Грэм Грин - Путешествие без карты

• Название: Путешествие без карты
• Автор: Грэм Грин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9697-0493-0

Грэм Грин — автор богатейшего мемуарного наследия, в которое входит его автобиографические книги "Часть жизни" и "Пути спасения", путевые записки "Путешествие без карты", литературные дневники "Дороги беззакония", "В поисках героя", огромное количество статей и очерков "Как редко романист обращается к материалу, который находится у него под рукой!" — сокрушался Грин, но сам в поисках этого материала исколесил всю планету.

В его "Гринландии" нашли место Вьетнам и Куба, Мексика и США, Африка и Европа. "Меня всегда тянуло в те страны, где политическая ситуация как бы разыгрывала карту между жизнью и смертью. Привлекали переломы", — признавался писатель. "Иногда я думаю, что книги воздействуют на человеческую жизнь больше, чем люди", — говорит один из персонажей Грина. Том мемуарной прозы замечательного английского писателя — одна из таких книг.

В том мемуарной прозы вошли воспоминания писателя "Часть жизни", путевые очерки "Дороги беззакония" и "Путешествие без карты", заметки о литературе и кино.

---

В воскресенье Аламеда похожа на сцену из фильма Рэне Клера: состоятельные семьи под раскидистыми деревьями, фотографы; преобладают голубые и розовые цвета; виллы, озера, лебеди, розы — словно находишься не в Мексике, а в эдвардианской Англии; над головой стрекочут какие‑то допотопные летательные аппараты. Повсюду, над стенами и деревьями, задирают свои побитые древние головы церкви. В Либера — Релихиоса стоит статуя Младенца Христа, приподнятые руки полны лотерейных билетов. Под куполом Сан — Фернандо святые старцы окутаны, словно тончайшим покрывалом, небесно — голубым светом, могучий поток воздуха уносит их ввысь, облака разбросаны по расписному потолку, будто теннисные мячи, отчего создается ощущение полной свободы и праздничности (ни одной мрачной краски), а венчает все это грандиозное зрелище сияющий на самом верху, под сводами церкви, лик Сына Человеческого.

Все, кто не пошел на бой быков, идут в Чапультепек, и городские улицы пустеют. Говорят, парк Чапультепек, как и Аламеда, восходит к временам Монтесумы: громадные, покрытые бородатым испанским мхом старинные деревья (одно из них двести футов в высоту и сорок пять в обхвате); усыпанные маленькими лодками озера, искусственные пещеры, холодные сумрачные гроты, а на отвесной скале — пустой замок, охраняемый нерадивыми солдатиками, которые то гоняются по кустам за девушками, то сидят на парапете возле караульной и читают дешевый роман. У Дворца Максимилиана стеклянный, как у лондонского Хрустального павильона, фасад и массивные стены двухсотлетней кладки, а перед дворцом, внизу, стоит памятник несчастным кадетам, которые бессмысленно погибли при обороне замка во времена американского вторжения. Последний оставшийся в живых кадет бросился со скалы, привязав к поясу мексиканский флаг — тот самый, с орлом и змеей, что носят на рубашках и рисуют на тыквах для туристов. В Мексике все памятники имеют кровавую предысторию.

В газетах появилось сообщение об убийстве двух сенаторов. Одного застрелили в Хуаресе, на американской границе, а другого — вчера вечером в баре, в трех минутах ходьбы от моего отеля, на другом конце Синко‑де — Майо. Убийца выпустил в сенатора целую обойму, после чего вышел из бара, сел в машину и уехал из города. По существу, это убийство ничем не отличается от всех остальных — разве что высоким положением жертвы. Только и читаешь — «изрешечен пулями».

То ли из‑за царящей здесь атмосферы насилия, то ли из‑за высоты нал уровнем моря (около семи тысяч футов), но уже через несколько дней на большинство приезжих Мехико начинает действовать угнетающе.

Со стороны Чапультепекского замка с горы спустилась группа пеонов в широкополых шляпах; в них они несли хлеб. Что ж, есть здесь кое‑что и забавное — петушиные бои, например.

Мексиканский Епископ

Вместе с доктором С. я отправился к чьяпасскому епископу. Мне говорили, что в правительстве его считают одним из самых опасных и злонамеренных представителей мексиканского духовенства. Месяц или два назад он попытался вернуться к себе в епархию, но его посадили в машину и вывезли за пределы штата. Не знаю, кого я ожидал увидеть — какого‑нибудь дородного священнослужителя с выбритым до синевы подбородком, острым взглядом и поджатыми губами, но, уж во всяком случае, не простоватого добродушного старика, жившего крайне непритязательно в обстановке чудовищного упадка веры.

На вид епископ ничем не отличался от скромного деревенского священника, и когда я опустился перед ним на колени, ему стало ужасно неловко. По стенам маленькой темной комнатки с занавешенными окнами висели изображения святых и какие‑то большие непонятные картины религиозного содержания. Он рассказал мне, что священники до сих пор не имеют права вернуться в Чьяпас, хотя некоторые церкви уже открылись. Туда вообще трудно добираться, разве что с юга, где неподалеку от тихоокеанского побережья ходят поезда в Гватемалу и есть несколько дорог. На севере же сплошные горы, леса и индейцы, которые не знают ни слова по — испански и даже не понимают языка соседней деревни. Епископ очень сомневался, что от Паленке до Лac‑Kacaca можно найти проводника.

О Сан — Кристобаль‑де — лас — Касас он говорил с какой‑то затаенной грустью. Когда‑то, до того как губернатор переехал на равнину, в Тустлу, Сан — Кристобаль, находившийся высоко в горах, был древней столицей штата. По словам епископа, это был «очень католический город» с большим числом церквей, причем одна из них, Санто — Доминго, считалась чуть ли не самой красивой в Мексике. Однако большинство чьяпасских церквей не похожи на другие мексиканские, ведь Чьяпас всегда был бедным, диким штатом, и церкви там строили очень простые. Обо всем этом епископ говорил как о какой‑то чужеземной стране, куда он никогда уже не сможет вернуться. Его рассказ показался мне таким трогательным, что далекий Лас — Касас, куда ведет только одна, да и то разбитая, горная дорога, стал теперь главной целью моего путешествия по Мексике и началом пути домой.

1997

Крошечное здание музея затесалось между двумя магазинами, неподалеку от Национальной школы. Я шел узким темным извилистым коридором и заглядывал в ярко освещенные комнатки по обеим сторонам: монах в рясе избивает обнаженную женщину или допрашивает ее с факелом в одной руке и с хлыстом в другой. Женские тела вылеплены с трогательной чувственностью: розовые бедра, округлые груди. Передо мной по коридору шел низкорослый индеец с женщиной. На восковые фигуры они смотрели с нескрываемым любопытством, но вряд ли понимали смысл того, что видели: избитая женщина была для них просто избитой женщиной, не больше. И то сказать, они ведь как дети: что им пытки, выставленные на обозрение в этом тесном коридоре? Что им пропаганда?

Наверху был Троцкий. (Он жил под Мехико на вилле у Риверы, на его письменном столе лежал револьвер, корреспондентов при входе обыскивали, ночью вилла освещалась прожекторами и охранялась регулярными войсками — в газетах писали, что Сталин подослал к нему убийц.) Троцкий стоял в брюках гольф, в коротком розовом галстуке и в свободной куртке с нагрудными карманами — вылитый Шоу. Рядом под стеклянным колпаком были выставлены для сравнения два восковых слепка — натруженная рука рабочего и холеная рука священника. А какая же рука у Троцкого — как у рабочего или как у священника? Над стеклянным гробом, где лежал в алом, шитым золотом одеянии восковой священник, склонился восковой индеец, и мне вспомнился старый худой чьяпасский епископ в изношенной черной сутане и власянице святого Фомы Бек- кета. Тут же изображалась сценка из индейской жизни: хижина, индеец у постели умирающей жены, а на полу, рядом с пустой миской, ребенок. Их благословляет священник, а внизу надпись: «Весь их капитал — 50 центов, а месса стоит полтора песо».

Антикатолицизм часто сочетается с любопытным по своей наивности религиозным предрассудком. Люди ведь не могут жить совсем без веры, независимо от того, верят ли они в неизбежность победы пролетарской революции или в то, что черная кошка, если перебежит дорогу, принесет им несчастье. Вот и здесь, в этом маленьком антирелигиозном музее восковых фигур, я увидел какую‑то знаменитую цыганку с младенцем в колыбели; младенец должен был, по ее предсказанию, в 1997 году править Мексикой из Лондона — столицы мира.

Гудцалупе

Гуадалупе — национальная святыня, центр поклонения всей Мексики, находится всего в пятнадцати минутах езды трамваем от собора, в пригороде, который, как и некоторые лондонские, сохранил черты и атмосферу деревни. В стране нет ни одного города, где не было бы храма Гуадалупской Божьей Матери.

Строгая, неказистая на вид церковь восемнадцатого столетия стоит на маленькой рыночной площади. Торгуют здесь каждый день и чем угодно: мороженым, фруктами, маисовыми лепешками, которые поджаривают прямо при вас и заворачивают, как печенье, в цветную бумагу; синим гуадалупским стеклом цвета аптечных склянок, небольшими аляповатыми игрушками. При выходе из часовни, построенной на источнике, который, по преданию, забил под ногами Богоматери, находится склад пустых бутылок из‑под виски; в них развозят довольно противную на вкус целительную воду. В церкви над алтарем висит чудотворный мексиканский плащ с изображением темнокожей индейской Богоматери, которая склоняет голову с таким благородством и добротой, каких в безбожной Мексике нигде больше не встретишь.

Первый раз Святая Дева появилась в Амекамеке, в пятидесяти милях от Гуадалупе, но внимания на нее никто не обратил. Затем, 9 декабря 1531 года, когда крестьянин Хуан Диего подымался на гору Тепаяк, у подножия которой теперь стоит церковь, перед ним предстала Богоматерь (вдруг раздалась музыка, и все кругом осветилось), назвала его «сын мой» и велела передать епископу Сумарраге, чтобы тот на этом месте построил церковь, откуда она могла бы с любовью взирать на индейцев. (Сумаррага был тем самым епископом, который, к великому сожалению археологов, сжег индейские рукописи на рыночной площади Тлалтелолко — города, куда собирался Диего за разъяснениями.)