Андрей Упит - На грани веков

• Название: На грани веков
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Зинатне
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7966-0090-7

Исторический роман народного писателя Латвии Андрея Упита состоит из четырех частей: «Под господской плетью», «Первая ночь», «На эстонском порубежье», «У ворот Риги» — и выходит в двух книгах. Автор отражает жизнь Лифляндии на рубеже XVII–XVIII веков и в годы Северной войны, когда в результате победы под Ригой русских войск над шведами Лифляндия была включена в состав Российской империи. В центре повествования судьбы владельца имения Танненгоф немецкого барона фон Брюммера и двух поколений его крепостных — кузнецов Атауга. Представлена широкая панорама жизни народа: его быт и страдания, мечты и героизм.

Созданная в конце 30-х годов тетралогия А. Упита и поныне сохраняет значение одного из выдающихся исторических романов в советской литературе.

Для широкого круга читателей, интересующихся историей нашей страны.

---

Первым подбежал запыхавшийся староста.

— Ну, что тут? Заснули? Чего не сворачиваете на дорогу?

Возчик только руками развел. Староста вырвал вожжи, перехватил, выбирая конец нужной длины, опытной рукой резнул им под оглоблю, так, чтобы угодило прямо по паху, где кожа всего тоньше. Лошадь вздохнула и попыталась рвануть еще раз — воз не шевельнулся. Потом расслабилась так, что хомут на ширину ладони съехал назад. По ушам ее и по всей стати было видно: «Не могу!»

Но староста этого «не могу» не признавал. Сложенные вожжи хлестали под оглоблю — еще, еще и еще. Один из мастеров раздобыл добрую хворостину и обрабатывал лошадь с другой стороны. Барщинники и каменщики сбились в кучу и смотрели, что из этого выйдет.

Но так ничего и не вышло. Это же была не лошадь в оглоблях, а бревно. Вначале у нее еще вздрагивали ноздри и подергивался живот, но вот уже и этого не видать. Она только топталась на месте, точно разминая ноги и готовясь стоять еще немало. Староста вконец разъярился, бросив вожжи, он подскочил и принялся лупить Драгуна кулаком по морде. Но тот вскинул шею так высоко, что староста, даже подскакивая, уже не мог дотянуться.

С лопатой через плечо приковылял тот самый старичок, что давеча в роще беспокоился насчет того, как бы унести ноги. По простоте своей посмотрел не на лошадь, а под колеса. Каменщики заржали.

— Он слово знает — заговорит, так колеса сами покатятся.

Слова старик, конечно, не знал, но совет у него нашелся.

— Погоди, староста. Так ей и не сдвинуть. Под колесом-то камень.

Он потыкал лопатой и действительно выковырял здоровый камень. Увязшее колесо упиралось в него, точно в стену, этак и четыре лошади не сдвинули бы воз. Вместо благодарности староста только прошипел:

— Умник нашелся… Ну, чего стоите рты поразинув! Хватайтесь, помогайте толкать!

Толпа уцепилась за телегу и за колеса, староста получше сложил вожжи, мастер замахнулся хворостиной. Раздался дикий рев, шлепнул моток вожжей, просвистела хворостина. Верх телеги с камнем подался вперед, но колеса не шевельнулись, лошадь также. Прижатые уши и осевшая, спина говорили недвусмысленно: «Не хочу, тяните сами!..» Староста бросил вожжи, схватил дубину и огрел Драгуна по суставу задней ноги. Тот вскинулся и отлягнулся, перебитая доска передка телеги со свистом перелетела через головы. Мастер бросил измочаленный ошметок хворостины.

— Заартачилась! Заартачилась! Погоди, я знаю средство.

И помчался мимо кузницы назад к дымящейся роще. Остальные пробовали и по одному, и по двое — ничего не получалось. Драгун оставался неподвижным, точно камень на телеге. Староста чуть не лопался от усталости и злости.

— Черт в нем сидит… этот калека его заворожил… Ищите кол! Кол ищите! Пришибить эту нечистую силу!

Из-за угла кузни вынырнул мастер, неся в руке обгоревшую дымящуюся головешку.

— Погодите, сейчас она пойдет!

Подбежал, одной рукой приподнял короткую метелку хвоста, другой сунул туда курящуюся головешку. Драгун взвизгнул и рванулся, увязшее колесо подалось из ямины, телега сильно накренилась. Староста бросился к ней.

— Держите, держите! Как бы не опрокинула, прок…

Драгун словно присел и мгновенно рванул в другой раз, еще больше накренив телегу. Телега затрещала, камень скользнул по наклону к краю, закачался, потом в мгновение ока перевернулся, опрокинув и телегу. Старикашка, отскочив, упал навзничь, каменщик перепрыгнул через него.

Раздался страшный вопль — староста исчез. Барщинники откинули телегу и застыли от ужаса. Староста лежал на спине, широко раскинув руки, выкатив глаза, на губах кровавая пена — видно, язык прокусил. Камень острым краем излома упал на обе ноги пониже колен, голени вскинулись вверх, ступни страшно вывернулись вовнутрь — кости треснули, как лучинки.

Трясясь, толкаясь, ничего толком не соображая, барщинники, каменщики и мастера бросились откатывать камень. Поставленный на ребро обломок соскользнул и шлепнулся на то же самое место. Староста в беспамятстве вскрикнул — еще ужаснее, чем первый раз. Тело его извивалось, словно червь, которому придавили хвост.

Камень откатили, наломали ольховых веток, соорудили в телеге ложе — Драгун стоял спокойно, словно никаких недоразумений и не происходило, и только ждал, когда вновь прикажут двигаться. Как можно осторожнее старосту пытались уложить на телегу, но он метался, рвал зубами что ни попало. Выл так, что в ушах звенело.

— Добейте! Добейте! Не могу больше!

Его уложили головой вперед. Ступни вновь выворачивались вовнутрь — страшно было глядеть. Драгун шагал осторожно, доказывая, что зла он не помнит и готов делать все, что в его силах. Мастера шли по обеим сторонам телеги, держась руками за грядку, — словно везли покойника или словно старосте от этого была какая-нибудь польза. Солнце село, спускались сумерки. Смолянистый дым, застилавший луговую равнину, уже оседал, прямыми полосами стелясь все дальше в сторону имения. Каменщик пораненную, обмотанную руку нес, прижав к животу. Барщинники тянулись поодаль за телегой, разинув рот, наблюдая, как староста дергает руками и как голова его со стуком ударяется то об один, то о другой край телеги. Высохшие ступицы протяжно скрипели, но скрип этот перекрывали вопли старосты, перемежающиеся надрывным криком:

— Добейте!.. Добейте!..

В сумерках из-за угла кузня к дороге подтащился старый кузнец. Нагнулся еще ниже, почти припал к обломку, ощупал его. Камень был еще теплым, местами ладонь еле выдерживала. У старика вспыхнули глаза: нет, не остынет его камень! Выпрямился насколько мог и прислушался: где-то вдали, видимо уже за Бриедисами, скрипели пересохшие ступицы и выл староста.

И тут старик рассмеялся так, как может рассмеяться человек впервые за двадцать лет, В этом смехе звучали скрежет ржавого железа, треск лопающегося камня, стон падающей березы и все-все, что двадцать лет теплилось в его искалеченном теле.

7

Стражу вокруг имения усилили. За дорогой к лиственской стороне выставили три пары: первую там, где ельник начинается такой густой молодью, что караульщики могли просматривать дорогу далеко до самых Бриедисов, а сами оставались невидимыми. Вторую — прямо напротив замка в кустах орешника, откуда даже двор имения как на ладони. Третью — поодаль, в стороне Даугавы, на опушке рябинника и в гуще папоротника, откуда ни имение, ни дорогу даже и не увидишь. Эти двое были — старый Лукст и ключников Марч, оба страшно недовольные тем, что им отведено самое дальнее и никудышное место. Рядом, за кустами, слышались удары и лязганье — там на дороге утрамбовывали кирпичную крошку и затвердевшие остатки извести. Время от времени кто-нибудь по нужде залезал в заросли папоротника и таволги.

Лукст, надувшись, сидел на моховой кочке, зажав между коленями кол. Точно так же надулся и Марч — до смерти надоело торчать тут, да и неуемная болтовня старика осточертела. Лукст только что опять заметил, как кто-то полез в папоротник.

— Тьфу ты, наказанье! Ну и люди! Наедятся в обед конопли с хлебом, нахлебаются сыворотки, а потом знай торчат в папоротнике до самого вечера. Ежели ты на работу прислан, так не лопай, как скотина, чтоб потом штаны из рук не выпускать.

Марч не откликался, а, сжав губы, глядел в сторону.

— В придурков нас каких-то здесь определили. А какой от этого прок? По дороге он все равно не заявится, не такой уж шальной. Ну, а ежели и заявится, — разве отсюда видать? А покамест добежим, он уж невесть где будет.

Помолчав немного, старик опять завел:

— А с чего ему по лесу идти сюда прямо к нам? Можно ведь с той стороны, по краю топи. Или же там, ельником, — и сухо, и убегать лучше.

На этот раз Марч не выдержал.

— Ты думаешь, он от тебя побежит?

— Как? Не побежит? А что же он станет делать?

— Молотом по лбу огреет, вот что. Прямо по лбу — трах! и каюк!

Лукст и вовсе перепугался.

— Ну-ну! С чего уж так: трах — и каюк? Что я ему худого сделал?

— Да ведь ты же его ловить будешь. На что ж у тебя этот кол?

Старик с минуту подумал.

— Кол, говоришь? Да просто так, попугать.

— Ну вот, и он тоже — попугать. Каюк, говорю тебе! Только ногами дрыгнешь.

На этот раз Лукст задумался еще дольше и еще больше скривился.

— Прямо беда с этой ловлей… Я-то уж куда ни шло, да вот как бы он только у меня Гача не пришиб — кто знает, куда его Рыжий Берт засунул. Как моя старуха одна управится с хозяйством?.. Ну, а ты что станешь делать, коли он придет?

— Что сделаю? А ничего не стану делать. Скажу ему: «Не блажи, не суйся прямо в вершу. В имении полно сторожей, у писаря пистолет, у Рыжего Берта пистолет, сам эстонец ружье на плечо повесил — сцапают, как кутенка, будь ты хоть вдвое сильней. Против всей волости не устоишь».