Фредерик Дар - Потому что красивый

• Название: Потому что красивый
• Автор: Фредерик Дар
• Издательство: Физкультура и спорт : Аграф
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 1998
• ISBN: 5-278-00601-3

Книжная аннотация: В сборник включены три романа — пародии на крутой детектив, героем которых является неунывающий комиссар Сан-Антонио. Он ведет расследование невероятных преступлений.

---

Это он-то лис?

Ты с ума сошла, крошка! Это шакал! Гепард! Он показывает прыжок гепарда. Олимпийский рекорд! На три метра без разбега.

Он прыгает к горлу скрипача.

Который открывает огонь.

Вот это грибной соус!

Только Маэстро уже распластался на земле.

Так что Алонсо, который находился на одной линии, отведывает закуски. Попробовал бы этот винегретик! Хлопушки клоуна стреляют снарядами 75-го калибра. Алонсо сразу уалонсивается. Настолько продырявлен, что его можно принять за дуршлаг. У него нет времени даже сказать «ах», да и что было бы пользы, если бы он сказал «ах», не так ли?

Затем следует какая-то черная бессмыслица. Сверхбыстрая. Фиксирую все, не успевая врубиться. Берю тоже прыгает, но помощник скрипача отвешивает ему рукояткой пистолета по урыльнику. То же и Мартину Брахаму, чья попытка провалилась. Он оглушен первым… Вокруг меня поредело.

Словно для усложнения ситуации, на пороге возникает Инес. Она осознает драму и кричит так, будто хочет разорвать небесный свод.

— На помощь! Они убили Алонсо!

— Что-о-о! — отзывается Дороги, устремляясь на террасу, где разыгрывается шахматная партия.

— Остановитесь, чертовы кошки! — орет скрипач.

Он прицеливается в обеих женщин.

— Нет! Нет! — кричит аббат.

И устремляется с удивительной быстротой на пулеметчика.

Я пытаюсь рассказывать вам все в хронологическом порядке. Это не литература. Запечатление смерти. Стилофотокамера. Дать отчет прежде всего! Столько авторов не дают отчета. Не дают даже себе отчета! Слава Богу, у Сан-Антонио всегда холодная голова!

И она заслуживает похвалы.

Потому что от бордюрного камня, обрушивающегося, как мне кажется, на мое основание черепа, бедная головушка может и закипеть.

Искры из глаз. Три полных созвездия. Дрожь в копытах. Все в тумане. Падаю на колени. Теряю ясность зрения. Какая-то пелена и вращение в моем котелке. Тем не менее я не теряю сознания полностью. Жду другого, приканчивающего удара. Но его нет. Открываю глаза. Дрожат и мерцают огоньки. Как на лодках доблестных иберийских рыбаков в разгаре сардинного дерьмового промысла.

«Давай, мой друг, давай! Встань и иди!»

Сажусь на корточки. Рывок наполняет болью кумпол. Хочу ощупать затылок. И тут обнаруживаю, что у меня в руке что-то есть.

Изумленно смотрю.

В ней револьвер.

Большой дымящийся кольт.

Откуда он взялся? Завладел ли я им, не отдавая себе отчета?

Выпрямляюсь шатаясь. Что-то мямлю. Беру себя в руки. Что-то начинает шевелиться в коробочке.

Возвращается ясное видение. Пелена спала. Я вижу.

И то, что я вижу, вздыбливает шерсть на руках и волосы на голове.

Людовик Капет, или Глава XVII[26]

Карнеги холл, дети мои.

Гекатомба.

Варфоломеевка!

— Смерть, где твоя победа?

— Здесь, приятель!

Алонсо уже испустил дух. Дороти на последнем издыхании. Инес и Мартин Брахам валяются в том, что я обязан описать столь привычным для вас выражением: море крови! Берюрье в таком же состоянии, как и я. Он прочищает ноздри, трясет мутной головой и с удивлением рассматривает два крупнокалиберных револьвера.

Моя дорогая маленькая «аббат» зовет на помощь. Ковыляет к салону, где видна голова метрдотеля.

— Вызовите полицию! Полицию! — кричит она.

Она показывает пальцем на Берю и меня и кричит: «Они убьют нас всех. Это были их сообщники».

Бывают в жизни моменты, когда можно парить в небесах без красненького воздушного шара, согласны? Ты даже более непобедим, чем нанюхавшийся наркоман, хотя у последнего ноздри открыты так же широко, как у улитки перед тем, как ее сварят. У тебя появляется неистовая ясность ума. Перед тобой открывается дорога такая, как Елисейские поля августовским воскресным днем.[27]

Я как будто пробудился в загородной гостинице после двенадцатичасового сна. Отдохнувший, готовый к атаке, предвидящий события, с отличным самочувствием! Внутри розовое блаженство, благодаря солидному фундаменту. Сердце спокойно, как при отдыхе в шезлонге. Сердце подзаряжено, будто всю ночь было включено в зарядное устройство.

— Толстый, — говорю я, — иди, возьми большую тачку американца на эспланаде перед детским садом и прикати ее сюда, черт с ними, с подъездными дорожками…

В трудные моменты Папаша не тратит времени на разглагольствования. Он отлично обходится жестами, говорящими сами за себя.

Вот и сейчас он засовывает за пояс артиллерию и удаляется тяжелыми шагами (как слон в «Книге Джунглей»).

Сам же я, единственный, неповторимый и сильно предпочитаемый сын Фелиции, продвигаюсь к салону, проскальзывая сквозь виноградные лозы и перешагивая через трупы.

Поравнявшись с Маэстро, наклоняюсь над ним для ощупывания.

Сердце стучит ровно.

— Эй, Ева! Аббат! Чарли! Мамзель X! — бросаю я красотке. — Смотри!

Нет нужды умолять ее!

Она уже нацелилась на меня. И весьма интенсивно, должен вам признаться. Тем более что она держит пушку, не знаю откуда взятую, вероятно, из-под сутаны. Она нацелилась на меня одним глазом, дорогуша, одним единственным первым делом, собираясь успокоить меня. Вы можете объяснить, что толкнуло меня окликнуть ее именно в эти доли секунды? Я — нет, но ведь это неважно, а? Не будешь же делать клизму в тот момент, когда кричат «улюлю». Бросаюсь плашмя рядом с Мартином Брахамом. Пуля свистит примерно в одном метре шестидесяти сантиметрах над нашими головами (измерять некогда).

— Вот сучка! — кричу я.

Мой револьвер гавкает.[28] Она вскрикивает. Ее оружие падает на плитки. Она получила маслину в свою мягкую лапку. Не люблю я разряжать в птичек, будь она последняя из последних, но инстинкт самозахоронения обязывает, козлятки мои. Когда шкура в опасности, человек делает что угодно, чтобы уберечь ее.

Она визжит, держа раненую руку здоровой. Приятно, что у человеческого существа две лапы, не так ли? Одна всегда может помочь другой. Думаю, что знаки дружеского расположения происходят от наличия двух рук.

— Эй, Ева! Смотри, я же тебе сказал.

Несмотря на страдания, она бросает взгляд.

Я акробатически подбрасываю револьвер в руке, чтобы перехватить его за ствол.

И затем «р-раз!» Я с силой обрушиваю его на пагоду Мартина Брахама.

Маэстро дергается, потом его тело долго вибрирует.

— Теперь иди сюда, мисс кюре!

Она сильно испугана моими действиями. Забыла даже про раненую руку. Видя, что она не двигается, я опять беру револьвер за рукоятку и прижимаю ствол к черепушке Мартина.

— Иди сюда или я вышибу ему мозги!

Она приближается довольно бодро. Одновременно командир Берю и его экипаж вваливаются на террасу, изничтожив двадцать восемь карликовых розовых кустов.

— Порядок, Толстый! — бросаю я. — Надо спешить. Загружай этого типа (указываю на убийцу) и этих двух женщин! Показываю ему на Инес и аббата.

Мастард бросает игривый взгляд на Еву.

— В самом деле, он был бы милой дамочкой, если привести его в порядок, — соглашается он.

Все трое свалены в кучу на заднем сиденье тачки. Стоя на коленях на переднем сиденье, Берю держит их под прицелом стволов, столь любезно предоставленных господами клоунами в качестве средства убеждения.

Я рулю быстро. Соображаю на ходу. Слуги уже должны вопить в квакофон. Разбудить пандору посреди ночи — это требует времени. Лучники не перегородят дорог по простому звоночку. Они начнут с процедуры посещения места убийства. Жареным запахнет не раньше чем через час. Значит, у меня есть время.

Действовать четко, но не закусывать удила. Как говорит Поль Клодель в своей оде Помпиду, не надо никогда путать свежую мочу и первое причастие, ибо применяются совсем разные свечки.

Автострада…

Нажимаю. У этой балерины мощность такова, что брюхо липнет к спине, как только тронешь педальку.

Лента шоссе пластается под нами, как в фильме-погоне.

Вот уже и аэропорт. Взлетная полоса иллюминирована. Здание почти безлюдно. Останавливаюсь в тени на площадке для парковки.

— Жди меня здесь, Толстый. Разуй глаза и поливай при малейшей несообразности.

— Может быть, даже до того! — обещает Мастард. — У меня на батате шишка больше, чем Теиде.

Предоставленный сам себе, проникаю в аэропорт. Дружок «бум-бум» в кармане, но руку держу на рукоятке. То, что я делаю, есть ужасное безрассудство, но я ведь ужасно безрассуден!

Как и чувствовалось снаружи, внутри пусто. Никого! Совершенно никого в зале отлета. Ничего более сбивающего с толку, чем это огромное новое освещенное помещение, в котором ни единой живой души.

Карабкаюсь на второй этаж, где осуществляется загрузка.

Нахожу очень старого типа в голубом комбинезоне, занятого подметанием пространства, которое так велико, что у него не хватит жизни, чтобы его пройти.