Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

• Название: В тени алтарей
• Автор: Винцас Миколайтис-Путинас
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы Литовской ССР
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

Роман В.Миколайтиса-Путинаса (1893–1967) «В тени алтарей» впервые был опубликован в Литве в 1933 году. В нем изображаются глубокие конфликты, возникающие между естественной природой человека и теми ограничениями, которых требует духовный сан, между свободой поэтического творчества и обязанностью ксендза.

Главный герой романа — Людас Васарис — является носителем идеи протеста против законов церкви, сковывающих свободное и всестороннее развитие и проявление личности и таланта. Роман захватывает читателя своей психологической глубиной, сердечностью, драматической напряженностью.

«В тени алтарей» считают лучшим психологическим романом в литовской литературе. Он переведен на многие языки, в том числе и на русский. На русском языке роман впервые вышел в 1958 году.

---

Это был страшный фон страшной исповеди. Молодому ксендзу казалось, что если бы он мог, то убежал бы и от этого плача и от бормотания рыжего парня. Но исповедь еще не была кончена, а парень разохотился и стал рассказывать о своих злополучных подвигах.

— А Маре сказала, что затяжелела она. Страх как ругалась и погнала меня в Гудишкяй к Дарате, чтобы принес от нее особое зелье. А Дарата запросила семь целковых, ну, я и украл у отца из кармана. А отец подумал на мать и побил ее…

Наконец Васарису стало ясно, что он не может разрешить его от грехов по причине особых условий казуса. Он растолковал парню, что надо прийти через неделю, что сейчас он отпущения грехов не даст и поэтому ему нельзя причащаться. Но когда ксендз стал причащать, то увидел среди других приобщающихся и парня. Отказать ему Васарис не мог, — это было бы косвенным нарушением тайны исповеди.

В костел внесли гроб. Васарис сел с органистом петь панихиду. Органист спешил, будто за ним гнались: ксендз едва успевал дойти до половины стиха, а тот уже принимался за свой и, пробормотав что-то, тянул последнее слово или слог. В промежутках слышен был приглушенный женский плач.

После панихиды надо было говорить проповедь. Молодой калнинский викарий впервые взошел на кафедру. Но едва он успел произнести motto своей проповеди: «Верующий в меня, если и умрет, оживет», как три женщины в один голос зарыдали на весь костел. Проповедник знал, что усопший был зажиточный молодой крестьянин и оставил после себя старуху-мать, молодую вдову и сестру. И, несомненно, глубоко было горе этих трех женщин. Сердце щемило от их плача, у самого ксендза выступили на глазах слезы. Он чувствовал, что не в силах унять эту глубокую боль, утешить этих плачущих навзрыд женщин. Не будет ли это злой издевкой — декламировать перед ними сухие, пустые, усвоенные из книг слова? Сколько убожества и в этой проповеди и в самом проповеднике!

Но он обязан был говорить и говорил. Говорил без внутренней убежденности, смущаясь, стыдясь за самого себя. Ему казалось, что все обвиняют его в неискренности и лжи, укоряют в том, что он дурно выполняет свой долг. Он закончил проповедь шаблонной формулой и сошел с кафедры с чувством гнетущего бессилия.

После проповеди ксендз и органист пели у гроба «Libera»[110]. Васарис любил этот исполненный величавого настроения и смысла антифон и спел бы его хорошо, но привыкший к спешке органист перескакивал через отдельные ноты, проглатывал слова, искажая и мелодию и текст.

Васарис отпел покойника, проводил на кладбище, бросил горсть земли — и его дневной труд был окончен.

Обед прошел невесело. Стрипайтис был в городе, настоятель сидел злой, надутый, оттого что не удалось починить молотилку. Оба молча жевали жесткое мясо и не могли дождаться конца трапезы.

После обеда настоятель задрал полу сутаны, достал из кармана брюк кошелек, отсчитал три рубля и пододвинул. Васарису.

— Это вам причитается за сегодняшнюю службу. За свечи вычтено. Органист и причетник за ваш счет.

Придя к себе, Васарис повалился навзничь на постель, и пролежал так с открытыми глазами дотемна.

Сначала это зрелище запущенного костела, затем исповедь рыжего парня, рыдания трех женщин, панихида, неудачная проповедь и выданные настоятелем три рубля…

Когда стемнело, Васарис зажег свечу и взялся за бревиарий.

IV

Вернувшись из города, ксендз Стрипайтис рассказал много новостей. Во-первых, он успокоил настоятеля: цены на пшеницу устойчивые, предвидится даже повышение.

— Повышение? — удивился настоятель. — Скажите на милость! Может, оно и к лучшему, что сломались три зубца. Эх, как люди иногда без нужды портят себе нервы… А у прелата был?

— Был. Опять завел старую песню. Не надо ему ни кооператива, ни «Сохи». И настоятельское хозяйство старику покоя не дает. Сущее недомыслие! Поглядеть бы, что станется с католической Литвой, если мы позволим прогрессистам захватить в свои лапы всю общественную инициативу и экономические организации!

— Пускай его мое хозяйство не беспокоит, — рассердился настоятель. — На ноги я стал не на его деньги. И приход не обижаю. Мало ли я добавляю из своего кармана на церковные нужды! Обязанности настоятеля, слава богу, исполняю не хуже его.

— Ясное дело, отсталый старик, — вторил викарий. — Никак они не поймут, что значит для всей округи образцовое хозяйство.

— Сказал ему, что мальчишка этот прибыл?

— Сказал. Только я с первых же слов понял, что прелат на его стороне. О-о, у Васариса, оказывается, есть покровители.

— Ну? Кто же это?

— Там их целая компания поклонников и советчиков. Прелат и разговаривать не стал. Не этого, так другого пришлют. Калнинай, говорит, нуждаются в третьем ксендзе — и всё тут.

Настоятель нахмурился. Человек он был упрямый, но задевать начальство боялся. Если уж науяпольский прелат заступился за Васариса, то для настоятеля Платунаса сам собой напрашивался вывод: измени тактику! Науяпольский прелат — это тебе не кто попало! У себя на гумне можно вместе с ксендзом Стрипайтисом ворчать на него, метать громы и молнии, но ставить ему палки в колеса — опасно.

Беседа калнинского настоятеля и первого викария и в самом деле происходила на гумне. Сидя на солнышке, оба ксендза наблюдали в открытые ворота риги, как дворовый кузнец возился возле молотилки. Стрипайтис недавно лишь пришел из лавки успокоить настоятеля по поводу цен на пшеницу и поделиться впечатлениями. Он нарочно явился перед самым обедом, потому что для обоих ксендзов время поистине означало деньги. Действительно, едва успели они обменяться несколькими фразами о науяпольском прелате и Васарисе, как во дворе показалась Юле.

— Пожалуйте обедать!

— Юнца позвала? — обернулся к ней настоятель.

— Ждет вас, батюшка настоятель.

— Юле, — окликнул ее Стрипайтис. — Понравился тебе юнец?

— Как не понравится, ксенженька! Такой-то хороший ксенженька. А исповеди как слушает! Вчера забежала я в церковь, когда покойника привезли. Думаю, дай погляжу, как бабы станут над своим Пятрялисом вопить. Ах ты, милостивый боже, — уж так вопили, так вопили — глядя на них, сердце разрывалось. А всех лучше старуха Мотузене: плачет и приговаривает. А ксендз Васарис, гляжу, принимает с исповедью. Поверите ли, ксенженька — Андрюса Пиктуписа, рыжего-то! Вспотел весь ксендз Васарис — очень уж долго поучал его. Гляжу потом — к причастию подходит. Нарочно поглядела.

— Только и дела у тебя — шнырять возле исповедальни, — выбранил ее настоятель. — Ты вот сама ступай к исповеди, а то язык у тебя очень длинный и лености много.

— Схожу, батюшка настоятель, схожу! Мы с Агнешкой сговорились. Очень уж хочется послушать, как ксендз Васарис на исповеди поучает.

Ксендз Стрипайтис подмигнул настоятелю и сказал:

— Знаешь что, Юле? Ты посоветуй всем богомолкам, чтобы они шли на исповедь к Васарису. Теперь ксендзы в первый год после рукоположения дают отпущение грехов на семь лет.

— О господи! Да вы, ксенженька, огласите с амвона.

— Нет, оглашать нельзя. Это только для самых близких такая милость.

Юле, взметая пыль, помчалась с радостной вестью на кухню.

За обедом в этот день было веселее. Даже настоятель раза два обращался к Васарису, а ксендз Стрипайтис, улучив удобный момент, многозначительно улыбнулся и обратился к своему молодому коллеге:

— Ты и не угадаешь, ксендз Людас, какой гостинец я тебе привез из Науяполиса.

— Гостинец? Мне? Вот не ожидал.

— Да, да. Поклон от одной красавицы.

Людас почувствовал, как бьется у него сердце, а лицо неудержимо краснеет.

Заметив его замешательство, Стрипайтис еще больше прищурил маленькие, заплывшие глазки и затрясся от сдерживаемого смеха.

— Покраснел-то как, бедняжка! Ну, ничего, ничего… барынька warta grzechu, и даже śmiertelnego[111]. Только я сказал, что Васарис в Калнинай, глазки у нее так и заблестели… И ко мне сразу стала благосклоннее.

— Ну-ка, что там за романы? — заинтересовался настоятель.

— Теперь пускай рассказывает сам Васарис. Моя роль на этом кончилась.

Но Васарис стал отнекиваться; он, право, не знает, кто ему шлет поклон. В Науяполисе у него нет никого знакомых, и он может ошибиться в своих предположениях.

— Не ошибешься, брат. Даю голову на отсечение, что ты думаешь о госпоже Бразгене.

— Что за госпожа Бразгене? — снова вмешался настоятель.

— О, это первая науяпольская красавица и симпатия ксендза Васариса.

Юле, подававшая в это время на стол, загремела тарелками, точно выражая свое негодование на подобные речи духовных пастырей. Васарису стало неловко, но старшие ксендзы не обратили на Юле внимания.

— Скажите на милость, — удивился настоятель. — Симпатия?.. Как это симпатия?

— Очень просто. Почему молодая красивая женщина не может симпатизировать молодому красивому ксендзу — и наоборот? Ведь вот и Юле призналась, что ей нравится ксендз Васарис. Правда, Юле?