Ежи Сосновский - Апокриф Аглаи

• Название: Апокриф Аглаи
• Автор: Ежи Сосновский
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 2004
• ISBN: 5-352-00739-1

«Апокриф Аглаи» – роман от одного из самых ярких авторов современной Польши, лауреата престижных литературных премий Ежи Сосновского – трагическая история «о безумной любви и странности мира» на фоне противостояния спецслужб Востока и Запада.

Героя этого романа, как и героя «Волхва» Джона Фаулза, притягивают заводные музыкальные куклы; пианист-виртуоз, он не в силах противостоять роковому любовному влечению. Здесь, как и во всех книгах Сосновского, скрупулезно реалистическая фактура сочетается с некой фантастичностью и метафизичностью, а матрешечная структура повествования напоминает о краеугольном камне европейского магического реализма – «Рукописи, найденной в Сарагосе» Яна Потоцкого.

---

Он хотел попросить, чтобы она поцеловала его, но в это момент ему в глаз попала отскочившая от тарелки капля; видимо, в ней была какая-то соринка, потому что, начав тереть глаз, он почувствовал боль и у него полились слезы.

– Помоги мне, – попросил он, но она не стронулась с места. – Ну помоги же! – рявкнул он.

– Я не сумею, – услышал он в ответ, – боюсь. Ты попробуй промыть. – Он побежал в ванную, она принесла ему суповую ложку и предложила: – Попробуй в ней.

– Мне что, глаз, что ли, вынуть? – со злостью бросил он, отодвинул ее, завернул веко и стал горстью плескать воду; через какое-то время стало легче. Он с претензией глянул на нее. – Знаешь, самаритянка из тебя совсем никудышная.

Вид у нее был сокрушенный.

– Прости. – Она прижалась к нему. – Я не доверяю своим пальцам. Не сердись.

Он принялся внимательно рассматривать ее ладони, и уже через минуту это превратилось в игру; она, смеясь, сжимала кулаки, он языком разжимал их, лизал жемчужные ногти и вновь желал ее, она не противилась. «Да, самаритянка, может, из нее и никудышная, – мелькнуло у него в голове, когда он взглянул в зеркало, – зато Суламифь потрясающая».

На другой день была суббота, и он предложил ей отправиться на прогулку; предварительно на плане Варшавы он высмотрел, что в глубине Воли в нескольких остановках от них находится парк, которого он не знал. Она не стала спрашивать, почему он решил идти не в Лазенки или в Старый город; возможно, понимала, что ему не хочется показываться там, где он может встретить давних знакомых. На углу Вольской и Элекцийной раскинулся обширный зеленый массив, они медленно шли по нему, осматривая остатки бассейнов или каскадов, которые, вероятнее всего, были построены при Гереке в характерном стиле семидесятых годов (бетонные отвесные стенки, голубой кафель) и, наверно, никогда не наполнялись водой. В них вовсю разрастались сорняки, разрушая глазурь, выщербливая бетон, укрывая все зеленым покровом. Внезапно дунул ветер, Адам резко обернулся, застегивая куртку; ее полы от порыва разлетелись в разные стороны, и неожиданно в нескольких десятках шагов увидел того самого типа, которого – как ему казалось – он уже несколько раз ловил на том, что тот ходит по пятам за Лилей. Ему стало не по себе.

– Лиля, – прижался он к ней, – мне бы не хотелось, чтобы ты сочла меня психом, но… ты не знаешь мужчину, который идет за нами? Обернись, только осторожно.

– Какого? – спросила она.

Адам тоже оглянулся и некоторое время искал его взглядом. Наконец нашел: этот тип свернул в перпендикулярную аллею и направлялся в сторону Элекцийной.

– Вон того.

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

Он не знал, что сказать. Ему не хотелось пугать ее. Но, с другой стороны, если он не ошибался, ей следует быть осторожной, что бы за этим ни крылось. А этот хмырь шел сейчас по улице параллельно им.

– Я понимаю, что прозвучит это нелепо, но мне кажется, что я уже неоднократно видел его. Как будто он интересуется тобой. Знаешь, такой неизвестный поклонник.

– Ты меня пугаешь.

– Извини, быть может, мне кажется, – хотя он был абсолютно уверен. – Вот что мы сделаем: когда завтра ты пойдешь на работу, я тоже пойду с тобой. Если мы его встретим, я возьму его за шиворот и набью морду.

– Только не ввязывайся в скандалы и вообще успокойся.

– Что значит успокойся? Мою женщину не будет преследовать какой-то извращенец, – его внезапно затрясло от злости. «Но ведь раньше их было двое», – подумал он. Ветер задул сильней, и они повернули и пошли к трамваю.

11

К началу осени с покраской было покончено, и перед Адамом встала проблема: что дальше. Как любовница Лиля была чудесна, однако он чувствовал, что без какого-нибудь занятия он начинает рядом с ней задыхаться и вообще не в состоянии больше так жить. «Мужчина одомашненный», – со злостью называл он себя в мыслях и все чаще подумывал, что пора спрятать амбиции в карман и устроиться где-нибудь тапером. Неизвестно почему, такая версия последующих событий наиболее ясно представлялась ему, и он с недели на неделю откладывал реализацию этого своего плана. Тем паче что сейчас нечто совершенно другое занимало его мысли и сдерживало принятие решения: Адам набрался уверенности, что за ними следят и вообще вокруг происходит что-то странное. Стали повторяться телефонные звонки, тот же самый тип иногда задавал ему вопросы касательно рояля, а иногда произносил только: «Пан Клещевский, одумайтесь», а один раз так даже: «А может, ваша мать больна?» После этого Адам преодолел себя и позвонил родителям; трубку взял отец и холодно объявил, что не желает с ним разговаривать. На вопрос о матери ответил вопросом:

– Неужто тебе это стало небезразлично?

– В конце концов, я ваш сын, – чуть сдавленным голосом произнес Адам.

– У нас больше нет сына, – услышал он в ответ, и в трубке раздались гудки.

Как ни парадоксально, этот разговор вернул ему спокойствие; он вспомнил, что на улице Тувима живет еще и отец, короче, они там вдвоем и как-то справляются. Ну а кроме того, взыграло уязвленное самолюбие: раз нет у них сына, пусть так и будет. После этого Адам перестал поднимать трубку, а потом вообще выключил телефон. И когда он делал это, только одна неприятная мысль возникла у него: «Изоляция прогрессирует. Падаю все ниже».

Но то была изоляция не тюремная, а, скорее, осажденной крепости, поскольку, выглядывая в окно, теперь уже оба они замечали каких-то подозрительных индивидуумов, которые крутились возле дома и следовали за ними, куда бы они ни шли. Адам предлагал заявить в милицию, однако Лиля решительно воспротивилась, заявив:

– Тем гадам в мундирах я доверяю еще меньше, чем вот этим.

Вскоре газеты сообщили о похищении ксендза Попелюшки, о его смерти и о том, что похитители найдены, и Адам подумал, что Лиля, которая, казалось бы, политикой не интересуется, ориентируется в ней гораздо лучше, нежели он, читатель газет. Она пообещала, что вместо милиции она сообщит у себя на службе и попросит о помощи коллег, и, когда через несколько дней Адам показал ей на прогуливающегося около их двери очередного типа, она рассмеялась:

– Этого можешь не бояться, этот наш.

Таким образом стало спокойнее, но как-то еще непонятнее. Их страстный роман теперь развивался в окружении каких-то многочисленных и таинственных личностей.

Как раз тогда Адам решился вернуться к музыке, заказал настройщика и купил проигрыватель, с раздражением думая, что у родителей осталось множество его пластинок, к которым теперь у него не было доступа. Но Лиля поразила его: когда он привез домой проигрыватель, а вместе с ним и двойной альбом с записями Малцужиньского, она сказала:

– А у меня тоже есть одна долгоиграющая пластинка, – и, таинственно улыбаясь, принесла, пряча за спиной, что-то из другой комнаты. Когда зазвучала музыка, Адам вздрогнул: это была «Песня Роксаны» Шимановского в исполнении Каи Данчовской. Видимо, выражение лица у него было еще то, потому что улыбка у Лили тут же погасла:

– Что такое? Что-нибудь не так?

– Нет, нет, все в порядке. – И он укрыл лица в ладонях, пытаясь понять, действительно ли это по-прежнему его трогает. – Просто одна давняя история.

– Какая? Расскажи. – Она села рядом и обняла его за шею.

Адам молчал. Он прекрасно знал это произведение и помнил наизусть, несмотря на то что прошло столько времени. Изумленный стон в высоком регистре, вызванный нежным прикосновением, тихое любовное постанывание – все выше, все громче, потом несколько низких вздохов, как будто волна тепла стекает румянцем от напрягшегося горла куда-то вниз, к диафрагме, и вновь высоко, тонко – рыдание, мечущееся вокруг мелодической линии, как внезапно понимающаяся нагая дама, распаленная ласками, – танец точеных бедер, рука, скользящая по струне, еще выше, еще сильней, вплоть до приносящего облегчение плача, убаюкай себя, утешься: всё, всё, тихо. Но на самом деле это было не так. На самом деле ничего этого не было слышно. Адам потряс головой.

– Несколько лет назад я был на каникулах у моря с одной скрипачкой. Мне было семнадцать, ей чуть больше. Думаю, это была моя первая щенячья любовь.

– Ах ты обманщик, – рассмеялась Лиля. – Значит, я не первая твоя женщина?

– Первая. Получаешь ведь не все, чего хочешь. Наши репетиции я действительно переживал очень эротично, но покорно сидел за пианино. А за ней ухлестывал один парень, наверно, ее ровесник, и я страдал, потому что видел, как они смотрят друг на друга, как садятся рядышком в столовой. Он, пожалуй, относился ко мне с симпатией, но я его ненавидел. Однажды после ужина я увидел, что они пошли гулять, и решил проследить за ними. Они прошли за поселок в лес, и, когда начали целоваться, я расплакался от ревности, унижения и убежал. – Адам почувствовал, что Лиля гладит его по голове. – А перед входом в наш пансионат наткнулся на мать, и она принялась причитать, как она беспокоилась обо мне и что я должен быть всегда при ней, потом вдруг достала расческу и захотела меня причесать. Я почувствовал себя куклой, маленьким ребенком, подумал, что так будет всегда, резко вырвался и убежал. Я помчался обратно в лес, хотел найти того парня, избить его, плакал от злости, собирался с ним драться, хотя, сказать по правде, я его только рассмешил бы, потому что грудная клетка и плечи у него были как у культуриста. Ну а я…