Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

• Название: В тени алтарей
• Автор: Винцас Миколайтис-Путинас
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы Литовской ССР
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

Роман В.Миколайтиса-Путинаса (1893–1967) «В тени алтарей» впервые был опубликован в Литве в 1933 году. В нем изображаются глубокие конфликты, возникающие между естественной природой человека и теми ограничениями, которых требует духовный сан, между свободой поэтического творчества и обязанностью ксендза.

Главный герой романа — Людас Васарис — является носителем идеи протеста против законов церкви, сковывающих свободное и всестороннее развитие и проявление личности и таланта. Роман захватывает читателя своей психологической глубиной, сердечностью, драматической напряженностью.

«В тени алтарей» считают лучшим психологическим романом в литовской литературе. Он переведен на многие языки, в том числе и на русский. На русском языке роман впервые вышел в 1958 году.

---

Больше Васарис не видел в соборе этой женщины. Он так и не узнал, кто она, ни разу не увидел ее вблизи. Но он всю жизнь думал, что это была его первая любовь, первая его песня.

В последнее воскресенье перед каникулами Васарису пришлось участвовать в службе и читать Апостола. Он не любил обряда, а с непривычки еще волновался, смущался и постоянно ошибался: то не вовремя менял место, то вставал на колени не там, где следовало, и все делал неловко, неуверенно, точно связанный. Чувствуя, что все наблюдают его, критикуют, а может быть, и высмеивают, он робел еще больше, потел и краснел до утомления, до боли. Впервые он так неприятно ощутил всю тяжесть иподиаконских обязанностей. Однако Васарис успокоил себя тем, что выучит, как следует, чинопоследование богослужения, привыкнет, и все пойдет хорошо. К тому же участвовать в сослужении ему придется лишь каждое шестое воскресенье, а может быть, и реже.

Последние дни перед каникулами он провел по большей части в одиночестве, прогуливаясь где-нибудь в глубине сада. Бревиарий служил удобным предлогом, чтобы отделываться от товарищей.

— Ну, мне пора идти, я еще не прочел «часов», — говорил он, если время было дообеденное. А если близился вечер, то надо было читать «Вечерню», «Completorium» или «Matutinum»[98] к следующему дню.

Иногда кто-нибудь из его приятелей предлагал другим:

— Идемте к Васарису поговорить о политике, он получает газеты. К нему в комнату Мазур не заглянет.

Но другой тут же перебивал его:

— Э, да Васарис пошел бревиарий читать.

— И вечно он с бревиарием, — удивлялись другие. — Ведь как будто не из усердствующих. Вон, бедняга Балсялис, тот уж мучается.

Балсялис, принявший посвящение вместе с Васарисом, действительно испытывал нечеловеческие муки из-за чтения бревиария, постоянно сомневался по поводу того, правильно ли он выполняет эту обязанность. Богословие учит, что бревиарий следует читать не только mentaliter, но и oraliter, то есть произнося слова не только мысленно, но и устами. Кроме того, читать надо вдумчиво, то есть хотя бы сознавая, какое место читаешь в данный момент. Если же опустишь без важной причины какое-либо место, — совершишь peccatum mortale — смертный грех. И вот несчастному Балсялису постоянно казалось, что он читает неправильно. Окончив один псалом, он уже сомневался: прочел ли его oraliter или только mentaliter, и начинал снова. Окончив «часы», опять приходил в сомнение: достаточно ли вдумчиво и внимательно прочел их — и все повторял сначала.

Васарис не проявлял такого усердия при чтении бревиария. С течением времени он научился управляться с ним довольно быстро, но из желания побыть одному часто делал вид, что идет молиться. После посвящения он стал еще более замкнутым и часто испытывал потребность в одиночестве. В такие минуты он иногда наслаждался душевным спокойствием, которое обрел, став иподиаконом.

«Все кончилось, — думал он, — и хорошо, что кончилось. Перед тем, как принять важное решение, каждый человек долго колеблется и сомневается. Но достаточно ему решиться, как наступает мир и покой. Теперь я наверное знаю, что буду ксендзом и должен сделать все, чтобы стать хорошим ксендзом. Теперь я не стану тратить силы на бесплодные рассуждения, а приложу их к достижению этой главной цели».

Иногда в минуты одиночества Васарис задумывался о некоторых обстоятельствах своей жизни, о будущем. Теперь он сам сознавал, что должен все свои помыслы, все чувства и поступки, словом, весь ход жизни соразмерять с иподиаконскими, а вернее, священническими обязанностями. После посвящения это стало безотлагательной необходимостью. По правде говоря, ему и немного требовалось для этого. Заглушив в себе кое-какие сомнения, он целиком принимал преподаваемое в семинарии учение церкви. Ему были не по душе некоторые методы духовного воспитания, некоторые правила дисциплины, но все это казалось третьестепенными частностями. Васарис видел изъяны в своем характере, но в то же время был полон благих намерений, и помыслы его были чисты, а какие возможности таились в недрах его души, он еще не мог постичь. Он воображал, что преодолел в себе наступившее в последнее время охлаждение к делам веры и стал на правильный путь. И наконец ему казалось, что он готов везде и во всем подчиняться и внимать авторитету церкви.

Оставалось определить свое отношение к двум вещам, которые он особенно близко принимал к сердцу, — к знакомству с Люце и своему литературному дарованию.

Теоретически рассуждая, решение первого вопроса казалось ему нетрудным. Он, как всякий другой, будет продолжать знакомство с Люце, стараясь при этом руководствоваться правилом нравственного богословия: станет избегать оставаться с нею наедине, остерегаться несерьезных разговоров и фамильярничания. Увы, Васарис по опыту знал о себе, что довольно неустойчив в этом отношении, но надеялся, что в будущем ему помогут благоприятные обстоятельства: Люце выйдет замуж, а его назначат в какой-нибудь отдаленный приход.

Гораздо больше затруднений вставало перед ним, когда он обдумывал другой вопрос — о судьбе своего таланта. Стараясь критически оценить свои стихи, он видел, что лучшие из них с большой натяжкой согласуются с духом священнослужения, а некоторые и вовсе не совместимы с ним. В одних звучали любовные мотивы, в других высказывались чувства неудовлетворенности, разочарования, протеста, в третьих — суетные и неподобающие духовному лицу мечты. Он, как умудренный семинарист-богослов и автор, знал, что источник этой поэтической струи — отнюдь не нравственные принципы, обязательные для каждого священнослужителя, а зараженная микробами греха мирская пучина. Те же стихи, которые отвечали этим принципам, были очень убоги, и Васарис жалел, что напечатал их. Странным казалось ему и то, что даже за последний год, когда он как будто одержал духовную победу, в стихах его отражались не эти успехи, а все то, что он старался заглушить в себе, с чем боролся, что омрачало его душу в часы отчаяния и сомнений. И теперь Людас Васарис стоял в раздумье перед несколькими путями, но ни один из них не был ему по душе.

Первый путь — окончательно расстаться с поэзией и со всеми мечтами. Это было самое удобное и простое решение. Но Васарис чувствовал, что ему будет трудно отречься от надежд; которые отчасти привели его в семинарию. Правда, семинария заметно развеяла их, но все-таки он убедился, что у него есть талант. И теперь отречься от всего этого? Нет, это немыслимо…

Второй путь — примирить творчество с деятельностью священника. Но каким образом? До сих пор это ему не удавалось. Он знал и верил, что бог — источник всяческого совершенства, красоты и высочайшей поэзии. Но почему же все эти темы религии, нравственности, вечной истины и красоты оставляют его холодным как лед, а творческое вдохновение заводит в опасные западни? Только и надежды, что, вырвавшись из тесных стен семинарии, из этой душной, гнетущей атмосферы, он обретет большую свободу, вздохнет полной грудью, а тогда все изменится и разрешатся эти диссонансы…

Третий путь в ту пору едва начал проясняться перед ним. Собственная его практика показала ему, что «священнослужение» и «служение поэзии» — два различных, если не противоположных призвания. Так для чего же непременно соединять их? «Когда я священник, я не поэт, когда я поэт, я не священник», вот формула, которой Людас Васарис долгое время обманывал себя. Он, как утопающий за соломинку, хватался за этот софизм, во многих разновидностях и довольно часто встречающийся в жизни. Иллюзия эта долго помогала ему держаться на поверхности; он был и священником и поэтом, а между тем священник и поэт вели в нем стремительную междоусобную войну. Он фиксировал многие моменты этой борьбы и воображал, что занимается поэтическим творчеством. На самом деле он только вел летопись собственной гибели, кое-где украшая ее цветами подлинного творчества — печальными свидетелями его таланта.

Но все это происходило позднее, а после посвящения в иподиаконы Васарису эта призрачная возможность отгородить творчество от деятельности священника казалась каким-то спасением.

Этим летом Люце, верно, не дождалась бы приезда Васариса, потому что он исправно выполнял свое решение не видеться с ней без крайней необходимости. Однако свадьба ее была достаточно важным поводом для того, чтобы встретиться и еще одним звеном скрепить старое знакомство.

После прошлогодних проводов чувство Люце к Васарису не ослабело, но приобрело иную окраску и стало развиваться в ином направлении. До дня проводов она думала, что Васарис все еще таит что-то в сердце, не смея признаться в этом ни самому себе, ни ей. Люце бессознательно на что-то надеялась, чего-то ждала. На проводах она убедилась, что Васарис не уступает другим молодым людям ни в смелости, ни в догадливости, ни в предприимчивости. Значит, это «что-то» должно было произойти. Не расчетливое кокетство, а живой порыв сердца заставил ее той лунной ночью прильнуть к нему в ожидании первого поцелуя любви. Но он оттолкнул ее, — так она объяснила его поведение, — и обманчивые ожидания рассеялись, как сон.