Юрий Пульвер - Галерные рабы

• Название: Галерные рабы
• Автор: Юрий Пульвер
• Издательство: МПКП "ЛИСС", Ленинский молодёжный центр
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1991
• ISBN: 978-5-9533-3796-0

Злой рок надел рабские цепи и свёл на османской галере-каторге четырёх воинов: русского казака Сафонку Иванова; бывшего монаха храма Шаолинь, мастера боевых искусств китайца Хуа То; отуречившегося грека Искандар-бега, ставшего мусульманским полководцем; военного вождя южноафриканского племени зулусов Мбенгу.

Их драматичные жизненные пути, дружба и вражда, борьба за свободу и власть описаны в этом приключенческом, историческом романе, действие которого происходит с 1586 по 1607 год.

Книга издана за счет средств автора и в авторской редакции.

---

Сафонка переводит дух, оглядывается, тяжело дыша. Хуа То выпускает кишки последнему врагу. С кормы спускается белый, как мел, Андроникос и бежит к распростертой фигуре Искандара. Он не принимал участия в сражении, догадывается казак.

Хуа То скачет через барьеры из трупов вдоль левого борта, перерубает канаты, отталкивается от горящей каторги. К счастью, заклинившиеся обломки весел не дают кораблям сойтись вплотную, а ветер пока еще сбивает пламя в сторону.

Китаец перевязывает другу плечо, укладывает на палубу. Отходит, возвращается с фляжкой, дает выпить огненной жидкости, от которой перехватывает дыхание. Давит какие-то точки на шее и висках, так что Сафонка напрягается от боли. Становится легче, голова проясняется.

— Рана не страшная. Потерял мал-мала крови. Пока ты лежать, я ходить по палубам, искать живых.

Сафонка забывается в полудреме. Хуа То оглядывается.

«Горе… Сколько людей погибли неизвестно за что! Неправда, известно за что: за не свое богатство, за право распоряжаться чужими судьбами.

Кровь многих — на моей совести. Надлежит очиститься…»

Хуа То делает низкие поклоны на все четыре стороны света и шепчет:

— Мне искренне жаль, что я убил вас. Тысячу тысяч раз прошу прощения за то, что сократил ваши жизненные пути. Я объявляю всем богам моря, кто видел нашу схватку, что я один виноват в вашей смерти, и я беру на себя все, что сулит мне карма за мои деяния. Пусть ваши души не гневаются на меня. Да найдете вы счастье в своих будущих жизнях, и пусть в грядущих воплощениях мы встретимся снова — друзьями…

Бывший монах отвязывает от мачты капитана испанского судна. Тот легко ранен и оглушен ударом по каске.

Турки пощадили его единственного из экипажа — надеялись на выкуп. Офицер невысок, плечист, плотен, лицо несколько одутловатое, бритое до синевы, бледное из-за пережитого. Большой горбатый нос, тонкие губы, острый подбородок придают ему ястребиное выражение. Одет в кирасу, короткие штаны, высокие кожаные сапоги.

— Дон Рамон Орьехос, — церемонно кланяется капитан и продолжает по-латыни. — Не знаю, сеньор, поймете ли вы меня, но я бесконечно благодарен вам за спасение моей жизни и моего корабля. Отныне моя шпага и рука всегда к вашим услугам. Хотя вряд ли они могут вам пригодиться, учитывая ваше несравненное искусство фехтовальщика!

— Не стоит благодарности, великодушный муж, я лишь выполнял христианский долг, — витиевато отвечает китаец заученной еще в иезуитском колледже фразой, тоже склоняясь в поклоне.

Вдвоем с капитаном они поднимают небольшой парус на четвертой — наклонной — матче, расположенной почти в конце кормы. Хуа То не видел бонавентур, как называют эту мачту, на кораблях хусци в Макао и по пути в Рим, ее стали устанавливать на каравеллах и галеонах совсем недавно. Затем они ставят блинд — передний прямой четырехугольный парус под бушпритом. Только эти паруса целы. С облегчением вздыхают, видя, как горящая каторга медленно отдаляется. Просто чудо, что галеон не загорелся в такой опасной близости от нее.

Капитан обыскивает тела турок, снимая с них дорогие украшения, одежду, вытаскивает кошели и драгоценности из-за пазух, свинчивает перстни и браслеты с пальцев и рук. Поколебавшись, проделывает то же с погибшими испанцами.

— Им все равно ничего не понадобится, — извиняюще улыбается он.

Тем временем Хуа То и немного оклемавшийся Сафонка сбрасывают в воду мертвых — всех, кроме Джумбо, оттаскивают раненых рабов в тень спущенного с грот-мачты паруса, образовавшего как бы навес. Бывший монах Шаолиня уверен, что ни один из них не дотянет до утренней зари: слишком кровообильны раны, чересчур истощены тела. Испанцев в живых не осталось ни одного — османы постарались. Сафонка читает по убиенным заупокойную молитву, другую — во здравие пострадавших. Китаец отворачивается, пряча скептическую ухмылку.

Дон Рамон, бормоча искупительную молитву, возводя очи долу, погружает свой «мисерикордиа»[237] в сердца еще живых турок, обшаривает их трупы и выбрасывает за борт. Добив последнего, решительно и деловито направляется к пришедшему в себя Искандару. Полководец недвижим, голова его покоится на коленях Андроникоса.

— Пожалуйста, не трогать его! — преграждает путь китаец. Дон Рамон недоуменно пожимает плечами, прячет кинжал и присаживается неподалеку. Пошатываясь, подходит и присоединяется к компании Сафонка.

Хуа То переворачивает раненого, скрипящего зубами от боли, на живот. У грека разрублен позвоночник на уровне поясницы, парализованы ноги.

— Сколько мне осталось жить? — спокойно, с натугой в голосе вопрошает Искандар.

— Десять дней. Чуть больше.

— Ты можешь исцелить меня?

— Нет.

— Можешь уменьшить боль?

— Попытаться. Но тогда ты умереть через день-два…

— Великий Бабек утверждал, что лучше день прожить свободным, чем сорок лет жалким рабом. Я хочу встретить смерть пристойно, беседуя с верными друзьями… или хотя бы достойными врагами, а не извиваться, подобно червю, лишнюю неделю, искусывая губы в кровь. Делай свое дело, воин-целитель.

По просьбе китайца Орьехос отыскивает в кубрике портновский набор для шитья парусов и починки одежды.

— Большие, толстые иглы, — огорчается Хуа То. — Хорошее чженьцзю не сделать ими…

Он отбирает самые маленькие иголки, долго острит и точит их на точильном камне. Обнажает спину Искандара, ищет какие-то точки и утыкивает иголками поясницу, лопатки, позвоночник, шею. Грек начинает дышать ровнее.

Падает ночь, ветер стихает. Море ласково лижет бока галеона, мурлычет колыбельную песню. Далекими огнями позади догорают корабли. Дон Рамон и Хуа То приносят железный лист и жаровню, разводят небольшой костер, поджаривают соленую свинину. Заедают ее бисквитами, запивают разбавленным ромом. Искандар отказывается от трапезы. Из кают офицеров достают тюфяки и одеяла, устраиваются на ночлег. Никто не хочет ночевать внутри галеона, в темных его недрах словно бродят души умерших…

— Давайте спать, — предлагает капитан. — Если ветер останется благоприятным, он потихоньку снесет нас за два-три дня на север, ближе к земле. Только бы волнение не поднялось. Блинд создает неплохую тягу, но расположен близко к воде, волны его заливают. Может быть, утром удастся поднять другие паруса, хотя нас слишком мало, чтобы управлять галеоном. Да и такелаж поврежден очень сильно, лини и шкоты перебиты, реи сломаны…

Все смертельно устали, тем не менее заснуть после пережитых треволнений никто не способен. Мешает и боязнь пожара: вдруг искра от костра упадет на палубу.

— Подремлите, я послежу за огнем — вызывается Искандар.

— Ты ранен, Александр, тебе нужно поспать — возражает Андроникос.

— Стоит ли тратить на сон оставшиеся мне часы, если впереди ожидает вечный сон? Разве я не прав, отец?

— Догадался, сынок?

— Чего ж тут догадываться! Достаточно глянуть в зеркало, чтобы увидеть, на кого я похож, — на купца Хрисанфа или педагога Андроникоса.

— Зачем же ты притворялся все эти годы?

— Просто поддерживал дурацкую игру, в которую играли вы трое. Пытался наказать тебя и мать. Не хотел обижать рогоносца Хрисанфа, он был так добр ко мне… Никак не пойму одного. Хрисанф достойный, гордый и умный человек, ничем не уступающий тебе. Он не мог не знать, что жена ему изменяет. Как ты заставил его смириться с тем, что не только живешь в его доме, но и наставляешь ему рога? Или вы спали втроем?

— Не пачкай грязью свою семью! Хрисанф никогда не делил ложе с твоей матерью, и она не знала другого мужчины, кроме меня! Ее родители отказались отдать единственную дочь-красавицу за бедного повстанца, хоть и ведущего свой род от спартанских царей. Зато они охотно польстились на богатства его друга, преуспевающего афинского купца! Хрисанфу не нужны женщины, он решился на этот брак только ради меня. Я любил твою мать, как Орфей Эвридику! Легендарный певец спустился за женой в подземное царство Аида. Я согласился, чтобы в глазах света моя милая оставалась чужой супругой, а мой сын называл отцом моего друга…

— И любовника!

— Ты и это знаешь! Что ж, мы с Хрисанфом тоже любим друг друга по обычаю истинных эллинов!

— Христиане называют мужеложство страшным противоестественным грехом!

— Мало ли что выдумали эти лицемеры! Наши пращуры, коих мы должны почитать за образец во всем, не считали единственно верной лишь любовь мужчины к женщине. Эрос всеобъемлющ! Стрелы Амура поражают все живое! Зевс похитил Ганимеда не только для того, чтобы прекрасный отрок стал его виночерпием! Геракл делил ложе не только с Эолой, Деянирой, Омфалой, но и с мальчиками! Подобно олимпийским богам, владыки и простолюдины Эллады и Рима, Персии и Карфагена были падки на ласки и девушек, и юношей. Сафо воспевала духовный и плотский союз между женщинами. Все великие герои древности, Александр и Ганнибал, Кир и Цезарь, сотни других не делали различия между полами. Вспомни дружбу и любовь великих патриотов — полководцев Эпаминонда и Пелопида. Божественный Юлий жил с вифинским царем Никомедом, за что удостоился клички «вифинская царица». А на триумфах, когда легионерам разрешалось говорить про императора все, что им вздумается, даже самое гадкое, чтобы боги не позавидовали счастью триумфатора, воины Цезаря кричали: «Римляне, берегитесь! Вот едет лысый распутник, муж всех жен и жена всех мужей!».