Клариси Лиспектор - Час звезды

• Название: Час звезды
• Автор: Клариси Лиспектор
• Жанр: Классическая проза

---

Она родилась не под счастливой звездой и жила с таким видом, будто извинялась за то, что занимает чье-то место. Она рассеянно разглядывала пятна на лице. В Алагоасе их называли «заплатами» и говорили, что их причина — больная печень. Она замаскировала пятна толстым слоем белой пудры, пудра легла неровно, но это все-таки лучше, чем пятна. Она вся была немного грязная, потому что редко мылась. Днем она носила одни и те же блузку и юбку, ночью — холщовую рубашку. Ее соседка по комнате не знала, как намекнуть ей, что от нее дурно пахнет. Боясь обидеть ее, соседка не решалась этого сделать, и все оставалось по-прежнему. В ней не было ничего замечательного, хотя ее кожа, там где не было пятен, имела легкий опаловый блеск. Но это не имело значения. Никто не оглядывался ей в след на улице. Она была как остывший кофе.

Так и жила эта девушка. Сморкалась в подол рубашки. В ней не было того, что называется очарованием. Только я считаю ее очаровательной. Только я, ее автор, люблю ее. Страдаю из-за нее. И только я могу сказать так: чего бы только я с радостью не сделал для тебя. Эта девушка не знала, что она такое, как собака не знает, что она собака. Поэтому она не чувствовала себя несчастной. Единственное, чего она хотела, — жить. Она не знала, для чего, она не задумывалась над этим. Возможно, она считала, что жить хорошо. Она думала, что человек обязан быть счастливым. И она была. До того, как родиться, она была духом? Или была мертва? А потом она умрет? Как это сложно.

Я рассказал несколько фактов, но еще и сам не знаю, какое они имеют значение.

Теперь (взрыв) отдельными штрихами я опишу жизнь этой девушки до того момента, когда шеф ее уволил.

Дитя сертана, она родилась рахитичной, не под счастливой звездой, как я уже говорил. Когда ей было два года, ее родители умерли от лихорадки, обычной для сертана[2] штата Алагоас, где дьявол потерял свои сапоги. Спустя годы она переехала в Масейо со своей богомольной теткой, единственной родственницей на свете. Иногда она вспоминала о чем-то давно забытом. О том, например, как тетка била ее по макушке, потому что считала, что там должен находиться жизненный центр. Она била всегда костяшками пальцев по мягкому, из-за недостатка кальция, черепу. Она била ее, но не только потому, что получала при этом чувственное наслаждение, (тетка никогда не была замужем из отвращения), но и потому, что считала своим долгом уберечь ее,  чтобы она не стала когда-нибудь одной из тех девиц, что прогуливаются по улицам Масейо с зажженной сигаретой, поджидая мужчин. Хотя не было никаких намеков на то, что девочка может стать в будущем шлюхой. В ней не было склонности к этой профессии. Женственность в ней проснулась поздно, ведь даже траве, чтобы расти, нужно солнце. Но она забывала об ударах через несколько минут. Гораздо болезненнее было для нее другое наказание: ежедневное лишение десерта, гойябады[3] с сыром, единственной страсти в ее жизни. Почему это наказание стало излюбленным у хитрой тетки? Девочка никогда не спрашивала, почему она постоянно наказана, но ей совсем не нужно было знать, и это незнание сделалось важной частью ее жизни.

Это «незнание» может показаться вредным, но это не так, потому что она знала много, так же как собака умеет махать хвостом, или человек чувствует голод, хотя никто их этому не учил; она родилась c этим знанием. Также никто не научит ее умирать: наверняка она умрет когда-нибудь, как та кинозвезда, чью цветную фотографию она любила разглядывать. Ведь в час смерти человек становится блистательной звездой экрана, это миг славы каждого из нас, словно отдельный звук вырывается вверх из общего хора.

Когда она была маленькой, ей очень хотелось взять какое-нибудь животное. Но тетка считала, что животное — лишний рот. Тогда девочка решила, что ей остается только кормить блох, раз уж ей не заслужить любовь собаки. Тетка заставляла ее молиться. Но набожность не пристала к ней: тетка умерла, и она никогда больше не была в церкви, потому что не чувствовала и не понимала бога.

В жизни происходит именно так: распускается бутон и расцветает жизнь. Только моя героиня не знала, какой бутон должен распуститься. Она также не отдавала себе отчета в том, что жила в индустриальном обществе и была в нем лишним винтиком. И все же кое-что не давало ей покоя: она вдруг поняла, что не помнит ни матери, ни отца, она забыла их лица. Но, поразмыслив она говорила себе, что проросла из земли сертана, как червивый гриб. Она говорила, да, но была очень молчалива. Мне иногда удается поймать какое-нибудь ее слово, но оно ускользает у меня между пальцами.

Несмотря на смерть тетки, она думала, что с ней все будет по-другому, что она никогда не умрет. (Моя страсть — быть другим. В данном случае — другой. Я дрожу, грязный, как она.) Это описание немного утомило меня. Я предпочитаю правду, которая есть в предсказаниях. Когда я закончу эту историю, я вернусь к более безответственному занятию — предсказаниям. Я не придумал эту девушку. Она силой завладела моей душой. Она вовсе не была дебилкой, она жила, как птичка божия, и верила, как умственно отсталая. Эта девушка по крайней мере не выпрашивала милостыню, хотя и принадлежала к самому низкому классу людей, живущих впроголодь. Только я люблю ее.

Потом — неизвестно почему — они переехали в Рио, невероятный Рио-де-Жанейро. Тетка нашла ей работу, потом умерла, и она, теперь одинокая, снимала комнату с четырьмя другими девушками, продавщицами из универсальных магазинов.

Комната находилась в мансарде старого дома, построенного в колониальном стиле на извилистой улице Акре, недалеко от порта, среди публичных домов, обслуживающих моряков, да складов для угля и цемента. Грязная портовая пристань наводила ее на тоскливые мысли о будущем. (Что это? Я вроде бы слышу бравурные аккорды рояля — не символ ли это того, что жизнь девушки в будущем сложится счастливо? Я радуюсь этой возможности и сделаю все, чтобы она осуществилась.) Улица Акре. То еще местечко! Жирные крысы улицы Акре. Я никогда не бываю там и без стыда признаюсь, что боюсь этой жизненной грязи.

Изредка на рассвете ей выпадало счастье услышать пение петуха, и она тосковала по сертану. Как оказался петух на улице Акре, среди складов, заваленных товарами для экспорта и импорта? (Если читатель достаточно богат и устроен в жизни, ему надо перешагнуть через себя, чтобы понять, как иногда живут другие. Если он беден, он не станет меня читать, потому что моя книга — роскошь для тех, кто испытывает постоянное чувство голода. Я играю здесь роль предохранительного клапана, спасая средний класс от самоубийственного существования. Я знаю, как страшно перешагнуть через себя, ведь все новое обычно пугает. Хотя безымянная героиня этой книги — фигура древняя, ее можно назвать даже библейской. Она была непроросшим зерном и не знала цветения. Нет, вру, она была травой.) Удушливыми летними ночами она лежала без сна, вся в поту. Этот пот кажется мне подозрительным. Уж не больна ли она туберкулезом? В темноте слышался чей-то свист и тяжелые шаги, и вой бродячих псов. И между ними — безмолвие звезд и бег времени, которому нет дела ни до нее, ни до нас. Так проходили дни. Пение петуха на заре скрашивало ее серую жизнь. Шумная птица на улице Акре была живым ростком в каменной пустыне.

Улица Акре для жилья, улица Лаврадио для работы, портовая пристань — для прогулок по воскресеньям, да еще долгие гудки теплоходов, от которых неизвестно почему сжимается сердце, и сладостное, хотя и немного печальное пение петуха. Иногда она видела этого петуха во сне. Он появлялся из небытия, подходил к кровати и приветствовал ее. Но это был неглубокий сон, потому что почти год она была простужена. На рассвете ее мучил сухой кашель, она глушила его, уткнувшись в тощую подушку. Но соседки по комнате — Мария да Пенья, Мария Апаресида, Мария Жозе и просто Мария — не просыпались. Они слишком уставали на работе, которая не имела названия, но от этого не была легче. Одна из них продавала пудру «Коти». Ну, это ж надо! Они только поворачивались на другой бок и засыпали еще крепче. Небо наверху или внизу? — думала девушка с северо-востока. Она лежала, утратив чувство реальности. Иногда по вечерам ее почти сводил с ума, не давая уснуть, острый приступ голода, перед глазами неотвязно стоял кусок говядины. Чтобы избавиться от этого видения, она тщательно разжевывала и глотала лист бумаги.

Так. Я до сих пор не могу смириться с этим. Боже мой! Мне гораздо проще общаться с животными, чем с людьми. Когда я вижу своего коня, свободно пасущегося на лугу, мне хочется прижаться лицом к его сильной, бархатистой шее и рассказать о своей жизни. И когда я глажу по голове свою собаку, я знаю, что она понимает меня без слов.

Возможно, девушка с северо-востока уже поняла, что жизнь — штука достаточно скверная, и что душа не всегда крепко привязана к телу, особенно такая слабая, как у нее. Напичканная суевериями, она воображала, что если она почувствует вкус к лучшей жизни, разочаровавшись в своей собственной, то превратится в ползучую гадину. А этого, несмотря на весь ужас своего положения, она не хотела, не хотела лишиться себя. Она считала, что подверглась бы тяжелому наказанию и даже смертельной опасности, если бы у нее появились удовольствия. Поэтому она спасалась от смерти тем, что жила, довольствуясь малым, экономно используя свою жизнь, чтобы та не оборвалась. Эта экономия давала ей определенное чувство безопасности, ведь кто низко летает, тому не так больно падать. Чувствовала ли она, что живет напрасно? Не знаю, думаю, что нет. Только однажды задала она себе трагический вопрос: что я есть? Но так испугалась, что совершенно перестала думать. Но я, которому не удалось стать ею, чувствую, что живу напрасно. У меня есть средства и я регулярно плачу за свет, газ и телефон. А эта девушка иногда даже покупала с зарплаты розу.