Эдуард Шим - Рассказы прошлого лета

• Название: Рассказы прошлого лета
• Автор: Эдуард Шим
• Издательство: Издательство "Детская литература"
• Жанр: Детская проза
• Год: 1968

«Солнце уже незаметно сваливается к закату, небо холодеет, прояснивается, и с удивительной резкостью видны в нем неподвижные, блистающие ледяной пылью облака. За озером, за лесом проходит электричка, отчетливо достигает до нас тупой, чугунный перестук ее колес, внезапный гудок, низкий, даже как будто шероховатый; и эти звуки плывут над озером, слабеют, но все не исчезают… А я думаю, отчего мне жалко, что кончается этот июньский день? Было же много, много прекрасных дней, полжизни прожито, перевидано всякое, и уж пора бы привыкнуть, успокоиться, — а мне жаль. Так жаль, словно этот день особенный, словно что-то важное случилось, словно не было прежде таких дней, и уже не будет никогда».

О любви к родной земле, о чувстве прекрасного, о людях, которые приносят всем радость, рассказывается в новых произведениях Э. Шима. В книгу входят также уже известные рассказы «Пикет 200», «Кокурки», «Полдома» и т. д.

---

И эта мысль о собаке вдруг вернула ее к обычным, повседневным заботам. В саду пора уже сгребать и жечь листья; хорошо бы несколько яблонек посадить… И свою половину крыши обязательно следует покрасить, иначе проржавеет вконец и начнет протекать…

И такие деловые, будничные размышления успокоили Карповну. Они как бы означали, что ничего особенного не случилось, жизнь не вышла из своей колеи, а течет по-прежнему. И когда Карповна снова подумала о постояльцах, то у нее уже не осталось никаких чувств, кроме злости, точно такой же, какую она испытывала к соседям. Если даже и вправду не отдавать эти деньги, оставить у себя, то никакого греха нет. Глупых людей надо учить, чтобы знали, почем фунт лиха…

Неожиданно для себя она крепко уснула.

Проснулась же оттого, что жильцы негромко разговаривали у себя в комнате. Сквозь щели в дверях пробивались полоски света, иногда они гасли поочередно, — это Володя шагал от стены к стене.

— Теперь я вспоминаю, — говорила жена. — Помнишь, вытряхивала сумку на берегу… Они там и остались. Полотенце посеяли, куртку прожгли, деньги потеряли. Растяпы несчастные…

— Конечно, жалко, — сказал Володя. — Копили, копили… В городе сейчас погано, так не хочется уезжать. Ну, да чего теперь. Ты не хныкай, хвостик, все равно поздно.

— Я не хнычу… Я так просто.

— И просто не надо. Завтра схожу на станцию, поменяю билеты.

Свет в комнате потух, босые ноги прошлепали из угла, в котором выключатель. Карповна невольно подумала, что в темноте Володя непременно наступит на известку и так влезет в постель с грязными ногами…

Жильцы пошептались немного, потом затихли. А Карповна лежала с открытыми глазами.

Она не понимала, как могла заснуть столь беззаботно, что прозевала приход жильцов и даже не спросила, закрыты ли двери на улицу. Это снова что-то необычное, не похожее на нее.

И так же, как несколько часов назад от пустяковой мысли она успокоилась, так теперь новая пустячная мысль заставила ее тревожиться. Нет, все происходит не так, как должно… В жизни что-то случилось. И даже этот ночной разговор жильцов — не тот, которого она ждала.

Неизвестно почему, она уже знала, что не сможет спокойно прийти к жильцам и отдать деньги. Шутка не удалась, урока не вышло.

Утром она следила за Володей, пытаясь понять, что он чувствует, как переживает несчастье. Но Володя с удовольствием бегал по саду, опять растягивал свою пружину, и лицо у него становилось детским и розовым.

Днем жена стала укладывать вещи.

— Уезжаете? — безразличным голосом спросила Карповна. — Конечно, может, это и не мое дело… Но погода хорошая, тепло… Еще бы погостили?

— Надо ехать, — коротко прозвучало в ответ. В голосе девчонки не было ни злости, ни горечи. И даже не пожаловалась…

Примчался с вокзала Володя, бросил на стол билеты.

— В семь тридцать… А пока — махнем искупаться? В последний раз!

И они опять разворошили свои рюкзаки, отыскивая простыню и купальные шапочки, — и ушли на пляж.

Вещи оставили раскиданными, комнату не заперли. У них и мысли не возникло, что кто-то сможет прийти, взять… Карповна принесла деньги и засунула в кармашек рюкзака. Карман был без застежки, но Карповна не обратила на это внимания.

Купались жильцы долго; наверное, напоследок решили досыта наплескаться. Минуло пять часов, шесть — все не появлялись.

От дома до вокзала далеко, надо спуститься с горы и пройти через весь город. Не меньше часа понадобится. Карповна смотрела на ходики, потом выглядывала во двор. Что за люди… Теперь и на поезд опоздают, и билеты пропадут…

Начался дождь. Белые струи с шумом резали воздух, за их стеной скрылись горы, крыши домов, красные огоньки на радиомачте. А у мальчишки с девчонкой нет ни зонтика, ни плащей… Карповна и сердилась и жалела, какое-то смутное чувство было у нее на душе.

Наконец вынырнули у крыльца — согнутые, обнявшиеся, на головы наброшен пиджак, блестящий и черный от воды.

— Помочь собраться? — спросила Карповна.

— Нет, мы сами…

Наспех побросали в рюкзаки пожитки, не проверили даже — все ли на месте. И ушли ровно в половине седьмого. До отхода поезда оставался час, и Карповна так и не знала — опоздают или успеют в последнюю минуту? Ах, глупые, глупые… Она хотела сразу же убрать матрасы, поднялась наверх, но отчего-то присела на койку и долго сидела, слушая затихающий дождь.

Она представила себе: вот мальчишка с девчонкой идут к вокзалу, мокрые, уставшие, но по-прежнему беспечные, и поглядывают друг на дружку так, словно знают что-то важное и особенное…

Ничего они не знают. Ничего они не испытали в жизни; наверно, никакая беда еще не коснулась их. Они не дрожат над коркою хлеба, смотрят без подозрительности и не вздрагивают по ночам от скрипа дверей. Что ж, может, это и хорошо… И может, не надо сердиться на них?

Опять забренчала цикада за окном — «тюрли… тюрли…», будто милиционер продувал засорившийся свисток.

Дождь унялся, и в тишине стали явственны скрипы и шорохи старого дома.

Треснуло бревно над головой, дрожащий звон прокатился по чердаку и замер. Словно под чьей-то ногой, застонала половица. Тонкий пласт известки, белевшей в темноте, упал на кровать рядом с Карповной, и она не стряхнула его.

Конурки

Бабушка Поля, возьми за кокурками!

Бабушка Поля вешает на локоть корзину, кладет в нее крупно посоленный хлеб, бутылку с водой, кузовок-набирушку, ножик с отломанным кончиком. И пока все это делает, отвечает мне, как маленькому ребенку, растягивая слова:

— Да куда же тебя брать, милый! Я на Филино болото иду, далё-ёко… Пятки намозолишь, коленки заскрипят, покуда доберешься-то!

— И пускай скрипят! Возьми…

— Я тебя угощу кокурками, как ворочусь. Пошто тебе идти?

— Сам хочу! Возьми…

— Прилипчивой мухе, знаешь, чего бывает?

— Возьми!

Бабушка Поля начинает сердиться. Если еще немножко поканючить, — выпроводит вон. Но я до того хочу отправиться на Филино болото, что решаюсь на последнее средство. «Ну и пускай», — обиженно говорю я бабушке и ухожу.

За изгородью у меня уже припрятана корзина, я украдкой вытаскиваю ее и огородами бегу к речке. Надо опередить бабушку Полю, проскочить раньше нее мост и домчаться до лесной опушки. А там — будь что будет…

Прижимая к боку корзинку, я что есть духу несусь по дороге. На опушке кусты малинника. В них можно схорониться и подождать бабушку Полю.

Я верю, что она меня не прогонит. Хоть бабушка Поля мне и не родная, она все-таки очень добрая.

Я узнал ее весной.

В начале войны мы уехали из города в глухую северную деревню. Вскоре у меня заболела мать. Жили мы у чужих, помогать нам было некому. А уже пришло время копать огород, налаживать хозяйство…

Однажды, когда вечером я сидел на меже и разглядывал мокрые мозоли на руках, прибежала незнакомая женщина. Прямая, тонкая, на высоких ногах, и я сначала подумал, что она молодая. И только когда пригляделся и заметил морщины на темном лице, седые волосы и сухие, дрожавшие пальцы, понял, что ей много лет. Это и была бабушка Поля.

Она мне показала, как правильно держать заступ, потом принесла тяжелый пест от деревянной ступы, и мы сажали картошку, пробивая в земле ямки этим пестом. Вышло быстро и ловко.

Пока мать лежала в больнице, бабушка Поля кормила меня, чинила одежду и очень не любила, когда я благодарил. А перед возвращением матери сказала:

— Ты говори, что помогали, мол, все… Тут, мол, так заведено — миром помогать.

И я ничего не рассказал про бабушку Полю.

Вскоре мать поступила служить в райисполком, стала уезжать в район. Я опять оставался один, и опять незаметно прибегала ко мне бабушка Поля…

Из кустов, где я сижу, видна дорога. Откинув назад легкую голову, бабушка Поля идет быстро, и слышно, как поскрипывает ее корзина. Ближе… ближе… Сейчас, я выскочу и… Но бабушка Поля вдруг останавливается, поворачивает голову и говорит:

— Не иначе, как в малинник забрался. Ну-кась, объявись, нечистой дух!

Вот тебе на! Как она узнала?! Смущенный, лезу я из малинника. Бабушка Поля стоит прямая, сердитая, рот сжат. Но большие серые глаза ее блестят на скуластом лице и прижмуриваются от смеха. Потом она прыскает, Как девчонка, машет рукой и отступается:

— Что с тобой поделаешь… Шагай следом, да гляди не хнычь!

Так я и знал, что согласится!

Мы идем по заросшей, давно неезженной дороге. Чем дальше, тем лес темнее и глуше. Кусты можжевельника голубыми шалашками встают у обочин, путь перегораживают поваленные стволы елей. Пахнет скипидаром. Сыро и душно. До Филина болота километров двенадцать. Впереди еще добрая половина пути, а я уже устал. Так и тянет присесть, да боюсь, как бы не стала браниться бабушка Поля.

Она, видно, сама догадывается. Выбирает на поляне сухое место, ставит наземь корзину. Мы отдыхаем, прихлебывая из бутылок воду, теплую и кисловатую, с пузырьками воздуха. Она кажется очень вкусной.