Арлен Блюм - От неолита до Главлита

• Название: От неолита до Главлита
• Автор: Арлен Блюм
• Издательство: Издательство имени Н. И. Новикова
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-87991-078-0

---

Панаев добыл примечания Красовского на одно стихотворение В. Н. Олина и всем их читал. Вот эти примечания:

2-я строфа

О, сладостно, клянусь, с тобою было жить,
Сливать с душой твоей все мысли, разговоры,
Улыбку уст твоих небесную ловить.

Примечание Красовского: «Слишком сильно сказано; женщина недостойна того, чтобы улыбку её назвать небесною».

7-я строфа

О дева милая! Из смертных всех лишь ты
Под бурей страшною меня не покидала,
Не верила речам презренной клеветы
И поняла, чего душа моя искала.

Примечание: «Должно сказать, чего именно, ибо здесь дело идёт о душе».

10-я строфа

Что в мненьи мне людей? Один твой нежный взгляд
Дороже для меня вниманья всей вселенной.

Примечание: «Сильно сказано; к тому ж во вселенной есть и цари, и законные власти, вниманием которых дорожить должно».

12-я строфа

О, как бы я желал пустынных стран в тиши,
Безвестный близ тебя к блаженству приучаться.

Примечание: «Таких мыслей никогда рассевать не должно; это значит, что автор не хочет продолжать своей службы государю для того только, чтобы всегда быть со своею любовницею; сверх сего к блаженству можно только приучаться близ Евангелия, а не близ женщины».

13-я строфа

О! как бы я желал всю жизнь тебе отдать!

Примечание: «Что же останется Богу?»

У ног твоих порой для песней лиру строить…

Примечание: «Слишком грешно и унизительно для христианина сидеть у ног женщины».

Все тайные твои желанья упреждать
И на груди твоей главу мою покоить…

Примечание: «Стих чрезвычайно сладострастный!»

14-я строфа

Тебе лишь посвящать, разлуки не страшась,
Дыханье каждое и каждое мгновенье,
И сердцем близ тебя, друг милый, обновясь,
В улыбке уст твоих печалей пить забвенье.

Примечание: «Все эти мысли противны духу христианства, ибо в Евангелии сказано: „кто любит отца или мать паче мене, тот несть мене достоин“»[14].

Этот эпизод вошёл во многие книги и статьи. Скабичевский, процитировав этот курьёзный документ в несколько иной редакции, добавляет: «Несчастный Олин пробовал было опротестовать это решение, но С.-Петербургский цензурный комитет признал доводы Красовского вполне „законными“, „ибо такое чтение должно было произвесть большой соблазн, особенно в Страстную неделю“…»[15]

Имя цензора Красовского в исключительно негативном контексте не раз встречается в переписке и записках П. А. Вяземского. Так, по поводу пушкинских «Братьев-разбойников» он пишет: «Я благодарил его и за то, что он не отнимает у нас, бедных заключённых, надежду плавать и с кандалами на ногах. Я пробую, сколько могу, но всё же ныряю ко дну. Дело в том, что их было двое, а мне остаётся одному уплывать на островок рассудка, вопреки погони Красовского со товарищи». По поводу цензоров Красовского и Бирукова он записывает: «Уж лучше без обиняков объявить мне именное повеление (как в том уверили однажды Василия Львовича <Пушкина>) не держать у себя бумаги, чернил и дать расписку, что навсегда отказываюсь от грамоты (…) А что делать из каждой странички моей государственное дело, которое должно проходить через все инстанции, право, ни на что не похоже»[16].

* * *

А. С. Пушкин

Эпиграмма на Красовского

Когда б писать ты начал сдуру,
Тогда б, наверно, ты пролез
Сквозь нашу тесную цензуру,
Как внидешь в царствие небес.

1820

П. А. Вяземский

Цензор

Басня

Когда Красовского отпряли Парки годы,
Того Красовского, который в жизни сам
Был Паркою ума, и мыслей, и свободы,
Побрёл он на покой к Нелепости во храм.
«Кто ты! — кричат ему привратники святыни. —
Яви, чем заслужил признательность богини?
Твой чин? Твой формуляр? Занятье? Мастерство?» —
Я при Голицыне был цензор, — молвил он.
И вдруг пред ним чета кладёт земной поклон,
И двери растворились сами!

1823

«МОРОВАЯ ПОЛОСА»

У цензоров довольно власти. У них есть карандаши: это их скипетры.

Николай I

«Моровой полосой» назвал эпоху Николая Первого А. И. Герцен, основавший в 1853 году впервые в России вольную типографию, независимую от цензуры; понятно, за её пределами, в Лондоне. Напуганный восстанием 14 декабря, сопровождавшим его вступление на престол, Николай всё своё тридцатилетнее царствование с глубоким подозрением, переходящим в ненависть, относился к печатному слову и его деятелям. Одно из первых его распоряжений касалось пересмотра прежнего цензурного устава 1804 года, показавшегося ему чересчур либеральным. В начале 1826 года он отдаёт распоряжение «О скорейшем приведении и окончании дел об устройстве цензуры». Дело было поручено адмиралу А. С. Шишкову, министру народного просвещения и поэту, ярому стороннику архаики и противнику «карамзинистов». Кстати, он был ненавистником всех иностранных слов в русском языке: именно ему приписываются анекдотические предложения заменить галоши — мокроступами, кий — шаропихом и т. п. К июню 1826 года он сочинил цензурный устав, который в обществе тотчас же получил название «чугунного»: он не оставлял вообще никаких надежд[17]. Например, один из параграфов гласил: «Кроме учебных логических и философских книг, необходимых для юношества, прочие сочинения сего рода, наполненные бесплодными и пагубными мудрованиями новейших времён, вовсе печатаемы быть не должны».

10 июня 1826 года новый цензурный устав был «высочайше» утверждён, что означало не только пресечение выпуска в свет сколько-нибудь «вольных» сочинений, но и прямое правительственное вторжение в намерения авторов и сам литературный процесс. Адмирал перестарался: к счастью, устав показался чересчур жестоким не только верноподданному окружению Николая, выражавшему сомнение в его эффективности, но и самому государю.

В ноябре того же года он соглашается на пересмотр устава. Исследователь замечает по этому поводу: «В стране, где всё было регламентировано до последней запятой, произошло неслыханное: явочным порядком комитет приступил к пересмотру устава»[18].

На практике «шишковский» устав так и не вошёл в действие, хотя, понятно, действия цензуры были ужесточены. К 1828 году был разработан новый устав, в котором были пересмотрены и несколько смягчены статьи и параграфы предыдущего, хотя он и остался очень жёстким. Но ещё большую роль, чем статьи устава, играли негласные, в том числе «Высочайшие», распоряжения, проводимые через III отделение во главе с А. X. Бенкендорфом. Как известно, через него представлялось императору, милостиво даровавшего поэту это «право» («Теперь я буду твоим цензором!»), всё, сочинённое Пушкиным.

Цензурным уставом 1828 года были созданы Главное управление цензуры при Министерстве народного просвещения и сеть подчинявшихся ему местных цензурных комитетов. За действиями цензуры наблюдали III отделение и сам император. В тридцатые годы закрывается ряд журналов («Московский телеграф» Н. А. Полевого, «Телескоп» Н. И. Надеждина за публикацию знаменитого «Философического письма» П. Я. Чаадаева), конфискован и уничтожен ряд книг.

Окончательно печать и литература были терроризированы в 1848 году, в связи с прокатившейся по странам Западной Европы волной революционных выступлений и подавлением Николаем восстания в Венгрии. Началась «эпоха цензурного террора», или «мрачного семилетия»: такие названия она получила в позднейшей литературе. В то время было создано тайное ведомство, доселе не виданное и настолько тайное, что оно даже не имело имени и называлось по дате своего учреждения — «Комитет 2 апреля 1848 года», или по имени первого своего руководителя — графа Бутурлина — «Бутурлинским комитетом». Главная его цель заключалась в том, чтобы держать в постоянном страхе самих цензоров, ибо пропущенные ими книги, журналы и газеты должны были проходить повторную цензуру, или сверхцензуру. Такая практика была заимствована позднее большевиками, когда последующую репрессивную цензуру стали осуществлять органы тайной политической полиции (да и вообще, мы найдём здесь массу перекличек). Даже официальный историограф николаевского царствования вынужден был задать такой вопрос: «Спрашивается: каким образом могла существовать при таких условиях какая бы то ни было печать? Кончилось тем, что даже государь получил, по неведению комитета, так сказать, выговор от этого учреждения» (имеются в виду случай, когда одна газетная заметка об уличном происшествии, лично одобренная предварительно самим императором, не была пропущена в печать комитетом)[19].