собрании слушателей Вольной философской ассоциации, на котором предполагалось обсуждение доклада о новом толковании «Преступления и наказания», Чехов с удивлением для себя обнаружил, что докладчиком является именно Белый. Его лекция оказалась откровением, никакого обсуждения не требовавшим.

Чехов немедля пригласил поэта выступить перед студийцами. Белый согласился, обрадовавшись возможности проверить восприятие публикой его экспериментальной, ритмической прозы, и предложил вниманию молодых актеров главы своего романа «Петербург». И Чехов увидел роман на сцене.

Работа над инсценировкой «Петербурга» объединила их. «Чехов увлек меня, – рассказывал писатель, – писал роль сенатора специально для него; и теперь, и в будущем мечтаю писать драмы…» После репетиций актеры собирались по вечерам на квартире «Клоди», друга, будущей жены писателя Клавдии Васильевой. Там под руководством Чехова занимались ритмом, движением и словом, слушали вводные лекции Бориса Николаевича о поэтике и по теории литературы.

«О чем бы он ни читал – все казалось неожиданным, новым, неслыханным, – восхищался Чехов лекциями Белого. – И все от того, как он читал. Как-то раз, говоря о силе притяжения Земли, он вскочил, приподнял край столика, за которым сидел, и, глядя на публику в зале, зачаровал ее ритмами слов и движений, а потом так сумел опустить приподнятый столик, что в зале все ахнули: столик казался пронизанным такой силой, тянувшей его к центру Земли, что стало чудом: как остался он здесь… почему не пробил земную кору и не унесся в недра земные!»

Белый был одержим идеей, что каждая буква в слове и каждый звук в музыке имеют свое пластическое выражение. А коль так, именно пластикой можно «расшифровывать» поэзию, прозу, музыку… Потом именно он стал поводырем Чехова в причудливом, туманно-призрачном антропософском мире, созданном австрийским гением Рудольфом Штайнером[12].

– Что такое антропософия? Я отвечу вам, Михаил, словами Штайнера, – говорил Андрей Белый. – Это – «путь познания, призванный духовное в человеке привести к духовному во Вселенной…» Антропософ – это тот, кто ощущает, как существенную жизненную потребность, определенные вопросы о природе человеческого существа и Вселенной, так же как люди испытывают голод и жажду. Способом постижения «высших миров» наш учитель считает развитие интуиции как сверхъестественной способности ясновидения, возвышающей человека над ограниченным земным знанием.