Артур Янов - Первичный крик

• Название: Первичный крик
• Автор: Артур Янов
• Жанр: Программы

---

Казалось, что я один был тем, кто постоянно влипал в ка- кие‑то неприятности или причинял всем беспокойство. И когда мама и папа напускались на меня за это, Билл всегда был на их стороне. Я чувствовал, что не могу обращаться к нему, когда у меня случались неприятности. Это и злило меня и глубоко обижало одновременно. Из‑за этого я чувствовал себя все более и более одиноким. Поэтому, когда неприятности случались у Билла — правда, такое происходило нечасто — я чувствовал себя лучше — менее одиноким. Билл был из тех парней, которые совершают дерзкие поступки, чтобы привлечь внимание и снискать восхищение сверстников. Я помню, как он проехал на велосипеде по балке железнодорожного, высотой в сто футов, моста через реку в южной части города. Одно неверное движение, и он бы неминуемо погиб. Я видел только, как он начал свой путь. Дальше смотреть я не мог. Я посчитал его сумасшедшим за этот поступок и прямо сказал ему об этом. Но на него это никак не подействовало. Правда один раз он сделал такое, что я сразу почувствовал себя лучше. Однажды он явился на танцы с приятелями, и они начали подзуживать его, говоря, что

он не сможет выпить ящик пива. Только это Биллу и было нужно. Он принялся вливать в себя пиво и действительно вылакал двадцать четыре бутылки «Вейдемана». Когда приятели притащили его домой, он был в стельку пьян. В довершение всего, пока он, шатаясь, поднимался по лестнице, его дружки сидели в машине и горланили на мотив «Доброй ночи, дамы» «Доброй ночи, хохотунчик! Доброй ночи хохотунчик! Пора сказать: прощай!» Мамай папа были потрясены. Что подумают соседи! Ну, я, правда, сильно испугался. Потому что они очень сильно на него рассердились. Но в глубине души я был рад тому, что Билл был свергнут со своего пьедестала праведника.

Я надеялся, что его падение с пьедестала сблизит нас, но этого не произошло. «Ты был очень одиноким ребенком, — констатировал Арт. «Да, это так, — ответил я. Действительно, у меня не было никого, к кому я мог бы обратиться или с кем я мог быть откровенным в родительском доме. Мне было так плохо, что я был готов уехать, куда глаза глядят, лишь бы уйти из дома. Когда я был мальчишкой, то часто уходил играть в лес. Я искал других мальчишек, чтобы поиграть с ними — с любыми, кто согласился бы пойти со мной — или иногда мне просто хотелось уйти из дома и побыть одному. Мы ходили в лес и играли в войну. Мы прятались в кустах и ходили в разведку. Думаю, в том лесу мне были известны все ямы и овраги. Мы спускались вдоль реки к водопаду, к маленькому притоку, который низвергался в реку с высоты семьдесят пять футов. Мы плавали в реке и раскачивались на вьющихся растениях. Иногда мы совершали набеги на окрестные фермы, воровали там несколько картофелин и початки кукурузы, в потом обмазывали их грязью и пекли на раскаленных камнях. С собой мы обычно брали пару банок свинины и фасоли. На десерт мы воровали у фермеров сладкие круглые арбузы или рвали в садах какие‑нибудь фрукты. Иногда мы ловили рыбу и охотились на змей или других мелких животных, каких могли отыскать. Собирали мы и ягоды и спаржу, которая росла вдоль железнодорожных путей. Осенью мы ели дикую азимину. Помню, как я однажды взял одного парня в лес, чтобы показать ему азимину, о которой он никогда прежде не слышал. Мы объелись, и его вырвало. Тогда мне это показалось забавным. Когда я стал подростком, то ув

лекся играми в мяч. Я мог играть в мяч целый день — в футбол, бейсбол, баскетбол — в зависимости от сезона. Я очень хорошо играл во все эти игры, и парни всегда хотели, чтобы я играл с ними в одной команде. Мне это очень нравилось, я никогда до этого не чувствовал себя таким востребованным.

Позже я стал уходить из дома по ночам. Я много шатался по барам и танцплощадкам. Иногда я ходил в город и разговаривал со всеми встречными. Чем старше я становился, тем чаще отлучался из дома. Когда я учился в старших классах, я никогда не читал дома по вечерам. Мне просто необходимо было уходить. И я уходил. Наконец, я уехал из дома и поступил в колледж. С тех пор я стал проводить в родительском доме очень мало времени.

Когда я закончил свой рассказ, Арт заметил, что я был очень пассивен и приспосабливался в своих отношениях к моим родителям. Это показалось мне правдой, и я согласился. Потом он спросил, не чувствовал ли я себя когда‑нибудь женщиной и не было ли у меня гомосексуальных фантазий. В его тоне, когда он задавал эти вопросы, чувствовался какой‑то коварный намек. Я ответил «нет» на оба вопроса, но вся эта сцена меня обеспокоила и разозлила.

Арт не стал больше задавать мне таких вопросов. Вместо этого он снова начал расспрашивать меня о программе. Я начал нервничать и мне захотелось помочиться. Я спросил у Арта, где туалет, но он не хотел, чтобы я туда пошел. «Ты выпустишь с мочой все свои чувства, — сказал он. Я некоторое время терпел[25]. Потом я не мог больше терпеть. Он сказал, что мы остановимся, как только я помочусь. Я пришел в ярость, так как почувствовал, что он пытается мною манипулировать. Я отошел в туалет. Когда я вернулся, дверь была заперта. Я постучался, но он не открыл. Это действительно взбесило меня, и я принялся так колотить в дверь, что задрожали стены. «Зачем ты это делаешь?» — спросил я, когда он, наконец, открыл. «Я не хотел, чтобы сюда вошел еще кто‑нибудь», — ответил он, не меняясь в лице. Этот ответ мгновенно погасил всю мою ярость.

Я сказал только: «Чушь!» Я вернулся на кушетку и мы занимались еще с полчаса.

Вернувшись домой, я начал вспоминать, не было ли у меня, действительно, гомосексуальных фантазий. Иметь другого мужчину — такое меня никогда не привлекало. Потом я начал злиться на Арта. До того, как мы должны были начать первый сеанс, он позвонил мне и сказал, что встречу придется отложить, потому что у него «ларингит». Мне очень не нравилась его хитрая манера и намеки на гомосексуальную тему. Кроме того, меня вывела из себя игра с дверями, которую он зачем‑то затеял. Все это раздражало меня весь вечер, и я, наконец, решил, что завтра утром я разберусь со всеми этими играми.

Вторник

Я явился на прием в девять пятнадцать. Дверь была заперта. Мне хотелось побыть одному, я пошел в туалет и пробыл там до десяти часов. Когда я вернулся к кабинету, дверь была открыта. Я вошел, и Арт спросил меня, почему я опоздал. Я посмотрел на часы. Было три минуты одиннадцатого. Я сказал, что пришел раньше, но дверь была заперта. Он велел мне лечь на кушетку. Я сказал ему, что не хочу ложиться, что хочу посмотреть ему в глаза и поговорить, как мужчина с мужчиной. Он хрустнул пальцами и снова велел мне лечь, потому что мы теряем драгоценное время. Звук этого хруста только укрепил мою решимость поговорить. Я онемел, от ярости у меня кружилась голова. Вместо того, чтобы выполнить его распоряжение, я шагнул к креслу и сел, посмотрел ему в глаза и заявил, что есть несколько вещей, которые я хочу ему сказать. Я начал говорить о его играх. Я сказал, что мне надоело, что мною манипулируют, и что я хочу высказать, что я на самом деле чувствую. Он ответил, что это я играю в игры. Он снова приказал мне лечь, и я подчинился, хотя и со смешанными чувствами.

Мы начали с обсуждения моего гнева. Я сказал ему, что за этой злостью по отношению к нему скрывается мой гнев на самого себя. Я злюсь на себя, потому что я — неудачник. Он спросил меня, что я конкретно чувствую. «Я чувствую стеснение в

груди и жжение в животе». Он велел мне попросить папу помочь мне избавиться от этих ощущений. Кроме того, он велел мне глубоко дышать широко открытым ртом. Я сказал ему, что папа мне не поможет. Он спросил, как я это чувствую. «Это все равно как тебя оставили одного, покинули, бросили», — ответил я. Он заставил меня ощутить печаль. На этот раз я действительно глубоко задышал, воздух буквально рвался из меня. Я начал корчиться от боли. Казалось, мой желудок вот–вот вспыхнет огнем, а грудная клетка будет раздавлена. Он попросил меня продолжать, попытаться избавиться от этого и все время просить папу о помощи. Я начал колотить кулаками по кушетке и орать, чтобы папа помог мне выбраться из всего этого, и орал, пока окончательно не выдохся.

Потом, когдая отдыхал и приходил в себя, Арт спросил что это было — то, от чего я избавился. Какое‑то время я был настолько ошеломлен и подавлен пережитым, что не мог внятно этого объяснить. В конце концов, я, правда, осознал все свое чувство вины, страх быть самим собой, и ощутил сильную подавленность оттого, что не способен быть самим собой. Внезапно до меня дошло, что означают обращенные к папе просьбы о помощи. Сначала я был очень озадачен такой тактикой, но теперь мне не терпелось выплюнуть эту просьбу. Я сказал Арту, что теперь мне не кажутся бессмысленными обращения к папе. Теперь я понимаю, что говорю с папой, который находится внутри меня — папой, которого я так хочу. «Дело в том, чтобы этот принял меня таким, каков я есть, чтобы он помог мне отделаться от чувства одиночества, чувства того, что меня покинули и оставили одного», — объяснил я.