Евгения Баранова - Том второй

• Название: Том второй
• Автор: Евгения Баранова
• Жанр: Поэзия

---

Любил попугаев.

Ругался с женой до визга.

И никогда не ездил в страну Рас-с-сею.

Я ему говорила:

Mein Lieber!

my Darling Отто,

ну бросьте вы к черту свою малокровную Frau!

А он отвечал мне, что нужно любить кого-то,

включал мп3 и прощал под напевы НАУ.

И так было больно смотреть на него, влюбленной.

Вбивая под кожу раствор из породы камфор.

Я век умирала, а после другой знакомый

в любви признавался цитатами Mein Kampf'a.

Ирреландия

Видишь вокзал,

на котором можно в Индию Духа купить билет?

Н.В.Гумилев

Вспомню Ирландию.

Буду гадать на трилистник.

Потчевать Джойса своим интернет-переводом.

В городе А. не рождаются люди и виснет

каждое слово, как ниточка водопровода.

В городе Б будут лица привычно томиться,

В городе В будут чуда ждать или трамвая.

Вспомню Ирландию.

Недопостигнув Улисса.

Может, поэтому лучше его понимая.

Выдумав жизнь, как песок в человеческих лапах,

Бог перепишет сюжет в корневой директорий.

Вспомню Ирландию.

Цвет её, форму и запах.

Не повстречав ни одну из её территорий.

«Я человек с двадцатилетним стажем»

Я человек с двадцатилетним стажем.

Да будет Бог к писателям пристрастен!

Моих ошибок путь многоэтажен,

поэтому особенно прекрасен.

Многоэтажен, но немногословен.

Мой путь – он мой, каким бы ни был он.

Среди чудес мобильных колоколен

и жидкокристаллических икон

спешит.

Хрипит,

прокладывая шпалы.

Ползёт неопалимой целиной.

Мой путь один: других путей немало.

Мой путь один – поэтому он мой.

Был вечер

Был вечер как холодный виноград.

Плыл разговор в расставленные ровно…

Ты не был ни смущен, ни виноват,

но лучше бы ты чувствовал виновным.

Был вечер как примятый апельсин.

Как теплоход, застуканный отливом.

Мне сложно находиться на один…

И привыкать.

И выглядеть красивой.

Мне сложно.

Из незапертых дверей

глядит туман.

И память привирает.

– Не приручай ни женщин, ни зверей.

От этого обычно умирают.

«Из тишины превращаясь в чужую вину»

Из тишины превращаясь в чужую вину.

Из темноты выпрямляясь в подобие Бога.

Чаще и чаще мне кажется, что не пойму,

в нынешний раз куда выведет эта дорога.

Резала пальцы и прятала кровь в рукаве.

Мятым стеклом по рецепту талантливой группы.

Поиск себя только Rambler'у будет внове.

Мне же учиться искать по-хорошему глупо.

В данном контексте "хорошее" – жертва всего: жатву души Комбайнер совершает по кругу.

Каждый в другом убивает себя самого:

два близнеца, ненавидящих сходство друг друга.

«Как вы осиротели: люди, книги»

Как вы осиротели: люди, книги,

меня по недосмотру не добив.

Кармен гадала глупому Цуниге,

а Гончаров дописывал "Обрыв".

Белел туман, застенчивый, как парус.

Волхвы бутыль делили на троих.

Своей судьбы ни капли не осталось.

Осталось жить приметами других.

Живут часы. И степь. И лист больничный.

На шеях нив живой дрожит ледок.

Душа ушла не пойманной с поличным,

но был побег ей, видимо, не впрок.

На жизнь поэтов

Нет у поэта ни пола, ни пола.

Первый – животный.

Второй – не помыли.

В вечность сползают стихи-приговоры,

не замечая, что этим убили.

Гибнут друзья, превращаясь в знакомых

или в живущих в Сети астронавтов.

Гибнет любовь под воздействием сонных,

старых и плохо вменяемых фактов.

Жизнь погибает!

Всеместно!

Всечасно!

Жизнь подменили движением ловким.

Нет у поэта ни горя, ни счастья.

Есть только томик в посмертной трактовке.

«Мне нравится, что ты темноволос»

Д.Д.

Мне нравится, что ты темноволос.

Теряешь всех, включая дни недели.

Мне нравится, что кукольный Христос

распят в твоем – почти красивом – теле.

Распят – вдвоем.

В театре простыней.

Кому ты врешь, что мир твой совершенен?

Мне нравится свою ладонь к твоей

прижать-примять, как голову к коленям.

Мне нравится твоя хмельная дрожь.

И ревность. И пропахшая футболка.

Я знаю – никуда ты не уйдешь.

А если и уйдешь – то не надолго.

Плюс-минус (человек)

Внутри твоих снов, твоих мыслей, желаний и дел

рождается боль и живет, как простой подорожник.

И ты понимаешь, что снова нащупал предел,

пройдя сквозь который вернуться уже невозможно.

А бабочка-совесть продолжит кружить и болтать.

И белыми крыльями не защищая от света,

твой раненый ангел оставит тебя подыхать,

и ты ему будешь почти благодарен за это.

И тонкие дни, прорастая стена за стеной,

Легонько задушат в своей паутинной пустыне.

И ты понимаешь, что вечность не станет иной

Плюс-минус гореть

все равно что

плюс-минус остынуть.

музЫчность

На самом деле муза длинношеяя,

Как Белла Ахмадуллина.

Извне

слова приходят в виде приглашения,

как пропуск к нескончаемой весне.

Давно бытует музы двуязычие:

слова-музей – и музыка из слов.

И жжет, и ржет,

довольна неприличием,

как маечка с нашивками fuck off.

Есть что-то в ней от древней бухгалтерии:

проступки и прозрения в кредит.

С процентами оправдывать доверие

приходит бронзы звон или гранит.

И тем вдвойне поэты виноватее,

когда подделки замуж выдают.

Пусть пишут хрестоматии предатели.

К ним музы все равно не подойдут.

«Сложно быть упрямым самолетом»

Сложно быть упрямым самолетом,

неуклонно в гору стервенея.

Уходить в себя как на работу.

Закрывать перед собою двери.

Сложно быть блестящим и холодным.

Сложно для души достать запчасти,

Самого себя считая годным

для чего угодно, кроме счастья.

Сложно по ночам в свою кабину

приводить молчание и осень.

Молча гнуть летательную спину,

самолетность подвигов забросив.

А потом, проснувшись перед казнью,

улыбаться – призрачно и мнимо.

Жизнь для самолета – это праздник,

постоянно проходящий мимо.

Встречи по субботам

Четырнадцать граммов простых поцелуев.

И руко-творений.

И руко-скольжений.

Четырнадцать граммов – две маленьких пули.

Короткие игры прицела с мишенью.

Короткие правды – до ручки подъезда.

Короткие лжи – по нечетным неделям.

Держи меня чаще – мне это полезно.

Держи меня – еле

(Держи меня) – еле…

Твой дом-одиночка построен без лифта.

На взлетных полосках и звездных пружинках.

Как жаль!

Ты не путаешь дедушку Свифта…

Как жаль…

Ты не ловишь ладошкой снежинки.

Как жаль, ты не ездил к Лягушке-Царевне.

Не шел на дракона.

Не вел караваны.

Люблю тебя просто, как дети печенье,

Люблю тебя – остро, люблю тебя – странно.

Люблю тебя!

…лютебя…

…лютебя…

ливнем

накрою глаза твои

волосы

кожу.

Попытка "останься" – попытка "погибнем".

Люблю тебя больше, чем это возможно.

Реминисценции. Февраль.

В такие дни – выпрыгивать из окон

и небо лить в фаянсовые блюдца.

И быть дождем – и от дождя промокнуть.

и камнем быть – и камнем же вернуться.

В такие дни – ворочаться в постели.

не спать, не спать, не веря валерьяне.

Достать чернил и плакать в "Англетере", писать письмо Есениной Татьяне.

В такие дни – болтать как рыба, править

стекло души холодными руками.

И чувствовать, как память убивает,

как время умирает вместе с нами.

Кофе. Чай.

Я хожу босиком по кухне

Я пытаюсь поставить чайник.

Понимаю, что ты мне дорог.

Драгоценней дорог любых.

Я хожу босиком по кухне.

Чай налит.

Разговор случаен.

Понимаю, что вёсен сорок

прожила я за нас двоих

Я хожу босиком по кухне.

Я хожу босиком по кухне.

Я хожу босиком по кухне.

Бьется сердце в районе ног.

Я люблю тебя больше песен.

Я люблю тебя больше писем.

Я держу, как горячий бисер

на ладони твой каждый вдох.

Я хо-

жу.

Мне

до

жу-

ти

жарко.

Я дрожу, но уже реша…

– Кофе? Чаю?

– Души не жалко!

разреши мне тобой дышать.

Под колпаком