Меир Шалев - Русский роман

• Название: Русский роман
• Автор: Меир Шалев
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0554-3

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.

«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).

---

Тем не менее Авраам продолжал вызывать постоянную тревогу и озабоченность в сердцах жителей деревни. Заккай Эккерман, первенец кибуца, что располагался по ту сторону вади, уже вырастил на своей грядке огурцы длиной в сорок пять сантиметров каждый, а плоды мушмулы[67], которую он посадил, были размером с яблоко «Гранд Александр»[68]. Авишай, первый сын деревни Кфар, уже выступил на одной из конференций Движения с «потрясающей речью», в которой с абсолютной точностью предсказал будущий раскол в Рабочем батальоне, «хотя ему было всего три с половиною года». Первенец поселения Бейт-Элиягу в возрасте шести лет занялся изучением эпидемии коксидиоза среди цыплят, был включен в исследовательскую группу профессора Адлера, ранее разработавшего вакцину против эпидемии выкидышей у голландских коров Страны в 20-е годы, и получил премию из рук британского Верховного комиссара, а также грамоту на пергаменте от руководства Движения. И только Авраам Миркин опаздывал в развитии, держал всю деревню в напряжении, а проще говоря — разочаровывал всех.

«Мы бы успокоились, если бы речь шла об обыкновенном мальчике, но всем было очевидно, что в твоем дяде было что-то особенное».

Авраам мог одним взглядом успокоить любое разъярившееся животное. В сезон гнуса его порой вызывали в поля, когда мул или его хозяин впадали с безумие от непрерывно звенящего зуда. У него были и другие странности, которые поддерживали надежды деревни, — например, уже с пятилетнего возраста привычка расхаживать по ночам и искать неизвестно что, переворачивая груды жестянок, перетряхивая кипы старых мешков, раздвигая занавески, вглядываясь в спящих телят и пугая пернатых в их птичниках.

Некоторые объясняли это его сиротством. «Он ищет свою мать, бедняжку Фейгу», — говорили они.

«И неудивительно», — сказала Фаня много лет спустя. Лежа в объятиях мужа, окруженная его постоянной любовью, она не могла себе представить, что кто-то может стоять под ее окном и подслушивать.

«И неудивительно, сказала она о моем дяде Аврааме. — Ребенок родился в доме, где не было любви».

11

Песя Циркина — кто же иной, в самом деле? — привезла в деревню заморских благотворителей, и в результате ее грубая матросская ручища тоже коснулась нашей семейной истории.

Дедушка ни разу не произнес о ней дурного слова, но я умел распознавать самую неприметную дрожь в любой бороздке и морщинке на его лице. Она вызывала у него отвращение — как, впрочем, и у самого Циркина-Мандолины.

Мандолина встретил ее на какой-то конференции Движения, где она произносила прочувствованный доклад о светлых перспективах касс трудовой взаимопомощи, и ее могучие груди горячо колыхались в такт пророческим профсоюзным мечтам. Циркин, который никогда до этого не интересовался финансовыми сторонами халуцианства, ощутил бешеное желание. Отсюда до уловления красотки в его звонкие струнные сети оставалось уже всего ничего. Когда Песя забеременела, они поженились, но она сразу же поняла, что деревенская жизнь не дает того возбуждения и тех радостей, к которым она так привыкла в коридорах Движения, — ни высокого ощущения призванности, ни удовольствий служебных командировок, ни сверкающего блеска речей и туфель партийных вождей, докладчиков и казначеев.

Поначалу ей даже нравилось выходить во двор, звать: «Ципоньки, цип», печь собственный хлеб, выращивать кольраби, помидоры «Чудо рынка» и египетский лук для семейных нужд. Но вскоре она обнаружила, что по горло утопает в рыхлой, тяжелой земле и едком птичьем помете. Когда Мешуламу было два года, она съездила в Тель-Авив и через несколько дней после возвращения оттуда приняла предложение «товарищей из Центра» и вернулась к прежней работе.

Песя Циркина быстро поднялась по служебной лестнице, стала распоряжаться финансами и должностями, и через несколько месяцев Циркин понял, что то чувство неловкости, которое охватывало его всякий раз, когда жена приезжала с визитом, не что иное, как заурядная ненависть. Из очередной командировки в Лондон она вернулась, окутанная непривычным запахом духов, от которого вся живность в соседских дворах стала чихать и пошатываться. Она вошла в дом, поцеловала маленького Мешулама, который сидел на полу и играл с цыплятами, и с незнакомым выражением лица схватила мужа за руку и потащила в спальню. Циркин, самые тончайшие струны убеждений которого были оскорблены этими запахами и замашками, высвободился из страстных объятий жены, бросился к ее чемодану и обнаружил там еще один флакон тех же духов, туфли на тонких каблуках и черное платье. Немедленно произведенный им телесный обыск выявил также наличие на жене кружевной комбинации.

— Ты купила этот дрек[69] на деньги Движения! — сказал он, весь дрожа от негодования.

— С чего ты взял?! — расхохоталась Песя и широко раскинула руки для нового объятья. — Просто мы с Эттингером в перерыве между заседаниями зашли в казино.

Вид ее выбритых подмышек наполнил Циркина страхом и отвращением. Он швырнул черное платье и туфли в ту бочку, где обычно сжигал павших кур и трупы отравленных мышей, и облил их духами, чтобы лучше горело. В ту же субботу он перенес свою постель под сень большой шелковицы у себя во дворе и больше никогда не спал с женой, которая покрыла позором Движение, семью и деревню. Вся деревня знала, что Мандолина переселяется во двор всякий раз, когда его жена прибывает в конце недели с очередным визитом, потому что он завел привычку наигрывать там допоздна на своей мандолине, а его праздничная субботняя одежда была теперь заляпана черными и фиолетовыми пятнами спелой шелковицы, которая падала на него по ночам. Время от времени оттуда доносился также дикий испуганный вопль, потому что спавший во дворе Мандолина стал одной из первых жертв неслышных прогулок Эфраима, который беззвучно подкрадывался по ночам к его постели и совал ему в ноздри соломинку.

Сорок лет спустя Песя была удостоена «Премии Рабочего движения». Упрямое отшельничество мужа стало причиной того, что «вся жизнь товарища Циркиной была посвящена общественным делам и народу», как говорилось в грамоте, которая висит сегодня на стене «Музея первопроходцев». По той же причине Мешулам остался их единственным ребенком.

Группа, которую она привезла в этот раз, состояла из филантропов, которые пожертвовали деньги на покупку у арабов земли для мошава и сейчас хотели своими глазами увидеть цветущую пустыню. Три лимузина «форд», в которых они приехали, были первыми американскими машинами в нашей деревне.

Долгие часы эти богачи из-за океана расхаживали по деревенским дворам, улыбались и без конца фотографировали. «Их одежда издавала отвратительный запах самодовольного благополучия, их гладкая кожа скрывала мрачные тайны капитала, но что мы могли поделать? Они давали нам деньги».

Одного из них сопровождала молодая обворожительная женщина. «Такой красавицы в деревне еще не видели. Белизна чистейшего сапфира. Высокая и прелестная, а когда смеялась, ее серые глаза сужались до размеров маслины, и в уголках рта крылась живая смешливость».

Гостям показали новый холодильник на нашей молочной ферме, мошавника Авигдора Якоби, который в одиночку запряг племенного быка в телегу, чтобы привезти им свежие овощи со своего участка, мошавника Якова Миркина, который при них привил к дичкам привезенные ими виноградные лозы, и мошавника Рылова, который продемонстрировал правила дыхания при стрельбе по цели из трех положений — лежа, с колена и стоя.

И тогда Песя встала и потребовала, чтобы гостям показали также первого сына мошава.

Дедушка воспротивился. «Мальчик — это не экспонат», — сказал он.

Песя с улыбкой подошла к нему, покачивая могучими грудями, чтобы удвоить убедительность своих слов.

«Здесь тебе не лондонское казино, — сказал дедушка, который отлично знал, чем объясняются шелковичные пятна на субботних рубашках Мандолины. — Отстань от ребенка».

Но в эту минуту Авраам вернулся с полей, вися, «как мешок муки», на спине старого Зайцера. Дедушка собрался было тут же увести его домой, но взгляд первенца, который внимательно разглядывал гостей, пригвоздил его к месту.

Американские благодетели пришли в восторге при виде этого серьезного сиротки, кожа которого сияла так, что они сразу ощутили всю важность поддерживаемого ими сионистского дела. Он улыбнулся им, а затем, безо всякой просьбы с их стороны, стал на колени, выкопал в земле маленькую лунку, положил туда кукурузное зерно и присыпал. «Это простое действие, символически выразившее весь смысл нашей жизни, очень всех взволновало». Двое благотворителей тут же предложили забрать мальчика в Америку, чтобы воспитать его в самой лучшей школе и вернуть в Страну Израиля взрослым, образованным и во всех отношениях совершенным. Но тут в дело вмешался Пинес, деликатно разъяснивший гостям, что первый сын черпает свою жизненную силу только из постоянного контакта с почвой Страны, «и, если его оторвут от нее, вся его сила исчезнет, и он станет самым обыкновенным человеком». Тогда гости попросили, чтобы мальчик сказал им несколько слов о возвращении народа на родную землю, его связи с ней и обо всем, что из этого вытекает.