Фрэнсис Вилсон - Рожденный дважды

• Название: Рожденный дважды
• Автор: Фрэнсис Вилсон
• Издательство: Цетрполиграф
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1996
• ISBN: 5-218-00080-9

После гибели крупного ученого-генетика вернувшаяся в мир злая сила вселяет ужас в души жителей нью-йоркского предместья. Члены фанатичной секты жестоко расправляются с юным Джимом Стивенсом, решив, что воплотившийся в нем дьявол повел с ними злобные и коварные игры…

---

Рукопись четвертого романа лежала в дальнем левом углу его стола. Сверху на ней лежало письмо из «Даблдей», отвергавшее ее. Он надеялся, что ошеломляющий успех «Ребенка Розмари» откроет дверь и его роману, но напрасно.

Джим потянулся за письмом. Оно было от Тима Брэдфорда, редактировавшего его роман «Дерево». Хотя Джим знал письмо наизусть, он снова перечитал его.

«Дорогой Джим,

сожалею, но я вынужден вернуть «Анжелику». Мне нравится язык романа и его персонажи, но сейчас нет рынка для книг на такую тему. Никого не заинтересует современная ведьма, соблазняющая мужчин во сне. Повторю то, что сказал в прошлом году, когда мы вместе обедали: Вы талантливы и перед Вами как писателем откроется большое, может быть, великое будущее, если Вы перемените тему — откажетесь от романов ужасов. Этот жанр бесперспективен. Если Вы хотите писать про таинственное и сверхъестественное, попробуйте обратиться к научной фантастике. Я знаю. Вы не можете не думать о том, что «Ребенок Розмари» все еще в списке бестселлеров, но это ничего не значит. Успех книги Левина — случайность. Романам ужасов пришел конец. Их низвергла атомная бомба. Спутник и другие достаточно страшные реальности нашей жизни…»

Может, он и прав, подумал Джим, бросая письмо на стол и отгоняя воспоминание о том горьком чувстве разочарования, которое охватило его, когда он получил в субботу это письмо.

Но что же ему делать? «Таинственное и сверхъестественное» — единственное, о чем он хочет писать. Он читал научную фантастику, будучи мальчишкой, и она ему нравилась, но писать на эту тему он не намерен. Черт побери, ему хотелось пугать людей!

Он вспомнил, какой испытывал страх и потрясение, читая книги таких писателей, как Блох и Бредбери, Мэтисон и Лавкрафт, в пятидесятые и в начале шестидесятых годов. Он мечтал, чтобы у его читателей так же захватывало дух, как у него, когда он читал этих мастеров.

Джим твердо решил держаться своей темы, он был уверен — у него найдутся читатели. Нужен был только издатель, достаточно смелый, чтобы отыскать их. Пока этого не случится, он готов мириться с отказами. Он знал, еще когда начал писать, что они — неотъемлемая часть писательского ремесла. Не знал он только, что отказы могут так сильно ранить.

Джим закрыл свое исследование о сатанизме и колдовстве и встал. Время сделать перерыв. Может быть, дело пойдет лучше, если он побреется и примет душ. Самые удачные мысли приходили ему в голову под душем.

Вставая, он услышал лязг крышки почтового ящика и направился к входной двери. По дороге, проходя через гостиную, включил проигрыватель. Там стояла пластинка «Роллинг Стоунз». Зазвучала мелодия песни «Вдоль дороги по одному». Мебель в гостиной осталась от родителей Кэрол — это был их дом: жесткие кушетки, тонконогие стулья, неправильной формы столики, много пластика — так называемый «современный стиль» пятидесятых. Он обещал себе, что, когда у них будут деньги, он купит мебель, пригодную для людей. Или, может быть, стереопроигрыватель. Но все его пластинки моно. Так что, наверное, лучше сначала купить мебель.

Он поднял с пола почту. Ничего интересного, за исключением чека от «Монро экспресс» — на этой неделе порядочная сумма, — они наконец заплатили ему за серию политических статей «Бог умер». Замечательно. Он может повести Кэрол куда-нибудь поужинать. Наконец он добрался до ванной. «Привет, Волк», — сказал он в зеркало.

Темно-каштановая шевелюра, закрывавшая лоб до самых бровей, кустистые бакенбарды во всю щеку, пучки вьющихся волос у воротника рубашки и щетина, которая у любого другого могла вырасти только дня за три, делали его школьное прозвище как нельзя более подходящим. Ему дали его в футбольной команде средней школы в Монро. И конечно, прежде всего из-за обросших волосами кистей рук. Волк Стивенс, лучший нападающий команды, всякий раз бешено таранивший линию защиты противника. За исключением нескольких несчастных случаев — с другими, — футбольные годы остались в его памяти как счастливые. Очень счастливые.

Последнее время он изменил прическу — стал носить длинные волосы. Они закрывали уши, которые торчали несколько больше, чем ему хотелось.

Намазывая свою жесткую щетину кремом, он думал, что хорошо бы кто-нибудь изобрел крем или что-то другое, задерживающее рост щетины на неделю или больше. Он заплатил бы за такое средство сколько угодно, лишь бы не подвергаться мучительному ритуалу бритья ежедневно, иногда дважды в день.

Джим долго водил бритвой «Жиллетт» по лицу и шее, пока они не стали приемлемо гладкими, потом провел бритвой по тыльной стороне ладоней. Когда он протянул руку к горячему крану, из гостиной донесся знакомый голос:

— Джимми? Ты здесь, Джимми?

Из-за сильного акцента, присущего жителям Джорджии, это звучало как «Джимме? Ты здесь, Джимме?».

— Да, я здесь.

— Забежала кое-что принести.

Она была в кухне и выкладывала на стол яблочный пирог, когда Джим вышел из ванной.

— Что это за ужасная музыка? — спросила она.

— Группа «Стоунз», ма.

— Через четыре года тебе будет тридцать. Не слишком ли ты взрослый для такой музыки?

— Не-а! Мы с Брайаном Джонсом однолетки, а Уоттс и Уайман даже старше меня.

— Кто они такие?

— Не важно.

Он пошел в гостиную и выключил проигрыватель. Когда он вернулся, она уже сняла с себя тяжелое суконное пальто и перекинула его через спинку одного из стульев у обеденного стола, оставшись в красном свитере и серых шерстяных брюках. Эмме Стивенс — невысокой, хорошо сложенной женщине — было под пятьдесят. Несмотря на легкую седину в каштановых волосах, на нее еще заглядывались мужчины. Она употребляла несколько больше косметики и носила немного более обтягивающую одежду, чем Джим хотел бы видеть на женщине, которую называл матерью. Но в глубине души он знал, что она хранительница домашнего очага и свое счастье видит в том, чтобы прибирать в доме и стряпать.

Она являла собой сгусток энергии и охотно принимала участие во всех благотворительных мероприятиях, будь то сбор пожертвований во славу Скорбящей Божьей Матери или в пользу оркестра средней школы Монро.

— У меня остались яблоки от пирога, который я пекла отцу, и я сделала такой же и для вас с Кэрол. Яблочный пирог всегда был твоим любимым.

— Он и сейчас самый любимый. — Джим наклонился и поцеловал ее в щеку. — Спасибо.

— Я еще принесла витамины «Паладек» для Кэрол. Последнее время она неважно выглядит. Пусть ежедневно принимает витамины, сразу почувствует себя лучше.

— Кэрол в порядке, ма.

— По ее виду этого не скажешь. Она осунулась. Не знаю даже, как это репетировать. А ты?

— Интерпретировать, ма. Интер…

— Интер… интерпретировать? Не знаю. Звучит как-то странно.

Джим прикусил губу.

— По крайней мере, в этом мы согласны.

— Вот именно! — сказала она, стряхивая с рук воображаемые крошки и оглядывая кухню. Джим знал, что она инспектирует кухонную мебель и полы, чтобы убедиться, что Кэрол по-прежнему отвечает высоким стандартам блюстительницы чистоты, каковой являлась сама Эмма, сколько Джим себя помнил. — Как дела?

— Хорошо, ма. А у вас с папой?

— Все хорошо, папа на работе.

— И Кэрол тоже.

— Ты писал, когда я пришла?

— Угу.

Это не совсем соответствовало действительности, но какого черта! Ма все равно не считала литературную работу не по найму настоящей работой. Когда Джим на полставки работал ночным редактором в газете «Монро экспресс», это была настоящая работа, потому что ему там платили. Он мог сидеть часами и бить баклуши, ожидая, чтобы в поселке Монро (имевшем статус города) на Лонг-Айленде произошло что-нибудь достойное опубликования в новостях, но ма считала это настоящей работой.

Просиживать дни дома за машинкой, выуживая из головы фразы, которые не даются и сопротивляются, это совсем другое дело.

Джим терпеливо ждал. Наконец она спросила об этом.

— Есть новости?

— Нет, ма, новостей нет. Почему ты все время вяжешься ко мне с этим?

— Потому что такой мой родимый долг.

— Родительский, ма, родительский.

— Я именно так и сказала: родимый долг для матери все время спрашивать, когда она станет бабушкой.

— Поверь, ма, когда об этом узнаем мы, сразу же узнаешь и ты, обещаю тебе.

— О'кей, но помни, — она улыбнулась, — если Кэрол в один прекрасный день забежит и скажет мне: «Да, между прочим, я уже на четвертом месяце», я тебе этого никогда не прощу.

— Наверняка простишь. — Он поцеловал ее в лоб. — Теперь, если не возражаешь, я должен…

Раздался звонок в дверь.

— Ты кого-нибудь ждешь? — спросила мать.

— Нет, не ждал даже тебя.

Джим пошел к входной двери и обнаружил на пороге почтальона.